— Слушай, Гурт, давай кончать. Согласен на ничью.
— А я не согласен.
— Тогда ходи быстрей! Ковыряешься, словно корову покупаешь!.. Люди, понимаешь, пляшут, музыку слушают, а мы с тобой как сычи…
— Ладно, не гомони попусту. Нет лучше музыки, чем шахматная игра!
Байрам пробрался в самую гущу толпы — очень интересно было поглядеть, как танцуют здесь кушт-депме, Он знал, что танец этот, веками бытовавший у западный туркмен, все шире распространяется по республике. Молодые композиторы пишут к нему новую музыку, его изучают балетмейстеры, снимают в кино. Одним словом, неожиданно обретенная реликвия.
Вероятно, искусство танца было когда-то широко распространено у туркмен, стремительный ритм, четкие, выразительные движения — все это в характере народа и идет из глубины веков. Ислам задушил туркменский танец, окостеневшие догмы шариата не очень-то способствовали развитию народной хореографии. Танец чудом уцелел на западе у йомудов и теперь обретает свою вторую жизнь.
Великолепный танец, увлекательный, быстрый, главное, массовый, его танцует толпа. Ведь не только те, кто пляшет в кругу, зрители тоже не могут устоять против этого лихого ритма: притопывают ногами, бьют в ладоши, хором кричат: "Кушт, кушт!"
В кругу только парни. Девушки в круг не идут, стоят поодаль, хотя, в общем, не очень-то скрывают, как хочется им поплясать. Ничего, годок-другой, и девушки будут плясать этот кушт-депме вместе с парнями, у йомудов ведь это запросто. Время выведет их в круг, этих нарядных красавиц. Чего только не делает время. Тридцать, даже двадцать лет назад немыслимо было представить себе, чтоб девушки и молодухи так вот хохотали посреди села, хлопали, отбивая себе ладоши. Кое-кто, конечно, поглядывает на них неодобрительно, но ничего страшного за этими взглядами уже не кроется. Так, инерция… Во всяком случае, деревенские красавицы гневных взглядов не замечают. Веселятся себе и знать ничего не хотят. Ни на одной нет яшмака[1]. Подумать только, ни на одной!
А вот Терек, наверное, не могла бы так смеяться. Очень уж она была застенчива. Интересно, как она сейчас? Сорокалетняя женщина. И, может быть, совсем уже не застенчивая… Но как трудно, просто невозможно представить ее себе другой, навсегда осталась она для него пятнадцатилетней. Глаза у нее были умные, ясные, но всегда какие-то вспугнутые… Они менялись, когда Герек смотрела на него, становились спокойнее, глубже. А он робел, смущался под этим мягким, ласковым взглядом. И все-таки не мог не смотреть на ее губы, тонкие, розовые, нежные…
Ни разу не встретились они наедине, не сказали друг другу ни единого тайного слова — в то время ему и в голову не приходило, что это возможно, — но в любой толпе среди множества людей они ощущали присутствие друг друга, тянулись друг к другу. Оба были робки и стыдливы, и в этой робости, в этой чистой и трепетной стыдливости зрело большое, огромное чувство… Он уехал учиться, Герек осталась в селе. А потом началась война, его послали учительствовать в другое село, за сто километров от дома…
Байрам внимательно, изучающе оглядывал девушек. Ни одна на нее непохожа. И, может быть, ни одна из Этих красавиц не умеет так мило смущаться. Застенчивость была к лицу Терек, но ведь эта самая застенчивость, робость мешали ей жить, как она хочет…
Да, теперешние девушки другие. И одеты они совсем иначе. На Терек почти всегда был простой домотканый халат, а эти!.. Он даже не знает, как называются роскошные ткани, из которых сшиты их наряды. Байрам вдруг поймал себя на мысли, что простой халат Терек нравился ему больше, может быть, потому, что немыслимо представить себе робкую, трепетную девушку в платье, переливающемся всеми цветами радуги.
Они счастливее, эти оживленные, звонкоголосые, беззаботно веселящиеся девушки. Если бы во времена его молодости на селе устраивались такие вот праздники, если бы девушки и молодухи могли веселиться вместе с парнями, они с Терек встретились бы тогда, поговорили… И вся его жизнь могла сложиться иначе…
Плясавшие по очереди выкрикивали частушки. Тому, кто, не умея импровизировать, сразу же выдыхался, приходилось ретироваться. Сейчас в кругу остались лишь те, кто, выражаясь языком спортсменов, вышел в финал. Видно было, что наплясались они всласть. Ботинки плясунов покрылись густым слоем пыли, лица были мокры от пота, и топали они уже еле-еле, вяло взмахивая руками. Впрочем, сейчас было не до хореографических тонкостей, все решали частушки.
Вот и еще один сдался, махнул рукой и вышел из круга. Остались двое, но заметно было, что и эти недолго протянут. Зрители начали подбадривать парней выкриками, те вроде зашевелились проворней. Один из них, высокий и тонкий, с детским пушком на щеках, стащил с себя нейлоновую куртку и швырнул ее отцу, уставшему, казалось, не меньше самого плясуна, так он болел за сына.
— Нуры-джан, не годится без куртки, ты же весь мокрый.
Но Нуры, не слушая отца, уже завел звонко:
У меня немного силы,
Но зато завидный пыл.
Ты, Вели, напрасно, милый,
Победить меня решил!
Противник его не сдавался:
Не тебе со мной тягаться,
Лучше б ты, Нуры, отстал.
Даже девушек бояться
Ты еще не перестал!
Нуры снова не сплоховал:
Ты гляди немного дальше,
Мне расти еще дано.
А тебя уже бояться
Стали девушки давно!
Все захохотали, у Нуры сразу прибавилось болельщиков. Правда, и до этой частушки большинство зрителей желало победы ему, а не Вели Шалопаю, хотя именно Вели привез в село кушт-депме и впервые сплясал его вместе с несколькими приятелями, которых захватил с собой, надо думать, специально для такого случая. Среднего роста, плотный и плечистый, он был на удивление легок в движениях и любого мог переплясать.
Братцы, я умру от смеха,
Я скончаюсь до поры.
Вот умора, вот потеха —
Соревнуюсь я с Нуры!
На этот раз зрители особенно громко подхватили припев Вели, а бедному мальчику ничто уже не могло помочь. Он задыхался, лицо его посерело. Потопав положенное время и не дождавшись ответной песенки, Вели взглянул на соперника, повел широкими плечами и выкрикнул.
— Эхх-эхххе-хе-е!
Парень чувствовал, что победа близка, осталась самая малость, обязательно нужно продержаться. Еще оглушительнее загремел бубен, дружнее завопили приятели Вели.
Нуры что-то еще выводил тонким, полудетским голосом, но даже те, кто стоял у него за спиной, не могли разобрать ни слова.
— Эй, Нуры, громче давай!
— Больше жизни, Нуры!
Злость и отчаяние прибавили мальчишке сил.
Ты, Вели, хвастун ужасный.
Хвастовство твое как хвост.
Машешь ты им понапрасну,
До меня не достаешь! —
выкрикивал он срывающимся дискантом.
Напрасно — его никто не слышал. А Вели не знал устали. Притопывая, он раза два нарочно наступил Нуры на ногу.
Перестань за мною гнаться,
Сил не трать и не потей.
Все равно придется сдаться,
Кушт-депме не для детей!
Все было решено. Нуры выхватил у отца свою куртку, бросился куда-то. Губы у него дергались, в глазах стояли слезы. Никто не пытался удерживать парнишку — такое надо пережить одному.
А Вели, вдохновленный победой, казалось, без труда мог начать все сначала. Видя, что парень продолжает отплясывать просто так, желая повеселить их, благодарные зрители еще сильнее захлопали в ладоши. Бедняга Нуры, которому еще минуту назад принадлежали симпатии публики, был забыт. Девушки кричали Вели "молодец!", и он звал их в круг, он снова готов был плясать. Даже старики одобрительно качали головами — сносу нет парню. Только отцу Нуры тошно было смотреть на плясуна, у него сейчас одна мысль — выбраться поскорей отсюда.
Ничего, в другой раз думать будет, прежде чем выставлять сына против такого соперника!
А Вели все еще в кругу. Молодец, ничего не скажешь, здорово пляшет, задорно, весело. Ему уж и приз дали платок с бахромой на плечи набросили, а он только перехватил его рукой, чтоб не упал под ноги, и носится по кругу, чуть касаясь земли. Вот что значит победа!..
Начало темнеть. В переполненном зале не было уже ни одного свободного места. Кое-кто, предвидя это обстоятельство, расположился здесь заблаговременно, чуть не с обеда.
Вечер открылся торжественной частью. Гости из района и из соседних колхозов поздравили собравшихся с достигнутыми успехами и пожелали еще больших успехов в будущем. Назар вручал ценные подарки передовикам. Участники самодеятельности показали гостям и односельчанам свое искусство. Любители поболеть отправились на площадь: смотреть борьбу, состязание прыгунов за платками. Потом в клубе началось кино, а в просторном школьном зале банкет.
Застолье не сразу набрало силу, слишком уж все было пышно, торжественно и официально. Накрытые столы стояли в виде буквы "П". Прежде всего усадили гостей, им определили место за поперечным столом, лицом к остальным участникам банкета. Соседом Байрама справа оказался представитель райисполкома. Седой, дородный, он мало говорил, почти не шевелился, и Байраму подумалось, что этому человеку до смерти надоело представительствовать на подобных праздниках. Должностью своего соседа Байрам интересоваться не стал, но Назар, обращаясь к нему, неизменно говорил "товарищ Мередов".
Полномочиями тамады облечен был директор школы. Когда он поднялся с места, смуглый, худощавый, лет тридцати пяти, присутствующие как-то не сразу обратили на него внимание, разговаривали, шумели, и тамада поначалу растерялся, не зная, как себя вести. Он хмурил брови, морщил лоб, выразительно покашливал… Наконец стало тихо.
— Что ж, товарищи, — пророкотал директор, — если сейчас не согреться, когда ж еще и согреться… Холодновато… — И он зябко поежился.