Чтобы уточнить это, Назар добавил еще полстакана. Какого черта? Чего они на него так вылупились? Человек хочет напиться. Напиться!
Домой Назар вернулся за полночь. Бросил на диван пальто и попросил у Соны чаю. Лёг на ковер, сунул под локоть подушку и стал пить чай. В полном молчании осушил он три пиалы, Сона подавала их одну за другой. Вспотел. Бросил взгляд на жену, вытер пот полотенцем.
— Ты бы ложилась, Сона…
Она ничего не ответила. Взглянула на него ласково и грустно, как смотрит мать на семнадцатилетнего юнца, явившегося домой под хмельком.
— Голова болит?
Назар улыбнулся.
— Что ты. Есть с чего болеть. Так, повеселился…
Сона чуть заметно покачала головой — не больно-то веселый явился ты, муженек, с тоя. Беспомощный, жалкий, словно путник, заблудившийся в песках. Хорошо хоть Байрам не уехал, в такую минуту должен быть рядом сильный, надежный человек. Байрам надежный. Такое поношение ему устроили — стерпел, потому что знает, нужен он сейчас брату.
— Байрам дома? — спросил Назар.
— Дома, куда ж ему деться.
— Гадость какая получилась, а!.. В глаза брату стыдно глядеть. Я должен был прямо в лицо ему сказать: "Уйди, Байрам! Уйди, брат, без тебя легче будет…" Он бы не обиделся, понял бы…
— Ладно уж, чего теперь зря себя растравлять.
— А что мне остается делать? — Назар помолчал, сказал со вздохом: — Ты, Сона, зря меня так слушаешься. Делай всегда по-своему. Ведь не хотела ты Сельби звонить, и правильно, что не хотела. А позвонила — муж велел. Нельзя так. Чувствуешь, что права, "нет!" — и никаких разговоров. Завари еще. Покрепче.
И правда, чего она тогда послушалась? Сам бы ведь ни за что не стал звонить, постеснялся бы… Видно, не надо против совести идти, ничего из этого хорошего не будет… Ведь Назар не потому говорит, что на другого вину свалить хочет, просто плохо ему. Очень ему плохо, раз говорит: не слушай меня…
— Сона, я пошел к Байраму! — Назар решительно поднялся с ковра. — Я должен с ним поговорить!
— Но зачем же сейчас? Он спит.
— Ничего. Потолкуем, потом опять ляжет. Я должен объяснить, повиниться перед ним должен!
— Завтра и повинишься. Не тревожь человека зря;
— Значит, не тревожить? Значит, ты мне перечишь? Не хочешь со мной считаться? Что ж, правильно. Не соглашайся, раз считаешь, что не прав. Кому это нужно, мужа слушать! Ну, чего ты? Чего ты плачешь? На вот, чайку выпей, — Назар виновато улыбнулся и сжал ее руку. — Не сердись на меня, ради бога! Понимаешь ведь, как меня припекло!..
Сона кивнула, вытерла слезинку.
— Я одно знаю, Назар, брат хочет тебе только добра. Назар засмеялся. Боль была в этом смехе.
— На мать ты становишься похожа, Сона. На мою мать. Поссоримся, бывало, с Байрамом, так она всегда говорила: брат, мол, тебе только добра желает…
— Шел бы ты спать, Назар…
— Добра желает… Он мне желает добра, — пробормотал Назар и вдруг выкрикнул, словно ему сыпанули соли в рану: — А я?! Я зла желал? Кому я желал зла? Скажи, кому?! Для себя я старался, для собственной выгоды?
— Тише, Назар! Ну что ты, в самом деле, детей напугаешь…
— Добра он желает… Конечно, он мне не враг. Только и добро с умом надо делать. А если хотел бровь подправить да глаз выколол? И так ведь бывает… Ладно, Сона, все равно тебе меня не понять, я и сам себя толком не понимаю. Спать надо, спать, это ты точно… А Байраму я все равно объясню. Я ему все выскажу. Если, скажу, желаешь мне добра, нечего отмалчиваться, давай сядем рядком, поговорим ладком… Я ему все выскажу…
Назар с трудом поднялся с ковра и, слегка пошатываясь, направился в спальню.
Новость, с быстротой молнии распространившаяся по селу, никого не оставила равнодушным. Машат подал заявление. До отчетно-перевыборного собрания остались считанные дни, а заместитель председателя вдруг пишет заявление с просьбой освободить его от работы. Председатель, недолго думая, подмахивает это заявление и назначает Магната на место Аманлы.
Когда это дошло до Гурта, он размышлял не так уж долго — только-только чаю попить. Но размышлял серьезно, на щеках так и ходил и желваки, Кто-кто, а уж Гурт понимал, что Машату это не наказание. Не просто, конечно, из заместителей уйти, да только когда припекло, когда шкуру спасать надо, и чабаном в пустыню пойдешь.
Скорей всего Машат сам подсказал председателю это мудрое решение. Двух зайцев надумал убить: в сторонке отсидеться, пока шум утихнет, и земли плодородные к рукам прибрать. Никто ведь не знает, что Аманлы написал председателю записку и что в той записке написано.
Стало быть, Назар решил замять дело. Не дурак, понимает, что в случае чего и его по головке не погладят. Так что, пожалуйста, меры приняты, виновный понижен в должности.
Некуда Назару деваться, с заместителем своим одной веревочкой связан. Да и не все можно на Машата валить, не он один виноват, что земля гибнет, что десятки гектаров пашни чуть не за год выходят из. строя. Придется и Назару ответ держать.
Сыну Машат ничего не сказал, а жене велел собрать вещи.
— Уезжаешь? — встревожилась Кумыш. — А когда вернешься?
— Вернусь когда? У жены Аманлы спроси, скоро ли ее муж возвращался.
— Тебя серьезно спрашивают!
— А я не знаю. Понятия не имею, когда вернусь.
— Тогда не пущу! Шагу не сделаешь, пока со свадьбой не будет решено!
Поскольку Кумыш прямо трясло от ярости, Машат решил отшутиться.
— Ишь как разбушевалась, — миролюбиво заметил он. — Зря злишься, жена, я ж не препятствую, справляйте свою свадьбу. Невеста — вон она, берите, ведите в дом…
— Насмешки строишь? О серьезном так не говорят!
— Не говорят, так помалкивай.
— Не буду я помалкивать, не дождешься!
— Ну, будет, побеседовали. Давай вещи!
И Машат уехал. Сбежал, Нарочно сбежал, чтоб ничего не вышло со свадьбой. Надеется небось, что, пока суд да дело, они с сыном покорятся? Ничегошеньки у тебя не выйдет, Машат, не дождешься!
Ораза не удивило, что отец согласился поехать бригадиром. Понимал он также, что Машат уехал совсем не потому, что решил оттянуть свадьбу. Выхода ищет. Только и это не выход, неужели он не понимает? А председатель, как он пошел на такое? Ну, пускай его в расчет не берут — руки связаны, не идти же против отца. А вот с Гуртом они промахнулись. Гурту рот не заткнешь, это вам не Аманлы.
После ужина, когда Сона ушла укладывать маленьких, а Керим отправился смотреть телевизор, Назар сообщил брату, что "освободил" Машата. Спокойно так сказал, между прочим, словно менять заместителей — самое обычное дело. Выждал, надеясь услышать слова одобрения. Но Байрам молчал.
— Ты поступил неправильно, — сказал он наконец.
— Почему? Поработает бригадиром, искупит свой грех.
— Ты считаешь, что люди так расценят его новое назначение?
— Конечно. А разве это подарок — из заместителей в бригадиры?
— Дело не в подарках, Назар. Понижением в должности не поможешь. Надо все откровенно объяснить людям.
— Объяснить? А как потом работать? Как я ими руководить должен, подумал ты об этом?
— Подумал. Будет трудно. Но люди должны знать правду!
— Зачем? Зачем она им?
— Правда? Ты не знаешь, зачем нужна правда? — Байрам в упор посмотрел на брата. — Ты все понимаешь, Назар. Просто не осмеливаешься сказать людям правду!
— Нет, не считаю нужным. Им от этого никакой пользы.
— Никакой пользы от правды?! Не понимаю.
— Чего ж тут не понимать? — Назар раздраженно пожал плечами. — Мы работаем на доверии, ясно? Вы же сами, писателя, каждый день кричите об этом!
— Правильно.
— Ну вот. Я не могу рисковать доверием колхозников. Представь себе, выйду я на трибуну и при всем честном народе начну полоскать это грязное белье! Люди же во всем начнут сомневаться, у них руки опустятся! Все рухнет. Собирали по ложке, а проливать мисками?!
— Все это разговоры, Назар. Скрывать от народа правду не только безнравственно, но и вредно. Это значит загонять болезнь внутрь. И конец может быть очень плохой.
— Знаешь… — Назар поморщился. — Преувеличиваешь ты, Байрам. Из мухи слона делаешь!
— Хороша муха! Ты ж весь извелся, пытаясь припрятать эту самую муху. Выкручиваться решил? Ну что ж, давай. Поначалу, может, что и получится. В газете напишут, по радио будут расхваливать. Только ведь это ненадолго, правда все равно наружу выйдет. И сейчас уже многие знают, только ждут, чтоб сам рассказал. Ты еще учти, что, если как следует потрясти Аманлы и Машата, они скажут все и все свалят на тебя. Кстати, объяснительная записка Аманлы который день лежит у тебя в ящике. Зачем ты ее требовал?
Назар молча смотрел в окно, в непроглядную ночную мглу. Лицо у него потемнело, губы подергивались. Дышал он тяжело, с присвистом. Ему стоило больших усилий не взорваться, не закричать. Но он не закричал. Не глядя на брата, сказал вполголоса:
— Не стоило посвящать мне поэму. Тебя ведь больше всего собственные неприятности тревожат — поэму брату посвятил, а он проштрафился…
Байрам не отрывал глаз от лица Назара. Какое надо иметь сердце, чтоб сказать такие слова? Замолчи, Назар, что ты несешь?! Умолк. Значит, совестно, а это уже хорошо, что совестно. В сердцах сказал, сгоряча. Ты старший, ты должен понять, простить.
— Я ничуть не жалею, что посвятил тебе поэму, я по-прежнему считаю, что ты достоин этого. И еще одно хочу тебе сказать, Назар. Напрасно ты думаешь, что я с холодным сердцем наблюдаю, как ты мечешься. Ты мне брат, Назар, твоя беда — моя беда. Если ты сейчас это не уразумеешь, нам трудно будет понимать друг друга.
Да понял он! Сразу понял, что сказал ерунду, что виноват, очень виноват перед братом. Но не хуже этого понимал Назар другое — пока не схлынет темная волна озлобления, не сможет он сказать Байраму: "Прости, я не прав". И от этого еще невыносимее было сидеть вот так и смотреть брату в лицо. Хотелось вскочить, убежать, уйти куда глаза глядят! Придумать повод Назар не смог. Просто встал и ушел.