Глава XXXI
Всю свою жизнь Ван Лун слышал, что где-нибудь идет война, но ему не приходилось видеть ее вблизи, кроме одного раза, когда он был еще молод и зимовал в южном городе. Война никогда не подходила к нему близко, хотя он часто слыхивал от людей еще в то время, когда был ребенком: «В этом году идет война на западе» или «Война на востоке и северо-востоке».
И для него война была похожа на землю, на небо и воду – никто не знал, почему она существует, знали только, что она есть. Время от времени мужчины говорили: «Мы пойдем на войну». Они говорили это, когда им приходилось голодать, и они думали, что лучше быть солдатами, чем нищими, а иногда люди говорили так, если не могли ужиться дома, как говорил это сын дяди. Но как бы то ни было, война всегда шла где-нибудь далеко. И вдруг война захватила всю округу, словно налетевший с неба вихрь.
И первый раз Ван Лун услышал об этом от среднего сына, который пришел однажды с рынка есть рис и сказал отцу:
– Цены на зерно сразу повысились, потому что к югу от нас идет война, и с каждым днем армия подходит все ближе и ближе. Нам нужно придержать наши запасы зерна, потому что цены будут все расти и расти, по мере того как армия подходит к нам ближе, и мы сможем продать зерно за хорошую цену.
Ван Лун ел и слушал его речь, а потом сказал:
– Что же, это любопытно, и я с удовольствием посмотрю, что такое война, потому что всю жизнь я слышал о ней, а видеть – никогда не видел.
И тогда он вспомнил, как боялся когда-то, что его заберут на войну; но теперь он был для этого слишком стар, а кроме того, он был богат, а богатым нечего бояться. И он не обратил на это большого внимания и чувствовал только легкое любопытство, и сказал среднему сыну:
– Поступай с зерном как находишь нужным. Оно в твоих руках.
В следующие за этим дни он играл с внуками, если ему этого хотелось, и спал, и ел, и курил, и иногда ходил посмотреть на свою дурочку, которая сидела в дальнем углу двора.
Однажды, в начале весны, надвигаясь с северо-востока, словно саранча, в город вошла целая орда. В одно ясное и солнечное весеннее утро маленький внук Ван Луна стоял у ворот с одним из слуг и смотрел на проходящих, и, увидев бесконечные ряды людей, одетых в серое, он бегом бросился к дедушке и закричал:
– Смотри, что идет, дед!
Тогда Ван Лун вышел с ним к воротам, чтобы позабавить его, и увидел, что толпа заполняет улицу, заполняет город. И Ван Луну казалось, что померк солнечный свет и воздуха не хватает, потому что несметная орда одетых в серое людей тяжелым и мерным шагом проходила через город. Тогда Ван Лун вгляделся пристально и увидел, что каждый из них держал какое-то оружие с торчащим на конце ножом и что лица у них всех были свирепые, грозные и грубые, и, хотя некоторые были совсем юны, они были такие же, как все.
Увидев их лица, Ван Лун поспешно привлек к себе мальчика и прошептал:
– Войдем и запрем ворота. Это нехорошие люди, мое сердечко, и смотреть на них нечего.
Но не успел он повернуться, как один из толпы увидел его и окликнул:
– Эй, племянник моего отца!
Ван Лун оглянулся на этот зов и увидел сына дяди: он был одет, как и другие, в серое и покрыт пылью, но лицо у него было самое свирепое и грубое из всех.
И он резко засмеялся и обратился к своим товарищам:
– Здесь нам можно остановиться, друзья, потому что это богач и мой родственник!
Ван Лун остолбенел от страха, и орда бросилась мимо него в его собственные ворота, а он беспомощно стоял у ворот. Толпа растеклась на дворам, словно грязная и хмурая вода, заполнив каждый угол и каждую щель. И люди ложились прямо на полу, черпали воду из прудов горстями, и пили, и стучали ножами о резные столы, и плевали, куда вздумается, и окликали друг друга.
Тогда Ван Лун, в отчаянии от того, что случилось, побежал с ребенком искать старшего сына. Он вошел к нему во двор. Сын его сидел, читая книгу, и встал, увидев отца, и когда он услышал то, что, задыхаясь, рассказал ему Ван Лун, он застонал и вышел.
Увидев двоюродного дядю, он не решился ни выбранить его, ни заговорить с ним вежливо. И, посмотрев на орду, он простонал, обернувшись к отцу:
– Они все с ножами!
И тогда он заговорил вежливо:
– Добро пожаловать домой, двоюродный дядя!
А двоюродный дядя сказал, широко ухмыляясь:
– Я привел с собой гостей!
– Добро пожаловать, раз это твои гости, – отвечал старший сын Ван Луна. – Мы приготовим обед, чтобы они могли поесть на дорогу.
А двоюродный дядя ответил, все еще ухмыляясь:
– Что же, готовьте, только не торопитесь, так как мы отдохнем несколько дней, а то и месяц, а то и год, потому что перед походом нас расквартируют в городе.
Когда Ван Лун с сыном услышали это, они едва могли скрыть свое уныние, и все же его нужно было скрывать, потому что повсюду во дворе сверкали ножи. И они улыбались жалкой, вымученной улыбкой и говорили:
– Мы счастливы… мы счастливы…
Старший сын сделал вид, что ему нужно пойти распорядиться, и взял отца за руку. Оба они бросились на внутренний двор, и старший сын задвинул дверь засовом, и тогда отец с сыном растерянно посмотрели друг на друга, не зная, что им делать. Потом прибежал средний сын и начал стучать в дверь, и когда они отворили ему, он вбежал, споткнувшись впопыхах, и произнес, задыхаясь:
– Везде стоят солдаты, в каждом доме, даже в домах бедняков. И я прибежал сказать вам, чтобы вы не противились, потому что сегодня один продавец в моей лавке – я его хорошо знаю: каждый день мы стояли рядом за прилавком – услышал об этом и пошел домой, а там были солдаты в каждой комнате, даже в той, где лежала его больная жена; он начал с ними спорить, и они проткнули его ножом так легко, словно кусок сала, и нож вышел с другой стороны! Чего бы они ни захотели, нужно давать. Будем только молиться, чтобы армия поскорее прошла дальше.
И все трое мрачно взглянули друг на друга и подумали о своих женах и об этих здоровых и голодных мужчинах. И старший сын подумал о своей красивой, благонравной жене и сказал:
– Нужно собрать всех женщин на внутренний двор, и стеречь их днем и ночью, и держать ворота на запоре, и приготовить «ворота мира», чтобы их можно было открыть в любую минуту.
Так они и сделали. Они собрали женщин и детей и перевели их на внутренний двор, где до сих пор жила одна Лотос с Кукушкой и служанками, и там они стали жить в тесноте и неудобстве. Старший сын и Ван Лун стерегли ворота днем и ночью, и средний сын приходил, когда мог, и они стерегли ночью так же зорко, как и днем.
Но оставался еще двоюродный брат Ван Луна, и никто из них не смел его сторониться, и он стучался в калитку, и входил, и расхаживал по двору, когда хотел, держа в руке раскрытый, сверкающий нож. Старший сын ходил за ним по пятам, с озлобленным лицом, но не смея сказать ни слова, потому что нож у него был раскрыт и сверкал, а двоюродный брат отца все разглядывал пристально и хвалил каждую из женщин.
Он посмотрел на жену старшего сына, засмеялся хриплым смехом и сказал:
– Ну, тебе попался лакомый кусочек, горожанка, и ножки у нее маленькие, как бутоны лотоса!
А жене второго сына он сказал:
– Ну а это ядреная красная редиска из деревни – хороший кусок говядины!
Он сказал это потому, что женщина была полна, и румяна, и широка в кости, но все же миловидна. И в то время как жена старшего сына сжалась под его взглядом и закрыла лицо рукавом, эта открыто рассмеялась, будучи добродушной и веселой женщиной, и ответила бойко:
– Что же, некоторые мужчины любят горькую редиску и красную говядину.
И двоюродный дядя отозвался проворно:
– Я как раз из таких! – И попытался схватить ее за руку.
Старший сын сгорел со стыда при таком заигрывании между мужчиной и женщиной, которые не должны были бы даже разговаривать друг с другом, и взглянул на жену, потому что ему стыдно было за двоюродного дядю и невестку перед женой, которая была лучше воспитана, чем он сам. И двоюродный дядя, заметив, что он боится жены, сказал лукаво:
– Ну что же, я бы скорее стал есть каждый день говядину, чем холодную и невкусную рыбу, вроде вот этой!
При этих словах жена старшего сына с достоинством поднялась и удалилась во внутренние покои. Двоюродный брат Ван Луна бесстыдно засмеялся и сказал, обращаясь к Лотосу, которая сидела и курила свой кальян:
– Эти горожанки уж очень ломаются, не так ли, старая госпожа?
Потом он пристально посмотрел на Лотоса и сказал:
– Ну, старая госпожа, если бы я не знал, что мой родственник Ван Лун богат, я догадался бы об этом, взглянув на тебя: тебя разнесло горой! Ты, должно быть, ела вволю. Только у богачей бывают такие толстухи жены.
Лотосу очень польстило, что он зовет ее старой госпожой, потому что так величают только женщин из знатных семей. Она засмеялась густым, рокочущим в ее жирном горле смехом и, выдув золу из трубки, дала рабыне набить ее снова и, обратившись к Кукушке, сказала:
– Этот бесстыдник любит пошутить!
Говоря это, она игриво посмотрела на двоюродного брата, хотя теперь, когда глаза у нее стали маленькие, совсем не похожие на абрикос, и заплыли жиром, эти взгляды потеряли прежнюю выразительность. И, встретив ее взгляд, двоюродный брат бурно расхохотался и вскричал:
– Ну, она все такая же потаскуха!
И все это время старший сын стоял молча, сдерживая гнев.
Когда двоюродный брат все осмотрел, он пошел навестить свою мать, и Ван Лун проводил его к ней. Она лежала на кровати и так крепко спала, что сын едва мог ее добудиться, но все же разбудил, постучав ружьем о плиты пола у ее изголовья. Она проснулась и сонно смотрела на него, и он сказал в нетерпении:
– Твой сын здесь, а ты все никак не проспишься!
Она поднялась с постели, стала всматриваться в него и сказала в изумлении:
– Мой сын… это мой сын… – и долго не сводила с него глаз.
Наконец, словно не зная, что еще сделать, предложила ему трубку опиума, как будто бы не могла придумать ничего лучше, и сказала рабыне, которая ходила за ней: