– Так и надо богам, которые приносят людям зло!
И все же, когда дом снова был приведен в порядок, и оловянные подсвечники заблестели, и красные свечи горели в них, и чайник с чашками был поставлен на стол, и кровати снова расставлены по местам, и окно в комнате, где он спал, заклеено новой бумагой, и дверь снова повешена на деревянные петли, – Ван Лун испугался своего счастья. О Лан опять была беременна; загорелые дети возились, как щенята, у порога, и у южной стены сидел и дремал старик отец, улыбаясь во сне. На полях всходы риса зеленели, как нефрит, и даже красивее нефрита, и ростки бобов поднимали свои колпачки над землей. И золота оставалось еще довольно, чтобы прокормиться до нового урожая, если быть умеренным в еде. Смотря на синее небо и плывущие в нем белые облака и чувствуя, что солнце пригревает его вспаханные поля так же, как и его самого, Ван Лун пробормотал неохотно:
– Нужно поставить курительные палочки этим двум в маленьком храме: как-никак у них власть надземлей!
Глава XVI
Однажды ночью, лежа рядом с женой, Ван Лун нащупал какой-то твердый ком, величиной с мужской кулак, у нее между грудями и спросил:
– Что это за вещь ты носишь на себе?
Он протянул руку и ощупал тряпичный сверток, твердый, но подвижный на ощупь. Сначала она резко отодвинулась, а потом, когда он взял его в руку и потянул к себе, она уступила и сказала:
– Ну, посмотри, если хочешь. – И она взялась за шнурок на шее, разорвала его и отдала сверток Ван Луну.
Он был обернут в тряпку, и Ван Лун сорвал ее. И вдруг в его руку дождем посыпались драгоценные камни. Ван Лун смотрел на них в остолбенении. Ему и не снилось, что может быть такая масса драгоценных камней, собранных в одну кучу, камней красных, как арбузная мякоть, золотистых, как пшеница, зеленых, как весенние листья, прозрачных, словно бьющий из земли родник. Как они назывались, Ван Лун не знал, потому что никогда в жизни ему не приходилось слышать, как называются драгоценные камни, и в то же время видеть их. Но держа их в руке, на загорелой и жесткой ладони, он по их блеску и сверканию в полутемной комнате знал, что держит целое богатство. Он замер над ними, не находя слов, и вместе с женой они смотрели на то, что было у него в руках. Наконец, затаив дыхание, он шепнул ей:
– Откуда… откуда это у тебя?
И она так же тихо прошептала в ответ:
– Из дома богача. Должно быть, это драгоценности любимой наложницы. Я заметила в стене расшатавшийся кирпич и незаметно пробралась к нему, чтобы никто меня не увидел и не попросился в долю со мной. Я вытащила кирпич, увидела, что там что-то блестит, и спрятала их в рукав.
– Как же ты догадалась? – снова спросил он в восхищении.
И она ответила с улыбкой, которая никогда не отражалась в ее глазах:
– Ты думаешь, я даром жила в доме богача? Богачи всего боятся. В голодный год я видела, как бандиты ворвались в ворота большого дома и рабыни, и наложницы, и даже сама старая госпожа начали бегать взад и вперед, каждая со своими драгоценностями, которые они старались спрятать в заранее намеченный тайник. Поэтому я знаю, что значит расшатанный в гнезде кирпич.
И снова они замолчали, в восхищении созерцая драгоценные камни. После долгой паузы Ван Лун глубоко вздохнул и сказал решительно:
– Такое сокровище нельзя держать при себе. Его нужно продать, а деньгам найти надежное помещение, например вложить их в землю, потому что все другое ненадежно. Если кто-нибудь узнает об этом, нас завтра же убьют, а драгоценности грабитель унесет с собой. На них надо купить землю сегодня же, иначе я не засну спокойно.
Говоря так, он снова завернул драгоценности в тряпку и крепко-накрепко обвязал их веревкой. Но, распахнув халат, чтобы спрятать их на груди, он случайно увидел лицо жены. Она сидела, поджав ноги, на краю кровати, и ее неподвижное, никогда ничего не выражавшее лицо было взволновано смутной тоской, губы ее раскрылись, и вся она подалась вперед.
– Ну, в чем дело? – спросил он удивленно.
– Ты их все продашь? – спросила она хриплым шепотом.
– А почему бы и нет? – ответил он в изумлении. – Зачем мы будем держать драгоценности в нашей мазанке?
– Я хотела бы оставить два камня себе, – сказала она так беспомощно, словно ни на что не надеялась, и его это тронуло, как просьба ребенка, которому хочется игрушек или конфет.
– Да что ты! – воскликнул он в изумлении.
– Если бы мне можно было оставить хоть два из них, – продолжала она покорно, – только два самых маленьких, хотя бы две маленькие белые жемчужины.
– Жемчужины, – повторил он в удивлении.
– Я бы их берегла, я не стала бы их носить, – сказала она, – только берегла бы. – И она опустила глаза и начала теребить вылезшую из одеяла ниточку и терпеливо ждала, словно не надеясь, что ей ответят.
И тогда Ван Лун, сам не понимая как, заглянул на мгновение в сердце этой тупой и преданной ему женщины, которая работала всю жизнь, не получая за это никакой награды, и видела в большом доме, как другие женщины носят драгоценности, которые ей ни разу не удалось даже взять в руку.
– Иногда я могла бы подержать их в руке, – добавила она, словно про себя.
Его тронуло что-то, непонятное ему самому, и он вынул драгоценности из-за пазухи, развернул их и молча передал ей. И она начала перебирать сверкающие камни. Ее жесткие, загорелые руки осторожно и медленно переворачивали их, пока она не нашла две белые гладкие жемчужины, взяла их и, завернув остальное в тряпку, отдала сверток Ван Луну. Потом она взяла жемчужины, оторвала уголок халата, завернула их, спрятала между грудями и успокоилась.
Ван Лун следил за ней в изумлении, плохо понимая, зачем она это делает.
И в другие дни он останавливался и подолгу смотрел на нее и говорил себе: «Вот моя жена, и, должно быть, у нее на груди все еще спрятаны эти две жемчужины». Но он никогда не видел, чтобы она вынимала их или смотрела на них, и они никогда не говорили о них. Что касается других драгоценностей, то он долго раздумывал и наконец решил пойти в дом Хванов и справиться, нет ли там еще продажной земли.
И вот он пошел к большому дому, но у ворот не стоял уже привратник, покручивая длинные волосы на бородавке и презрительно разглядывая тех, кто не мог без его разрешения войти в дом Хванов. Большие ворота были заперты, и Ван Лун долго колотил в них кулаками: никто не вышел к нему. Люди, проходившие по улице, оборачивались и кричали:
– Эй ты! Можешь стучать и стучать без конца! Если старый господин не спит, он, может быть, выйдет к тебе, и если поблизости есть какая-нибудь собака или рабыня, она, может быть, откроет тебе, если ей вздумается.
Наконец он услышал медленные шаги, приближающиеся к порогу, медленные и неровные, которые то замедлялись, то ускорялись, и потом он услышал, как медленно отодвигается железный засов, которым запирались ворота; ворота заскрипели, и надтреснутый голос прошептал:
– Кто это?
Тогда Ван Лун ответил громко:
– Это я, Ван Лун!
Голос ответил ворчливо:
– А кто этот чертов Ван Лун?
И по тому, как он выругался, Ван Лун догадался, что это сам старый господин, потому что он бранился, как человек, привыкший повелевать слугами и рабами. Ван Лун отвечал поэтому более смиренно, чем прежде.
– Господин и владыка, я пришел по небольшому делу с управляющим, который служит твоей милости.
Тогда старый господин ответил, не открывая шире той щели, к которой он приложил губы:
– Черт бы его взял! Этот пес сбежал от меня много месяцев тому назад, и его здесь нет.
Ван Лун не знал, что делать после такого ответа. Невозможно было говорить о покупке земли самому старому господину без посредника, а драгоценности жгли его грудь, как огонь, и ему хотелось отделаться от них и еще больше того хотелось купить землю. Он мог засеять еще столько же земли, сколько у него было, ему хотелось купить хорошую землю дома Хванов.
– Я пришел поговорить относительно небольшой суммы денег, – сказал он нерешительно.
Старый господин сейчас же захлопнул ворота.
– Денег нет в этом доме, – сказал он громче, чем говорил до сих пор. – Этот вор и грабитель, управляющий, – черт бы взял его мать и мать его матери, – забрал все, что у меня было. Долгов платить нечем.
– Нет, нет, – отозвался Ван Лун поспешно, – я пришел отдать деньги, а не получать долг!
Тут послышался резкий визг незнакомого Ван Луну голоса, и вдруг какая-то женщина просунула голову в ворота.
– Вот этого я уж очень давно не слыхивала, – сказала она язвительно.
И Ван Лун увидел, что на него смотрит красивое и злое, сильно накрашенное лицо.
– Входи! – сказала она с живостью и раскрыла ворота достаточно широко, чтобы он мог пролезть в них, а потом за его спиной, покуда он стоял во дворе и изумлялся, снова плотно задвинула их засовом.
Старый господин стоял перед ним, кашляя, и пристально смотрел на него, кутаясь в запачканный халат из серого атласа; на подоле халата болталась обтрепанная и грязная меховая оторочка. Сразу было видно, что когда-то этот халат был очень хорош, потому что атлас все еще был тяжел и гладок, хотя весь в пятнах и так измят, как будто в нем спали. Ван Лун смотрел на старого господина с любопытством и со страхом, потому что он всю жизнь боялся обитателей большого дома; казалось невероятным, чтобы старый господин, о котором он слышал так много, был вот эта старая развалина, внушавшая не больше страха, чем его старик отец, и даже меньше, потому что отец был опрятный и добродушный старик, а старый господин, который раньше был толст, теперь похудел, и кожа обвисла на нем складками, и он был немыт и небрит, и рука у него была желтая и дрожала, когда он гладил подбородок или дергал себя за дряблые губы.
Женщина была довольно опрятна. Ее лицо с резкими чертами было красиво хищной красотой, словно у ястреба, нос с горбинкой, острые черные глаза, бледная кожа, плотно обтягивающая скулы, твердые красные губы и щеки. Гладко причесанные волосы напоминали своим черным блеском зеркало, но по ее речам можно было догадаться, что она не из семьи господина, а одна из рабынь с визгливым голосом и злым языком. И кроме этих двоих – женщины и старого господина – на дворе не было ни души; а раньше здесь сновали взад и вперед мужчины, женщины и дети, суетясь и хлопоча о хозяйстве большого дома.