"Чтобы знать, надо видеть. Но чтобы видеть по-настоящему, надо жить тем, что видишь, нельзя быть сторонним наблюдателем…"
А неужели ты был им, Байрам? Неужели только твой брат Назар, его судьба, его беды по-настоящему связали тебя с деревней? Неужели Гурт и Машат были для тебя лишь интересными человеческими типами: один положительный, другой отрицательный? А ведь, пожалуй, так… Когда ты впервые увидел портрет Гурта, он поразил тебя прежде всего как прекрасный человеческий экземпляр… Равнодушие. Это было оно. О нем говорила Абадан.
Машина выехала к самому водохранилищу и вдоль берега покатила к поселку. Противоположного берега видно не было, вода на горизонте смыкалась с небом. Солнечные лучи серебрили гребешки невысоких взлохмаченных волн. Кое-где выступали из воды поросшие камышом островки. Неспешно скользили по воде утки. Заметив машину, они не переполошились, не снялись сразу, а неторопливо свернули в камыши.
Байрам вышел, захлопнул дверцу. Лицо обдало влажным ветерком. Он бросил взгляд на воду и невольно закрыл глаза — солнечная дорожка сияла нестерпимо. Назар снова открыл капот, уткнулся в мотор. Скверное у него настроение. Иначе и быть не может, на его месте любой затоскует.
Байрам спустился вниз, к самой воде. Маленькие быстрые волны, догоняя одна другую, с плеском разбивались о берег. Берег был песчаный, чистый…
Байрам много слышал об этом водохранилище. Видел множество фотографий, и все-таки ничего подобного не мог он себе представить. Человеку пустыни не с чем даже сравнить этот бескрайний водный простор. Говорят, когда-то очень давно в этих местах был город, большой и красивый. От него осталось только название "Хан-хауз" — "Ханский водоем". Наверное, у хана действительно был большой хауз, и люди дивились ему, Простым смертным он представлялся гигантским, даже город назвали в честь этого бассейна. Что сказали бы жители пустыни, в изумлении замиравшие перед хаузом хана, увидев эту водную гладь? А вот привыкли, сейчас уже никто не удивляется и не восторгается. Правильно, так и должно быть.
Назар опустил капот, стоит ждет. О чем он думает? Неизвестно. Не знаешь ты своего героя, Байрам. Очень может быть, что Назара нисколько не мучает то, что всего несколько дней назад ты перед сотнями людей читал посвященные ему стихи — гордые, торжественные строки. Может быть, он считает, что все правильно, именно таким и должны видеть его люди. Не исключено, что вчера, уединившись в кабинете, Назар обдумывал, как исхитриться, скрыть случившееся, как новым обманом прикрыть старый обман, как устроить, чтоб ни одна мелочь не дала людям возможности усомниться в написанном о нем.
У плотины, прикрытые брезентом, привязаны были несколько лодок. Возле деревянного домика пожилой худощавый человек грел на костре воду. Он с улыбкой шагнул им навстречу.
— Никак это ты, Назар? Надумал? Ну, слава богу! Пора, давно пора на чаек ко мне завернуть!..
Старик поздоровался сначала с Назаром, потом так же, обеими руками пожал руку Байраму.
— Вы, случаем, не брат нашему Назару? — спросил он, пристально глядя на гостя выцветшими стариковскими глазами.
— Угадали, яшули, брат.
Старик усмехнулся, приятно ему было, что не ошибся. Сухие обветренные губы растянулись в довольной улыбке, жиденькая бороденка задралась кверху.
— Как же не угадать, сынок, ведь вы, не сглазить бы, точно яблоко, пополам разрезанное. Ну, как у вас дела? Благополучны ли люди?
— Спасибо, яшули, в Ашхабаде все хорошо.
— Ну, и слава богу, что хорошо. Заходите в дом-то, заходите! Кумган уж запел, сейчас вскипит. Я только такой чай пью, чтоб в своем кумгане кипяченный. В кубе тоже кипятку полно, бери, только разве это чай? И вкуса-то никакого. Видно уж, чабану к другой посудине не привыкнуть…
— Непес-ага плотину охраняет, — заметил Назар. — Скоро два года будет.
— Верно, сынок, скоро два года… Решился вот. Потому как пустыня кругом. Другого сюда, может, и золотом не заманишь, а по мне, так лучше не надо. Ого, закипает, заходите-ка в дом!
— Спасибо, Непес-ага, мы ведь так, по пути. Я водохранилище брату показывал…
— Это хорошо. Молодец, что брата привез. Надо поглядеть, а как же… К нам сюда, не сглазить бы, многие наезжают. На этой неделе арабы были. Сказали, арабы, я думал, муллы да муфтии разные в чалмах приедут, а они на вид вроде русских, или вот так, как у вас, волосы назад зачесаны. Э, думаю, стало быть, русская одежда, не сглазить бы, по всему свету распространилась. А может, на лодочке бы прокатились, а? Поглядели бы наше водохранилище?
— Не беспокойтесь, Непес-ага.
— Да какое же тут беспокойство? — Старик озабоченно посмотрел по сторонам. — Джума! Эй, Джума! Опять куда-то запропастился! А только что здесь был. Хороший парень, а вот… Девчоночка тут одна на плотине работает, так он, чертяка, проходу ей не дает. Как майский жук, вокруг нее вьется. Сколько раз ему толковал: не годится, мол, этак, непристойно. Чего там, и слушать не хочет! Видно, опять к ней сбежал… А без него лодку давать не велено. Как утоп тогда парень, не велят, только если с мотористом… Оно конечно, от судьбы не уйдешь, а все-таки вроде надежней, когда Джума за рулем, он по этому делу спец. Да… Какой парень был, надо бы лучше, да нельзя, а вот на тебе, утонул! Вода — штука опасная…
Старик сокрушенно помотал головой и бросил сердитый взгляд на водохранилище.
— Вы про Арслана говорите? — спросил Байрам.
— Про него, сынок, про кого ж еще?.. Вы, стало быть, знакомы с ним были?
— Знаком.
— Что ж… Такой человек стоит, чтоб все его знали. Образованный человек, ученый, а как он с нами обходился! Вот Джума, у того никакого терпенья нет на разговор. А Арслан с кем хочешь разговорится: хоть со стариком, хоть с ребятенком… И видно, что не просто из уважения, интересно ему, каждый ему любопытен. Один раз говорю: "И как это, Арслан, люди рыбу едят? У меня от одного ее духа все нутро выворачивает!" Усмехнулся, взял удочку, пошел на берег. Приносит рыбину. "Сейчас, — говорит, — такую тебе уху сварю, будешь есть да похваливать!.." Уха — это у русских так рыбная шурпа называется. До самого полдня провозился он с этой рыбой, чистил, потрошил… И знаешь, ничего, есть можно. Я целую миску уплел. И ведь это он для меня старался, потому, если б не он, я, может, так и помер бы без понятия. Хороший парень, совестливый, честный. А вот жизнь оказалась у него короткая… Он говорил, книгу пишет. Не знаешь, успел он ее дописать?
— Не знаю, яшули.
— Вроде он намекал, что в той книге и про меня писано, и про Джуму нашего… — старик смущенно улыбнулся. — Может, это он так, в шутку…
— Нет, Непес-ага, скорей всего это правда.
— Да… И куда это Джума запропастился? Покататься бы вам на лодочке… Ну, давайте хоть чайку попьем.
— Времени маловато, Непес-ага…
— А чего время, вода уже забулькала. Пока чайку выпьете, и Джума подойдет. Не век ему возле своей красотки торчать. Если что, могу и сходить за ним…
— Не беспокойтесь, Непес-ага, мы лучше поедем.
— Без чая?.. Ну, уж если так торопитесь… А ты, сынок, — старик повернулся к Байраму, — увидишь Арсланову вдову, кланяется, скажи, Непес-ага, душевный привет передает.
— Хорошо, Непес-ага, скажу.
— Она ведь к нам сюда наведывалась. Достойная женщина. Ну что ж, раз решили ехать, доброго вам пути!
Свернули с шоссе, машину начало бросать на ухабах.
— Давай чуть потише! — попросил Байрам.
Поехали медленней. Байрам заговорил об Арслане. Вроде бы это было данью вежливости покойному, но Байрам и сам не заметил, как увлекся своим рассказом. Он говорил, каким знал Арслана, что думал о нем, когда тот был жив, и как теперь понимает этого человека. Потом как-то без всякого перехода заговорил о себе, о своей жизни, о своей работе.
Он не рассказывал Назару об успехах и удачах, они и без того были известны, он говорил об ошибках, о трудностях. Байрам не просил сочувствия, просто хотел, чтоб брат понял его до конца, слишком мучительно это полузнание, полуправда.
Он рассказал брату про Абадан — этого он не говорил никому. Рассказал и почувствовал вдруг, что не ощущает привычной потребности подавлять свою неприязнь к Арслану, что не чувствует ничего похожего на неприязнь. Может, он недостаточно знал этого человека, не понимал его или не хотел понять. Арслан умер молодым, а люди вспоминают его и долго еще будут вспоминать. Еще много добрых слов услышит Абадан о своем погибшем муже. Не в том ли высший смысл жизни, чтоб, прожив ее, оставить по себе добрую память?..
Крепко сжав губы, Назар, не мигая, глядел вперед. Но не дорога занимала его. Всем своим существом внимал он Байраму, вслушиваясь в каждое слово. Наконец Байрам глубоко вздохнул и умолк.
— Да… — задумчиво произнес Назар. — Выходит, и у тебя и тревог и забот хватает. А я, грешным делом, завидовал. Думал, одна у тебя забота — писать.
— Писать. Именно писать! Об этом я и толкую всю дорогу. Разве не понял?
— Я одно только понял. Будь ты хоть семи пядей во лбу, без трудностей, без волнений не прожить.
Переехали небольшой арык.
— Отсюда к западу наши земли, — сказал Назар.
До следующего арыка ехали по нераспаханному пустырю, на нем только еще вырубили кустарник. За арыком началась хлопковая карта. Стебли хлопчатника не выкорчевывали, да их и было-то раз-два, и обчелся… По полю лениво бродили овцы.
— Колхозная отара, — объяснил Назар. — В пустыне сейчас травы мало, решили здесь попасти. Видал богатство? А ведь целина, некоторые думают, только зерно брось, сразу хлопок будет!.. Вон он, урожай!..
Машина покатила по гладкому, без единой былинки, такыру. Потом пошла брошенная пашня. Поле сплошь заросло камышом и акбашем, не видно было даже арычков. Кое-где светились белесые проплешины соли.
— Я знаю, — нахмурясь, сказал Назар, — Гурт тебе про эти земли много кой-чего говорил. — Он переключил скорость, помолчал. — Бросить пришлось землю. Капитальную планировку провести не удалось. Не выдюжили.