Было это давно, двадцать лет назад. Назар выучился, стал агрономом, потом председателем, прославился… Но когда Байрам думал о брате, о том, почему так щедро воздает ему за труды земля, он неизменно вспоминал то июньское утро.
Все это так, все правильно, ключ к характеру найден верный, но ведь все это было так давно. А что знает он о брате сейчас?
Как живет он теперь, прославленный, знаменитый? Информации, фотографии, цифры… Этого очень мало, чтоб ощутить его, живого, деятельного, страстного… Нужен какой-то яркий факт, событие, которое, как вспышка молнии, осветило бы сильную фигуру брата, и он увидел бы его так же отчетливо, как видел распластанного на поруганной земле, бьющегося в рыданиях парнишку…
ГЛАВА ВОСЬМАЯ
Творческий вечер поэта Байрама Мамедова начался точно в назначенное время — в восемь часов вечера.
Байрам из-за кулис оглядел сцену. Справа громоздилась трибуна. Посреди сцены стоял стол, за ним триряда стульев. Пустоту между столом и трибуной заполнял блестящий черный рояль.
Первым попросили выйти Байрама, следом за ним на сцене появилось еще человек десять — несколько писателей и артистов, которым предстояло читать его стихи и исполнять песни, написанные на его слова.
Аплодисменты смолкли. Зал дышал глубоко и размеренно, словно хорошо поработавший человек. Кое-где поскрипывали кресла.
Поднялся драматург Джума Ниязов — он должен был вести вечер.
Джума-ага, как его обычно называли, недавно справил семидесятилетие, но лобастая, большая его голова всегда была высоко поднята, плечи развернуты, в нем не было старческой сутулости. Большие глаза зорко глядели из-под лохматых бровей.
Человек этот был приятен Байраму. Он уважал и ценил его, хотя не считал большим писателем, а пьесы его великими творениями. Джума Ниязов занимал в литературе довольно скромное, хотя и вполне достойное место. Байраму нравился характер этого старика — он умел радоваться и болеть за людей. Ниязов много читал и каждую интересную вещь встречал с таким энтузиазмом, словно сам написал ее. Он и сейчас взволнован. Сама по себе обстановка на него не действует, привык — на каждой премьере исполнители главных ролей за руки выводят автора на авансцену. Джума-ага волнуется за него. Хороший старик.
Фотокорреспонденты и кинооператоры, только что торчавшие перед сценой, раздались в стороны, и Байраму стали видны первые ряды. Вот справа Джапар Мейданович. Рядом с ним Сельби и Джаннет. Сельби все поглядывает на него, но искоса, краем глаза — знает, что муж этого терпеть не может. Зато дочка таращит глаза, ерзает, старается, чтоб он заметил. Если б не мать, вскочила бы, наверное, и помахала ему рукой.
Сельби в новом платье, сшила для этого вечера. Она счастлива, у нее праздник. Самый красивый, самый большой в республике зрительный зал полон людей, пришедших слушать стихи Байрама. И не только они, десятки тысяч людей, сидя у своих телевизоров, смотрят сейчас на обаятельного мужчину в великолепно сшитом черном костюме, с блестящими черными волосами. И мужчина этот — лауреат республиканской премии, поэт Байрам Мамедов, ее Байрам, ее муж. И это о нем так тепло и искренне говорит сейчас старый писатель. Конечно, Джапар Мейданович говорил бы с большим пафосом, но разве можно сравнить — Джума-ага и Джапар Мейданович! Джапар Мейданович очень много сделал для этого вечера, но вступительное слово, естественно, должен произнести человек более авторитетный. Тем более что Байрам почему-то не больно жалует Джапара Мейдановича, а старика любит. Что ж, талантливый человек имеет право на странности. И ее судьба, ее участь — знать и прощать ему эти странности.
Байрам посмотрел на Джапара Мейдановича. Тот сидел, откинувшись на спинку кресла, и, сложив на груди руки и не сводя глаз с Ниязова, внимательно слушал. Да, видимо, он обижен, он рассчитывал, что вступительное слово поручат ему. Наверняка его раздражают и глуховатый голос Джумы-ага, и негладкая, спотыкающаяся речь, и думает он сейчас о том, как неблагодарен, в сущности, человек…
Байрам медленно обвел взглядом ряды: первый, второй, третий… Знакомых лиц много, но Абадан вроде бы нет. Впрочем, бессмысленно искать ее, Абадан ни за что не сядет на виду. Устроилась где-нибудь в уголочке и наблюдает за Байрамом. Но она здесь, обязательно здесь, она не могла не прийти. Глядит на него и посмеивается, не нравится он ей сейчас. Такой Байрам нравится только Сельби и Джапару Мейдановичу, но зато как нравится! Наверное, Сельби не возражала бы, если б он всегда был такой веселый, праздничный… Может, она и права: не часто ей приходится видеть мужа оживленным или хотя бы просто разговорчивым…
Байраму дали слово после перерыва. Какая же, оказывается, высоченная эта трибуна!.. Все-таки Джапар Мейданович нашел способ допечь его — в зал смотришь, как с крутой горы. А он сидит себе в первом ряду и взирает на него с гордостью — вот на какую недосягаемую высоту поднят его стараниями Байрам Мамедов.
В зале тишина. Фотокорреспондент последний раз щелкнул затвором и быстрее, быстрее в сторону. Каждый шаг его отчетливо слышен. Но вот шаги смолкли. Короткий сигнал — это от телекамеры, вместо красных ламп зажглись синие, значит, на экранах телевизоров уже появилось его изображение. Назар сейчас тоже у телевизора. Если бы он знал, что будет читать сегодня Байрам!.. Зал ждет. Какая это трудная тишина, как давит на грудь, каждый вздох дается с усилием. Надо, надо начинать. И вот он услышал свой голос, эхом доносящийся из зала. Он говорит, что будет читать свое новое произведение — поэму о людях земли.
В зале оживление. Поскрипывают кресла. Последние несколько секунд, сейчас он решится и начнет.
Джапар Мейданович наклоняется к Сельби, что-то говорит ей. Скорей всего спрашивает, знала ли она, что он будет читать. Ничего она не знала. Никто не знал, даже Абадан. Ну, слушайте. Слушай, Абадан…
Ты прав, великий Махтумкули. Человека вскармливают две матери: родившая его женщина и земля. Молоко матери и хлеб земли — вот на чем стоит и стоять будет род человеческий.
И тот, кто предаст свою мать, не выполнив сыновнего долга, не смеет называться человеком.
Стихи уходят в зал, растворяются в его тишине. Кажется, будто огромная пустота засасывает, поглощает идущий со сцены голос. Но Байрам знает, чувствует: не пустота, люди слушают его слова, слушают его поэму.
…Когда-то давно жил на земле хлебороб. Он холил, любил землю, и она воздала ему сторицей. И вот, почувствовав приближение смерти, позвал он своих нерадивых сыновей.
Легенда эта известна всем. Почему же люди, сидящие в зале, не дыша внимают ей? Это легенда прошлого. У нашего времени свои, другие легенды.
Человек, которому посвящена поэма, не совершал ратных подвигов, людям его поколения досталась другая доля. Это они, мальчики военных лет, вынесли на своих плечах все тяготы тыла и безмерные трудности первых послевоенных лет. Это они, бросив игры, повзрослев до срока, ходили за плугом, вырывавшимся из их неокрепших рук…
Зал молча слушает Байрама. Стихи не распадаются на отдельные слова, не рассыпаются в воздухе, не достигнув рядов. Зал впитывает, вбирает их, как иссохшая, изжаждавшаяся земля вбирает живительные капли дождя.
Зрители смотрят на Байрама, но видят не его. Они видят мальчика-подростка, пытающегося защитить свою землю — свою мать от изверга, пришедшего надругаться над ней…
Сейчас нет ни зала, ни бесчисленных пятен лиц, перед Байрамом только одно лицо, лицо Назара, распяленный в крике рот, полные ужаса, залитые слезами глаза…
Байрам дочитал главу, вытер платком лицо, отхлебнул воды из стакана.
…Он любит эту родную, пропитанную его потом землю. Он связан с ней неразрывными узами, и с годами связь эта крепнет, становится все прочней и надежней. Она дает ему новые силы, и он добивается все больших и больших успехов…
Что это? Что он читает? Ведь это же зарифмованный очерк.
Байрам напрягается, пытаясь удержать образ брата, но черты Назара расплываются, их заслоняют цифры, цифры, цифры… Байрам уже не видит Назара, не слышит его голоса, он видит лишь ряды чужих лиц и слышит собственные слова, умело зарифмованные в строки.
Они звучны, напевны, но они не достигают сознания этих людей, не проникают в их души: пустые и звонкие, слова отскакивают от зала, как детский раскрашенный мячик отскакивает от бетонной стены.
Байрам повысил голос, стал читать быстрее.
…В труде, в самоотверженном, героическом труде реализуется, приходит в действие сила, имя которой — любовь и земля…
В зале тихо. Ни покашливания, ни скрипа стульев. Как эти люди терпеливы! Терпеливы, как старый учитель в тысячный раз выслушивающий заданные на дом стихи. Да, именно так! Никакой он не поэт, не наставник, не учитель народа, он бездарь, ничтожество!..
Но почему, почему же они не уходят? Зачем они слушают его? Неужели все эти люди пришли на вечер лишь благодаря стараниям Джапара Мейдановича? И аплодировали ему лишь потому, что так положено по сценарию, написанному Джапаром Мейдановичем?! Байрам почув-ствовал, как весь покрывается испариной. Несколько крупных капель скатилось по лбу и застряло в бровях.
Байрам не помнил, как кончил, как спустился с трибуны. Зал аплодировал. Радуются. Радуются, что наконец ушел. Теперь люди оказались совсем близко, но он никому не смотрел в лицо. Преподнесли цветы. Он поблагодарил не глядя. Суетились фотографы, стрекотали аппараты киношников. Сидящие в зале — статисты, он — главный герой, а режиссура Джапара Мейдановича.
Байрам тряхнул головой и, не оборачиваясь, быстро прошел за кулисы.
ГЛАВА ДЕВЯТАЯ
Байрам снял галстук, расстегнул рубашку. Сел, откинулся на спинку дивана и с наслаждением погрузился в тишину. После этого шумного вечера ничего не могло быть лучше этой тишины. Он чувствовал себя как человек, которого много дней томила бессонница и вдруг — положил голову на подушку и вместо постылой бодрости, ставшей уже привычной, почувствовал, что засыпает.