— Когда это было?
— Не помню я.
— Примерно?
— Недели две назад. Или месяц?
— Я был тут как раз месяц назад. Но ты мне ничего не рассказывал.
— Я мог и забыть. Но, скорее всего, прошло меньше времени… Я же болтун, да?
— Еще какой.
Тут Фродо вскочил на ноги и, приложив ладонь горизонтально ко лбу, чтобы она не давала солнцу в глаза попадать, посмотрел на дорогу.
— Мерещится мне, что ли? — пробормотал он.
— Что такое?
— Такси подъехало. Видишь?
— Да. — Желтая машина с логотипами проехала мимо них. Теперь оказалось, что она остановилась возле ворот. Точнее, того места, где они когда-то были. И из нее вышли пассажиры. Мужчина и женщина.
— Это же Клавдия.
Но Гриша уже и сам узнал ее. Госпожа Петровская была привычно одета и причесана. Водолазка, брюки, кардиган (при том что температура воздуха была градусов двадцать пять), волосы пострижены «под горшок» и уложены так, что закрыты лоб и шея сзади.
— Сдала она, конечно… Но титьки что надо, как и в молодости!
— А с ней кто? — спросил Гриша у приятеля.
— Без понятия. — Фродо сунул бутылку в карман и направился к такси, но Матросов его остановил:
— Ты куда?
— Хочу подобраться поближе. Зрение у меня уже не то, что в молодости. Как и слух. А интересно же, зачем Петровская приперлась сюда после стольких лет.
— Но ты не собираешься к ней подходить?
— По обстоятельствам.
И зашагал в нужном направлении. А Гриша остался у пакета, спрятавшись за него от посторонних глаз.
Глава 4
Сколько же она не была тут?
Тридцать пять, сорок лет?
Когда сгорел ее сынок Костик, Клавдия повесила на стену детской венок и его фотографию. Приезжала сюда после кладбища и, как и на могилу, возлагала цветы. Тогда она еще не знала, что дом подожгла ее сестра. Это выяснилось многим позже…
— Я думала, на этом месте давно выстроена новая дача, — сказала она, понаблюдав за тем, как экскаватор снес своим ковшом одну из стен. То ли она сделалась со временем хрупкой, то ли сейчас спецтехника стала более мощной, но обходились строители без шар-бабы, которой раньше крушили дома.
— Нет, тут все оставалось в том виде, в каком ты помнишь, — сказал на это Арсений. — Если не считать естественных изменений.
— Почему?
— Все, что было, я вложил в покупку земли. На строительство денег не осталось.
— Это твой участок? — удивилась Клавдия. Он не говорил с ней все то время, что ехали. Как вывел из кафе, посадил в машину, так сказал лишь одно: «Обсудим все, когда приедем на место!» В какое — не сообщил.
И вот они приехали…
— Я купил его, когда вышел в отставку. Мне очень хорошо отсыпали тогда. А земля тут была не такой дорогой, как сейчас.
— Ты мог бы ее перепродать с огромной выгодой через пять, десять лет.
— Я это сделаю, но после того, как все тут снесу и залью бетоном место, где стоял дом. Хорошо, что моя супруга имела сбережения. Она дала мне денег на всю эту канитель.
— А у нее-то они откуда? — Клавдия помнила, что жена Арсения работала медсестрой.
— Наследство получила от тетушки. Открыла счет на образование дочери. Она у нас стоматологом стать хочет, и учеба в копеечку влетит.
— Твоя Полина не знала о том, что у тебя огромный участок на Рублевке? — Она все еще не верила в то, что Сморчка любят просто так.
— Нет. Это моя тайна.
— Я пока мало что понимаю, Сеня, — честно призналась Клавдия. — И сейчас я не про ваши отношения с женой. Мне дела нет до них. Ты объяснишь мне, почему мы приехали сюда? И что ты имел в виду, когда говорил, что Лариса не убивала всех этих людей?
— Еще когда ты спросила: «А кто тогда?», я ответил «Может быть, я?».
— Но это же не ты?
— Вопросительная интонация, Клавочка? — Сеня рассмеялся.
И в этот момент… именно в этот, черт побери… к ним подвалил бомж. Он был, как и все его собратья, грязен, вонял сивухой, но держался уверенно. По наблюдениям Клавдии, бездомные и обычные маргиналы, которые балансируют на грани, пьют, валяются под заборами, но имеют свой угол и родственников, готовых их отмывать и хотя бы изредка кормить, делились на две категории. Одни пресмыкались, всего боялись, ощущали себя червями… Другие — хозяевами жизни. Они бравировали своим положением. Да, я безработный, бездомный, вечно пьяный и, скорее всего, больной, но я свободный. А ты? Тебе кажется, что ходить в офис пять дней в неделю, а в отпуск — два раза в год, — это норма. Или ждать надбавку к пенсии и платить коммуналку, экономя воду и свет. Да, ты чистый. И питаешься регулярно. Бываешь на море. Или по мировым музеям ходишь, когда большой босс дает тебе отпуск. А я делаю что хочу и когда хочу. На то же море могу отправиться. Или в музей завалиться, если вход бесплатный, а я сходил в баню и раздобыл себе чистую одежду в благотворительной организации…
— Здравствуйте, люди добрые, — поприветствовал Клаву с Сеней бомж. Его Клава посчитала балансирующим на грани. Вроде и не червяк, но своим статусом не гордится. Принимает действительность такой, какая она есть. Живет себе и живет. — Не найдется ли у вас сигаретки?
— Не курим, — ответил Арсений.
— Клав, ты бросила?
— Я? — переспросила Петровская. Она, мягко сказать, удивилась, когда бездомный обратился к ней по имени.
— Вроде так тебя звали. Клавдией.
— Мы знакомы?
— А то. Я из Матвеевки. Помню те времена, когда вы с сестрой на пляж приезжали. Ты постоянно длинные сигаретки смолила. Они еще пахли ментолом. По тем временам диковинка.
Клавдия полезла в сумку и достала из нее сто рублей.
— На, сходи купи себе сигареты, — сказала она и отвернулась.
— На Рублевке? За сотку? — Федор хрипло рассмеялся. — Накинь еще столько же, чтоб мне на самые дешевые хватило.
— Пошел отсюда вон, — рявкнул на него Сеня.
Но бомж его не испугался. Глянул мельком, поморщился и вернулся к диалогу с Петровской:
— Я, между прочим, в вашем погребе последние несколько лет прожил. Сторожил владения.
— От кого?
— От призраков. Клава, ты бы знала, сколько их тут…
— Тебя зовут Ван Хельсинг?
— Че?
— Это специалист такой по оккультизму. Из романа Брэма Стокера.
— А я Федя. Федя Костомаров. Из Матвеевки.
— Зачем ты с ним разговариваешь? — вышел из себя Арсений. — Гони! — И отвесил бомжу пинка.
Тот обиделся. Федя и Сеня были примерно в одной весовой категории. Оба как кузнечики. Но первый ниже, а второй худее. Сеня когда-то учился приемам борьбы в школе КГБ, Федю жизнь научила за себя стоять. Клавдия не знала, на кого поставить в драке. Хорошо, что ее удалось избежать. Прораб заметил донимающего хозяина участка бомжа, выбежал, схватил его за шкирку и куда-то поволок.
— Тут нам побеседовать не удастся, как я понимаю, — сказал Сеня. — Давай отойдем.
— Куда?
— В лесок, — и указал направление.
— Комары зажрут.
— Потерпишь.
Он снова взял ее за руку и повел. И почему когда-то давно он не был таким решительным. Возможно, это все бы изменило…
Хотя вряд ли.
Мужчина, отвешивающий пинки бомжу, в котором полтора метра ростом, не вызывает уважения.
Они шли недолго. Минут десять от силы. Найдя поваленное дерево, сели.
— Казачиха — это ты, — первое, что услышала от Сени Клавдия.
— Чего-чего?
— Ты маньячка. Я понял это слишком поздно. Когда уже ничего было не поделать. Нет, поделать что-то можно было, но… Я так завяз, что не выбраться!
— Не пори ерунды, Сеня. Даже менты, подозревавшие меня долгое время, убедились, что это не я убийца.
— А почему? Когда ты была задержана, удушили одного из твоих очень близких знакомых. Если точнее, любовника. Ты называла его Брюсом, потому что он имел азиатскую внешность и занимался карате. Я терпеть его не мог.
— Тебе все мои мужчины не нравились.
— Да. Но этот Брюс… Неужели ты не понимала, что никакой он не каратист? В смысле, не мастер. То, что он школу единоборств открыл, ничего не значит. И не китайцем он был, а бурятом. Пустышка, врун. Остальные хоть чем-то выделялись. Кто внешностью, кто талантом. А этот… — Сеня смачно сплюнул. — Он еще и угрожал мне. Прыгун, умеющий растягиваться на шпагат. Не Брюс Ли. Даже не Ван Дамм, которого мы тогда и не знали. Обычный гимнаст, взявший несколько уроков карате.
— Это ты его задушил?
— Я. Но он сам виноват. Подкатил, когда мне было совсем не до него. Я просил отвалить. Всего раз, но просил… А потом подумал: почему бы не убить сразу двух зайцев? То есть если бы тебя не подозревали, Брюс до сих пор прыгал бы.
— Ты говорил, что убивал, но не думала, что из-за меня.
— И из-за тебя тоже. Но лишь одного. И вот Лара рук не замарала. Она любила тебя не меньше, а больше меня. Но ты ее подставила. Последние убийства тобой были совершены лишь для того, чтобы навести ментов на след сестры. Ты сделала все, чтобы она… нет, не села! Умерла! Когда я спасал ее от высшей меры, не понимал, что именно этой самой высшей меры ты жаждешь для сестры. Я вообще не соображал тогда, что к чему. Был тобою ослеплен. Верил всему. А ты не только следствие убеждала в том, что Лариса маньячка, но и меня. Хотела подставить ее, чтобы остаться чистенькой, это я понимаю. Инстинкт самосохранения. Но неужели тебя совсем не мучила совесть? Лара же твоя сестра…
— Она убийца моего сына.
— Не выдумывай.
— Этим я держу ее. Если бы она не подожгла дом, он был бы жив. Но Лариса сделала это, и мой мальчик сгорел… — Голос Клавдии дрогнул. — Я хоронила обуглившиеся кости. Они в коробку поместились. А она, сестренка, стояла рядом. Плакала. И молчала о том, что дача загорелась потому, что она облила ее бензином и кинула спичку на крыльцо.
— Зачем она сделала это?
— Чтобы спасти меня, ясное дело. Нашла останки в подвале. И вместо того чтобы перезахоронить, уж если так хотела мне помочь, запалила дом. Ей казалось, что так она проведет обряд очищения. И, конечно же, Лара не знала, что внутри окажется мой сын. Но факт остается фактом, она его убийца.