— Конечно, понимаю.
— Перед Байрамом стыдно, сил нет. Все думаю, вдруг догадается! Уедет и дом наш забудет… Он вообще обидчивый? Скажи, ты ведь его лучше знаешь.
— Он очень отходчив, Сона. Сердце у него мягкое. А потом он так любит Назара!
— Ну, дай бог! Назар тоже говорит, любит. Вот ему и не хочется, чтоб брат из-за него краснел. Если, говорит, что и случится, пускай потом узнает. А может, и обойдется…
— Конечно, обойдется. У Назара такой авторитет! Зря ты переживаешь.
— Хоть бы по-твоему вышло… Я тебе так верю, Сельби. Потому и позвала посоветоваться. Я вообще люблю, когда ты у нас. Весной обязательно приезжайте. Втроем. Подгадайте, чтоб на каникулы, очень уж на Джаннет поглядеть хочется.
— Постараемся…
— Нет, Сельби, обещай. Я очень прошу.
— Хорошо, приедем. Обязательно приедем.
— Ой, забыла! Я ведь тебе платье расшила. Весь воротник…
Дальше разговор пошел сугубо женский.
Приезд жены удивил Байрама, однако он ни о чем не стал ее расспрашивать, даже и виду не подал, что удивлен. В комнате никого не было, и Байрам близко подошел к жене, думая, что она захочет обнять его, как делала это дома, здороваясь. Но Сельби не шевельнулась, лишь легкая улыбка скользнула по ее губам. Байрам тихонько коснулся губами теплого лба жены.
— Вот так, и я следом за тобой прикатила.
— Хорошо сделала, — сказал Байрам, пытаясь понять, зачем все-таки она здесь. Не проведать же его приехала? — Как Джаннет?
— Хорошо. Очень по тебе соскучилась. Все спрашивает, когда приедешь.
— Я тоже по ней соскучился.
— Соскучился, а не звонишь, не пишешь. Я уж беспокоиться начала.
— Чего ж беспокоиться, не в пустыню уехал.
— Да, знаешь, от звонков спасу нет. По двадцать раз в день звонят, то один, то другой…
— Скажи, что уехал, и весь разговор. Да что ты стоишь? Садись, Сельби. — Она опустилась на стул очень близко к нему. — Какие новости в Ашхабаде?
— Ничего особенного… Из издательства раза два звонили.
— Кто?
— Главный редактор. Поэму твою хотят опубликовать. Срочно просили представить рукопись.
— Нет у меня рукописи. Ни срочно, ни несрочно. Так ему и скажи.
— Но почему? Тебе разонравилась поэма? Вообще, что случилось? Какой-то ты не такой…
— Возможно, и не такой… Деревенский воздух действует. — Байрам усмехнулся. — Ну а ты как? Как с диссертацией? Обсуждение было? — Байрам взял жену за руку.
— Было. — Сельби вырвала у него руку и поджала губы.
— И что?
— Все нормально.
— Нормально так нормально. А у Джаннет как дела?
— С сольфеджио вроде наладилось, а вот логарифметике за контрольную опять четверка.
— Ладно, — Байрам встал. — Мне в правление надо сходить. К ужину вернусь. Ты отдыхай.
За ужином собралась вся семья. Маленькая Марал не слезала у Сельби с рук, Мехри тоже все жалась к тете, Аманчик сидел рядом с отцом, лишь изредка поглядывая на тетю Сельби; женщина эта была чужая, а мальчуган трудно привыкал к новым людям.
Говорили мало. Назар и Байрам лишь время от времени перебрасывались словами, и женщины тоже помалкивали. Сона, больше всех тяготившаяся этой напряженностью, нарочно усадила за стол ребятишек, но и детский щебет не помог, оживления не было, разговор не клеился.
Назар вежливо расспрашивал о делах, о здоровье. В его обращении с Сельби не было виноватости, которая ощущалась в каждом жесте, в каждом слове Соны. Он вроде бы уже пережил неловкость создавшегося положения и не испытывал потребности каждым своим взглядом просить у Сельби прощения.
На Байрама он старался не смотреть. Назар не был уверен, знает ли брат, почему приехала Сельби. А если знает? Что думает о нем Байрам? Презирает? Мысленно называет трусом? Считает для себя унижением сидеть с ним за одним столом? Тогда почему все-таки сидит? Женщин боится обидеть? Не хочет огорчать ребятишек? Скорей всего так…
До чего ж омерзительное положение!.. Гнать из дому родного брата! Именно гнать — гонит он Байрама, только и ждет, чтоб уехал. Конечно, в лицо он этого ему не сказал, но, может, так еще хуже? Чем ужом, извиваться, набраться бы духу да бухнуть: "Уезжай, Байрам!" Одно совершенно ясно, и брат должен это понять: не будет он из-за одного идиотского случая зачеркивать все, что достигнуто многолетним напряженным трудом! Рисковать доверием людей нельзя — немыслимо будет работать. В общем, решено, раздувать эту историю он не станет. И Машат тут абсолютно ни при чем, это его, собственное решение.
Поздно вечером, когда Байрам и Сельби остались одни, она сказала:
— Утром я уезжаю, — сказала и вопросительно взглянула на мужа.
— Ну что ж, проводим.
— А ты остаешься?
— Пока да.
— Жаль… А я уже объявила всем, что за тобой еду. И в издательстве сказала, и вообще…
— А теперь скажи, что не смог, пришлось задержаться.
— Но я же обещала, Байрам!
— Зря обещала. Я сейчас не могу ехать. Будут звонить из издательства, скажи, рукописи не будет. Станут допытываться, скажи, объяснит, когда вернется. Поняла меня?
— Не очень. Тебе что, разонравилась поэма!
— Пожалуй…
— Но ты прямо жил ею!
— Может быть…
— Байрам! Ты что, разговаривать не хочешь по-человечески? Раздумал печатать, не печатай, никто у тебя силой рукопись отнимать не станет. Замена, как ты понимаешь, найдется. Просто ты читал поэму, она понравилась…
— Хватит об этом, Сельби. — Байрам подошел к сидевшей на диване жене, положил ей руку на плечо. — Ведь не для того ты приехала, чтоб скандалить из-за рукописи.
Сельби пожала плечами.
— Что-то с тобой случилось, Байрам, — помолчав, сказала она. — Если б ты только со мной так, я привыкла, но ты и с братом какой-то не такой… Что-нибудь произошло?
— В общем, да… А ты абсолютно ничего не знаешь?
На секунду Сельби показалось, что он догадывается, почему она оказалась здесь, и сейчас уличит ее, прижмет к стенке. Но глаза у Байрама были грустные, и не заметно было в них ни торжества, ни злорадства.
— Я ничего не знаю, — сказала Сельби. — Жду, когда ты объяснишь.
Байрам начал объяснять. Сначала неохотно, через силу, потом в его рассказе появились убежденность, горяч ность, словно он не жене, а самому себе заново объяснял происшедшее. Некоторые детали только сейчас вдруг показались ему важными и значительными.
— Одним словом, уехать я не могу. — Байрам поднялся с дивана. — Вместо того чтоб исправить свою ошибку, Назар такого может натворить!.. Ты должна понять меня, Сельби.
Сельби понимала. Понимала, что Байрам всерьез озабочен, ей хорошо было известно, что значит для Байрама брат. Другое дело, ценит ли Назар такое отношение. Человек тревожится за них, дела свои готов бросить, а они спят и видят, как бы он поскорей убрался отсюда.
— Байрам… — Сельби ласково, очень ласково взглянула на мужа. — Поедем домой. Ты поговорил с Назаром. Этого вполне достаточно. Что ты будешь сидеть над ним, как клуша?
— Не надо так говорить, Сельби.
— Но ты должен уехать. Понимаешь, это нужно!
— Наоборот, нужно, чтоб я остался.
— Но, может быть, в такой ситуации Назар сам не хочет, чтоб ты оставался?
— Не исключено.
— А если ты убедишься? Если он скажет тебе об этом?
— Все равно я не уеду. Тем более не уеду.
— Но кому это нужно? Объясни, ради бога!
— Мне. Ошибка брата — моя ошибка. Если я сейчас брошу Назара и укачу в Ашхабад, это будет второй моей серьезной ошибкой. Постарайся понять, Сельби. Может быть, не сегодня, позднее, но до тебя дойдет, что я прав. Что только так я должен был поступить.
Сельби глубоко вздохнула. Согласна она или нет, но вынуждена покориться, решать в данном случае может только он.
— Как знаешь, Байрам… Я уезжаю.
Он промолчал. Из большой комнаты донеслись гул телевизора и знакомый голос спортивного комментатора, Интересно, какие команды играют? Байрам никогда не был заядлым болельщиком, но сейчас с удовольствием посидел бы перед телевизором бездумно, беззаботно… Однако нельзя было обижать Сельби, и он не пошел смотреть телевизор.
ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ЧЕТВЕРТАЯ
Назара пригласили на той в соседний аул. Не стоило, конечно, уезжать из дому, когда у тебя гость, но все равно не может он сейчас быть с Байрамом. Сельби перед отъездом сказала Соне, что говорила с мужем, просила его уехать, он отказался, считает, что должен остаться с братом. Видимо, Сельби намекнула, что настойчивость его не случайна, что следовало бы прислушаться к советам старшего брата.
И надо же было затеять эту глупость — вызвать Сельби! Конечно, Байрам смекнул, что она оказалась здесь не случайно. А что держится он непринужденно, шутит, с ребятами возится, так это он превосходство свое демонстрирует, силу свою душевную…
Не исключено даже, что эта нелепая ребячья возня в какой-то степени развлекает его. Умному человеку смешно смотреть, как они копошатся. Байрам умный, и Гурт — хитрюга, и Ораз — парень не промах. Все кругом умные, все всё понимают, один он в дураках! Господи, как же все это надоело!..
Собираясь на той, Назар думал хоть немного забыться, отвлечься от бесконечных мыслей, от которых того и гляди лопнет голова. Но напрасно он надеялся отдохнуть: ни шум, ни свадебное веселье, ни громкий, оживленный разговор не рассеяли гнетущее настроение, не сняли с плеч мучительный, непомерно тяжелый груз.
Назар пил один стакан за другим, но лицо Байрама по-прежнему маячило перед ним, хитрые насмешливые глаза так и заглядывали в душу: "Что, напиться решил? Совсем, значит, скис? Что ж, этого только тебе и не хватало".
А почему бы ему и не напиться? Есть у него такое право? Есть! Назар засмеялся бессмысленности своего вопроса. Несколько незнакомых людей удивленно обернулись к нему и тут же заулыбались, стараясь скрыть удивление. Да, здорово он набрался… Трезвый человек не стал бы вслух смеяться своим мыслям… Но, с другой стороны, пьяный не заметил бы, как они поспешно заулыбались… Так как же, пьяный он или не пьяный?