аписались». — «Да-а… Впечатляет, — произнесла Таня. — А мой отец не был на фронте, он работал на военном заводе во время войны. И мама. У них тоже медали есть».
Все это вспоминается, как только она входит в комнату.
Тот самый пуф, на котором Таня сидела, сдвинут в сторону, чтобы не мешать. И между кушеткой и кроватью освободилось пространство для танцующих.
К Тане тут же подходит высокий молодой человек в очках.
— Потанцуем?
Он слегка отстраняет Костю, подхватывает Таню за талию, сильно прижимает к себе и начинает крутить и делать какие-то немыслимые движения телом, а потом просто подкидывает ее вверх, отчего у нее захватывает дух, все внутри отчаянно подпрыгивает, а потом ухает вниз.
Когда музыка кончается, около них оказывается Сева.
— Ну что ты делаешь, Илья, — говорит он, — разве можно так с девушками обращаться?
И, не дав Тане опомниться, берет ее из рук Ильи и притягивает к себе.
— Это мой друг, — говорит он. — Не обращай внимания. Просто он немного выпил.
Его нос щекочет Тане ухо. Потом она чувствует, как Сева дышит ей в шею, и из его расширившихся ноздрей идет винный запах. Потом его губы касаются ее щеки.
Таня отворачивается, но губы опять находят ее щеку. Сева что-то тихо говорит про ее глаза, про волосы, про ее красоту, которую, наверное, еще никто не оценил, а он вот сразу заметил. От его слов сердце приятно замирает.
Но тут же Таня видит Костю. Он сидит в углу и без всякого выражения на лице наблюдает за танцующими. В голове у нее мелькает: «Почему Костя никогда не говорит мне таких слов?..» Она видит, как Илья подбрасывает до потолка Женю и гогочет, а Женя слегка повизгивает, когда подлетает вверх. А Сева все бормочет и бормочет ей в ухо, несвязно и полупьяно, и нос его дышит в шею, а губы уже целуют Танин подбородок… «Разве он не видит ничего? — думает Таня, беспомощно оглядываясь на Костю. — Пусть он подойдет и заберет меня из его рук!» Она выразительно смотрит на Костю. Но тот, кажется, ничего не замечает и продолжает сидеть. Таня не знает, что сказать и как вести себя, и потому страдает. Внутри поднимается возмущение: почему Костя сидит в углу и не подойдет к ней? Тело ее медленно обмякает в сильных руках Севы. Ей хочется вырваться, она слабо старается отстраниться от него. Но руки его не выпускают ее тела, и она понимает, что сопротивляться бесполезно.
Кончается один танец, начинается другой, а Сева не отпускает ее. Она чувствует его дыхание, его слова с трудом доходят до сознания. Потом появляется опять Илья, снова ее подбрасывают куда-то, потом опять Сева…
На утро уже воскресенье; звонит Женя.
— Здорово было, да? Меня Илюшка пригласил в кино в следующую субботу. А что? Скажешь, не надо? С сопляками, что ли, встречаться?!
Таня молчит.
— Между прочим, он сказал, что его мать — известная детская писательница, а отец был художником-портретистом, но они развелись. А тебя Сева никуда не приглашал?
Таня не отвечает. У нее осталось неприятное послевкусие: чего-то липкого, скользкого, от которого она не может никак отделаться.
— Квартира у них красивая, да? Зеркала, полировка, ковры, хрустальная люстра… Книг тоже много… А мамашу видела?
— Нет, — отзывается Таня.
— Потом пришла, когда танцевали. Разве не заметила?
Таня вспоминает, что заходила какая-то женщина с пышной прической, взглянула на них неприветливым взглядом, взяла что-то из платяного шкафа и вышла. А прощаясь, Таня ее уже не видела.
— Да тебе не до того было, тебя Сева обнимал. Костя сказал, что с работы мать поздно возвращается. Она вообще, как я поняла, странная. У них все делают бабушка и домработница. А мать дома только книжки читает.
Таня молчит.
— Севка, наверное, крутит с домработницей, — смеется на другом конце провода Женя. — Правда? Видела, какая шустрая эта Нинка? В Москву за женихами приехала. Скажешь, нет?
Таня не отвечает.
— Ты что, — наконец останавливается Женя, заметив, что от Тани нет никакой реакции, — не проснулась еще?
— Проснулась, — говорит Таня.
— Так что же ты молчишь?
— А что говорить?
— Разве тебе не понравился Костин брат?
Таня медлит. Потом отвечает:
— Мне нравился Костя…
3
Сева женится наконец.
Ему уже двадцать восемь лет, и Майя Михайловна озабочена тем, что он до сих пор один.
— Представляешь, столько девушек вокруг, и никак не женю, — жалуется она Аглае Васильевне, или попросту Глаше.
С Глашей они уже много лет работают в одном отделе, вдвоем часто ходят в кино и театр, и от Глаши секретов нет — она знает про Майю Михайловну всё-всё-всё.
— Это же плохо! — продолжает Майя Михайловна, поддевая ногами опавшие листья.
После работы они медленно идут от министерства до метро. Вечер осенний, теплый; легкий ветерок гонит по асфальту желтые листья, и хочется немного подышать воздухом после целого дня сидения над ворохами бумаг в кабинете.
— Да, познакомить с подходящей непросто, — соглашается Глаша
У нее самой все в порядке: и сын и дочь «при деле», как она выражается. Поэтому рассказывать вроде бы нечего. А у Майи каждый день семейные проблемы, которые она обычно решает исключительно коллективно, всем отделом. Сейчас Глаша терпеливо слушает сетования подруги то на старшего сына, то на свекровь, то на мужа и дает советы.
— Еще немного — и попадет в старые холостяки. И тогда уж точно не оженишь.
— Ну, до этого не дойдет, найдет девушку.
— Так ведь не познакомишь ни за что! Как услышит про это, только раздражается. Говорит: «Когда выберу сам, тогда и женюсь, нечего мне предлагать». Хорохорится, конечно. Потому что как чуть что — тут же к матери побежит за советом или за помощью. Я же его слепила от начала до конца. Если бы не я, не знаю, что и было бы.
— Все они такие, — замечает Глаша.
— Нет. Костя другой. С ним легко. Он самостоятельный. Если я только что-то начну говорить, тут же остановит: «Мам, это мои дела, я сам разберусь». С детства такой. Мы с ним то задачки решали, то стихи учили. Все легко было. А Севка… На второй год остался в десятом классе, потом из института чуть не вышибли, сама знаешь… Ему нужна твердая опора, конечно. Но что я могу теперь сделать? Отец давно махнул на него рукой, они общаются только тогда, когда оказываются за столом, и только по делу. А я же не могу одна. Поэтому хочется найти такую девушку, которая бы повела его за собой, повлияла на него, на которую он бы равнялся. Но вот где взять такую, ума не приложу.
— Девушка должна равняться на мужчину, а не наоборот, — снова замечает Глаша.
— Ну… вообще — да, а в частности — сама понимаешь. Вот и головоломка мне теперь — где найти ему пару.
Но, несмотря на все протесты Севы, получается так, что все-таки именно Майя Михайловна знакомит его с Никой.
Все происходит быстро и неожиданно не только для Севы, но и для всех.
Каждое лето Майя Михайловна обязательно берет на работе путевку и едет в санаторий.
Это ни для кого уже не новость.
— Майя должна, конечно, отдыхать, — комментирует по телефону очередной отъезд невестки Маргарита Петровна. — Устает только она, как она считает. А я должна ехать на дачу, сопровождать Николая Семеновича и Костю и ухаживать за ними там. Хорошо, что Сева иногда приезжает и привозит нам продукты из города… И все это я должна нести на своих плечах, в мои годы. Я уже даже не помню, когда я родилась. А Майе Михайловне абсолютно ни до чего нет дела! Я, конечно, понимаю, что в молодости она была очень хорошенькая: на фотографиях как кукла. Фигурка была, ноги. Волосы очень красивые были. А цвет лица какой! Но сейчас… — бабушка вздыхает и опять продолжает: — Уж не знаю, будет ли у Нёмочки хоть немного счастья в этой жизни. Ведь должен же он пожить для себя, в конце концов! Понимаешь, Майю Михайловну ничему родители не научили!.. Ах, ну о чем ты говоришь! Все начинается с детства. У нее мать была как домработница, как горничная! «Мама, где мои туфли?.. Мама, где моя кофточка?..» Как ты думаешь, что я могла сделать, если мой сын по уши влюбился в нее и она потянула его тут же в ЗАГС? Это был ужас! Мой покойный муж наступал мне на ногу под столом, чтобы я молчала, когда ее родители пришли к нам знакомиться. И сразу же, не дав никому опомниться, в спешке сыграли свадьбу — чтобы жениха не потерять, конечно. Ведь Николай Семенович был необыкновенный молодой человек! На него девушки так и заглядывались. Поэтому Майя сообразила все очень быстро. А через месяц он вернулся домой с тем чемоданом, с каким ушел к ним после свадьбы. И тогда мой покойный муж поставил его чемодан у входной двери и сказал: «Нет уж, жену выбрал сам, не посоветовался, возвращайся обратно и живи с ней. Дома нечего прятаться». И Нёма ушел, конечно. Он отчима слушался и уважал. С тех пор так и живут. Одни скандалы.
Люся слышала это от Маргариты Петровны не раз и не два, но должна делать вид, что обо всем узнает впервые.
Люся — бывшая жена племянника бабушки, которого когда-то, еще в студенческие годы, в суровые времена, за что-то забрали и посадили, потом сослали чуть ли не на Сахалин, потом наконец выпустили. Но к жене он не вернулся, и вообще домой не вернулся, а остался жить на Дальнем Востоке. Одно время ходили слухи, что Сёма разбогател там, чуть ли не «миллионером» стал, как говорили, но след его почти потерялся, он ни с кем после того, как вышел на свободу, не общался, в Москву приезжал редко, писем не присылал, не звонил, и потому все это лишь смутные слухи. А необыкновенная красавица Люся, породистая славянка, высокая, яркая блондинка с блестящими волосами, рассыпанными крупными кольцами по плечам, очень скоро после той трагедии вышла замуж за замминистра, давно живет в совминовской огромной квартире и, не имея детей, занимается исключительно собой. Маргарита Петровна поддерживает с ней отношения, приглашает на все семейные торжества, сообщая заранее знакомым, что «Люся будет обязательно, с мужем». Она радуется ее приездам, гордится таким знакомством и считает Люсю — или нежно: Люсеньку — своей родственницей, а о племяннике говорит, махнув безнадежно рукой: «Он хулиган как был, так и остался, грубиян и страшно озлобленный», и называет его не иначе как Сёмка.