Вошла Сельби. Заглянула в лицо, улыбнулась и села рядом. Как она пополнела в последние годы. Лицо стало большое, широкое… Зато морщинки разгладились, их было порядочно под глазами, теперь почти не заметно.
Байрам слегка обнял ее за плечи. Сельби подняла глаза.
— Поздравляю тебя, Байрам… — сказала она негромко, но с чувством. — Это было прекрасно!
Байрам не ответил. Неужели она, эта женщина, ласково глядящая на него, совсем ничего не понимает?! Ведь это его жена, самый близкий ему человек, и она не чувствует, что с ним творится! А может, Сельби умнее, чем он думает? Все понимает, все видит, просто не хочет огорчать.
Абадан не стала бы лгать. Даже во спасение. Вот если б она сказала: "Это было прекрасно!" Ну, это уж бесстыдство: обнимает жену, а думает о другой женщине. Сельби такого не заслужила. Она не умеет хитрить, говорит то, что думает. Сельби действительна считает, что вечер был прекрасный, что муж ее имел огромный успех. И наверняка думает о том, какой из фотографов удачнее всего запечатлел сегодняшнего Байрама. Ну, а почему бы и нет? Почему Сельби не должна гордиться мужем? Женщине это нужно. Пусть.
Байрам привлек к себе жену, поцеловал в лоб.
— Чаю выпьем? — не отпуская его руки, спросила Сельби.
Сели за стол. Сельби налила ему чаю.
— Бедный Джапар Мейданович совсем разобиделся, — осторожно сказала Сельби. — Ты бы хоть из приличия поблагодарил его.
— Сельби! Я прошу, давай хоть сейчас не говорить о Джапаре Мейдановиче.
Сельби пожала плечами.
— Неужели это так трудно — взять трубку и позвонить? Наверняка он хочет поздравить тебя с успехом.
— Меня? Это его успех. Ведь это он все устроил! Студентов нагнал со всего города! Афиши расклеил. Все стены залеплены афишами!
— Тем более нужно поблагодарить.
— За что?
— Ну… За афиши. И за то, что пригласил студентов. Не вижу здесь ничего плохого.
Неужели она всерьез? А может, назло: хочет взбесить его, вывести из терпения?..
— Ну чего ты уставился? — раздраженно спросила Сельби.
— Если сидевшие в зале люди думали так же, как ты…
Сельби испугалась мрачности его взгляда.
— Разве я подвергаю сомнению твой успех? Мне это и в голову не приходило!
Она что-то говорила, доказывала, но Байрам уже не слушал ее. Не допив чай, он поднялся, надел в передней пальто…
Неужели это непоправимо? Неужели Сельби никогда не будет понимать его? Предложила ему позвонить Джапару Мейдановичу и поблагодарить за сегодняшний вечер! За полный зал, за президиум, за трибуну, за хорошо отрепетированные овации. И с этой женщиной он прожил десять лет!..
Байрам вдруг почувствовал, что должен немедленно увидеть Абадан. Он вышел за ворота. Поздно?.. Конечно, поздно. Но ведь Абадан — это Абадан, она поймет. Она всегда чувствует, что с ним творится. Сейчас он увидит Абадан, и кончится это мучительное, отчаянное, безысходное одиночество.
Он никогда не бывал у нее так поздно. Абадан удивится и встревожится. Конечно, это непросто: после такого вечера человек среди ночи уходит из дому, является к чужой женщине. Чужой?.. Она так не думает, она все знает. И он все знает. И нечего себя обманывать. Он хочет видеть ее. Хочет быть с ней. Без объяснений, без оправданий — он так истосковался по этой женщине!
Сейчас он придет. Постучит. Она приготовит чай и станет ждать, когда он заговорит — среди ночи не приходят, чтоб посидеть в тишине, даже если тишина эта целебна и благостна. И он скажет. Он должен сказать: "Не могу без тебя, Абадан!"
В столовой у Абадан горел свет. Теперь все, повернуть он уже не может. Стараясь ступать неслышно, Байрам поднялся на второй этаж. Стучало в висках, бешено колотилось сердце.
Дверь отворила высокая седая женщина в очках… А, тетя… Байрам поздоровался, спросил, где Абадан. Старуха ответила не сразу, видимо, ее озадачило позднее появление незнакомого мужчины. Молча, нахмурившись, смотрела она на Байрама. Потом, не спуская с него глаз, сказала:
— Абадан-джан ушла в театр.
Байрам обрадовался — слава богу, что ее еще нет, при старухе его посещение выглядело бы совсем уж нелепо. И хорошо, что ее тетя, кажется, не знает его.
— Может, вы подождете? — неуверенно спросила старуха.
— Спасибо, у меня нет времени. Я позвоню ей!
Последние слова он выкрикнул уже снизу.
Вышел на улицу, в темноту и вдруг почувствовал непреодолимое отвращение к себе. Какая гадость!.. Крадется в темноте, как мартовский кот! И перед старухой сто-ял сейчас как кретин: растерялся, смутился… А если бы старухи не оказалось? Если бы тебе открыла Абадан? Что тогда? Пришел посидеть в ее комнате? Ты же знаешь, она ничего не дала бы тебе сказать, она сразу заговорила бы об Арслане. Каждый раз, как только вы остаетесь наедине, она возводит передо тобой эту невидимую, но непреодолимую стену. Она умная женщина, очень умная. А ты дурак. И пошляк. Дрянь ты…
Байрам придумывал для себя все новые и новые ругательства, он испытывал сейчас облегчение, ругая, унижая себя…
Что тебе нужно? Чего ты хочешь от этой женщины? Допустим невозможное: Абадан забыла Арслана. Но ведь любовницей твоей она никогда не станет. Значит, развод? Но ты всегда презирал эгоистов, которые в угоду своим прихотям делают сиротами детей.
Джаннет будет расти без отца. Можешь ты это себе представить? Да, не хотел бы он, чтоб поблизости оказалась Абадан — сразу все мысли прочла бы! Байрам невольно ускорил шаги, дошел до угла, повернул… И вдруг:
— Байрам!
Он вздрогнул. Не потому, что оклик прозвучал неожиданно, просто это был голос Абадан. Не оборачиваясь, он слушал, как приближаются легкие шаги.
Абадан взглянула на него внимательно и спокойно, и это спокойствие почему-то взбесило Байрама. Невозмутима, как статуя, сережки в ушах не дрогнут. Ну в самом деле, чего она его разглядывает, в театре не насмотрелась? Слава богу, три часа проторчал на сцене!
— Пойдем, Абадан, я провожу тебя…
— А ты прогуляться вышел?
Прогуляться! И чего притворяется? Видит ведь, что с ним творится.
— Да, решил пройтись… Ты была на вечере? Я что-то тебя не углядел.
— А я далеко сидела. Да и разве разглядишь, столько народу…
Замолчали. Какая неприятная, трудная тишина… А может, только для него трудная? Абадан спокойна. Ей и дела нет до его тревог. Что ж, нет так нет, обойдемся. Без понимания вашего, без сочувствия.
Но вот они стоят у ее дома, и нет ни гнева, ни раздражения, только одно — молчать он не может. Он должен поговорить с Абадан, наизнанку вывернуть перед ней свою душу!
И он стал рассказывать, торопливо, сбивчиво… Понимал, что неловко стоять вот так ночью у ее дома, и все-таки говорил, говорил…
Сначала читал стихи, все было хорошо, и вдруг перестал видеть своего героя, ощущать его присутствие, только зрители, сотни лиц, чужих, безразличных… И сразу пропасть, контакт с залом нарушен, уже не слушают стихи, уже разглядывают его волосы, костюм, галстук…
— Ты уловила, почувствовала этот момент? — спросил Байрам.
— Кажется, почувствовала… — нерешительно сказала Абадан. Помолчала, подбирая слова. — Я представляла себе совсем не такую вещь… ждала чего-то другого… Не знаю даже, как объяснить. Понимаешь, тебе аплодируют, дарят цветы… А я… А мне… Мне хотелось убежать. Не слушай меня, Байрам! Ты знаешь, у меня такой характер… Я не умею…
— Говори, Абадан!
— Ну прошу тебя, Байрам…
— Нет, говори, я требую!
— Ну, это уж ни к чему, я и так скажу. Скажу все, что думаю. Но просто не сейчас… Надо идти, тетя и так заждалась.
— Кстати, если твоя тетя будет спрашивать, что за полуночник добивался тебя полчаса назад, это я. Хорошо, хоть она меня не узнала.
— Тетя? Моя тетя всех узнает, у нее прекрасная память. Она и на афишах тебя видела, и по телевизору… Кстати, ты сейчас совсем не похож на того, на сцене… Полное перевоплощение. Может, ты великий актер? Способен создать любой образ?
— Какой, например?
— Ну… образ довольного собой, самоуспокоенного человека…
— Ясно. Этот самоуспокоенный товарищ отсиживается в уютном кабинете, не стремится изучать жизнь, а популярность себе создает такими вот вечерами.
Она засмеялась.
— Чего ты хохочешь? Ты считаешь, что раз человек — домосед, привык к покою, к комфорту, он уверен, что все вокруг прекрасно. Ему так удобнее, ему это нужно, чтоб иметь право отсиживаться в уютном кабинете и пробавляться стишочками!
— Слушай, Байрам, не приписывай мне эти пошлые идеи. Это неумные критики как панацею от всех бед рекомендуют писателю вечно пребывать в движении. Если человек равнодушен к тому, что видит, ему не поможет ничего.
Она замолчала, опустила глаза. Потом подняла голову и взглянула ему в лицо, сочувствие и сожаление были в ее взгляде.
— Не смотри так, Абадан, не надо.
— Прости… Мне надо идти. Спокойной ночи, Байрам.
Она ушла, а он остался на улице. Один со своими мыслями. Сегодняшний вечер, сотни равнодушных лиц, Сельби, обеспокоенная обидой Джапара Мейдановича… И встреча с Абадан. Ее слова…
Театр, Сельби, Джапар Мейданович с его обидами — все это постепенно ушло, исчезло, в памяти остались только слова Абадан. Почему она сказала о равнодушии? Ни о чем другом думать Байрам не мог. Тоскливо становилось от мысли, что надо идти домой, мириться с Сельби и слышать это ненавистное "Джапар Мейданович"… А вдруг Сельби придет в голову снова хвалить и поздравлять его?!
А что, если уехать к Назару? Бросить все и поехать? Прийти сейчас, попросить Сельби, чтоб собрала его вещи. И не слушать возражений — слава богу, у него еще не отняли права распоряжаться собой! Она, конечно, начнет: "Зачем? Почему такая срочность?" Не знает он, почему такая срочность. Он знает одно — так будет легче.
ГЛАВА ДЕСЯТАЯ
Как только сообщили по радио, что самолет из Ашхабада приземлился, Назар вышел из аэровокзала. Чем ближе подкатывал по бетонной дорожке самолет, тем быстрее шагал он ему навстречу. Никому, кроме жены, Назар не сказал, что приезжает брат, и встречать его поехал один, сам вел машину, Хотелось привезти Байрама в село неожиданно. Только вчера все видели его по телевизору, дивились бесчисленным букетам, грому аплодисментов, и вот, пожалуйста, он сам, живой, во плоти.