— Сосед! Постой-ка! — услышал он женский голос. — Поди сюда!
Гуммат обернулся. Гозель стояла у хлева, держа корову за рог. Гуммат перешел улицу. Видно, не признав его, буренка попятилась назад, но Гозель почесала ей холку, и корова замерла на месте.
— Ну, подошел, — сказал Гуммат, не решаясь подойти ближе.
— Рановато еще. Посиди пока дома.
— Ты о чем?
— Забыл утрешний разговор?
— Ничего я не забыл. Ты скажи, зачем в сад ходила.
— А-а… Шпионишь, значит? — Гозель оставила корову и размахивая руками, двинулась на Гуммата. — Ходила и буду ходить! И брать буду, что душеньке угодно! Так и объяви своему председателю! Толковала, толковала тебе утром! Или ветром выдуло?
— Ты, баба, язык-то прикуси. Муж дома?
— На полив ушел. Не тебе чета — по домам не ходит, сплетни не разносит! Начальник приедет! Где он, твой начальник?!
— Ох, баба! — прокряхтел Гуммат. — И чего тебе мирно не живется?.. Можешь ты нормально говорить с человеком?
— А чего ж! Заходи, поговорим.
— Мужа нет, не пойду.
— Боишься?! — Гозель усмехнулась. — Как же: сейчас и брошусь тебе на шею!..
— Постыдилась бы, срамница!..
— А мне нечего стыдиться! Слава богу, у мужа из веры не вышла. А ты хоть пять телефонов себе поставь — умней не будешь! С чужого голоса поешь! Что тебе председатель ни скажет, всему веришь!..
— Ну хватит! Имей в виду: председатель на тебя зуб имеет!
— Вот и хорошо! Я так и хотела!
— Бахвалишься? А зря. Не сможешь объяснить своего поступка, перед всем народом опозорим.
— А ты приди сюда через часок — может, поступок и поймешь мой.
— Да тише ты, непутевая!.. Чего всегда орешь?!
Гозель пренебрежительно махнула рукой и направилась к дому. Корова, косясь на Гуммата, жалобно замычала и натянула веревку. Только когда Гуммат перешел на противоположную сторону улицы, она успокоилась и мирно засопела.
Часа через полтора Гуммат снова вышел из дому. Постоял, подумал. Глупое это занятие — стой и смотри на дорогу, а что поделаешь? Курбан-ага просил выяснить, что там за глупость получилась с урюком, а Гозель твердит, что вроде в отместку. Надо разобраться, иначе эта баба и дальше будет распускать дурацкие слухи. Ладно. Раз надо, он может и не поспать. Только на дороге стоять — без толку, спрятаться надо.
Гуммат спустился в придорожную канаву, прошел немножко вперед. Вот здесь хорошо, никто не заметит — кусты вдоль канавы высоченные, пышные — все закрыли.
Он сел на траву возле недавно сложенной им поленницы и стал наблюдать. Мимо с треском проскочил мотоцикл, "Носятся по ночам, чтоб им пусто было! Детям спать не дают! Запретить бы это безобразие — ночью на мотоциклах гонять!.."
По дороге процокал ишак. Гуммат не видел лица седока, но по тому, как тот держался в седле, определил, что это птичник Сахат. Чего он так поздно в село решил наведаться? Может, как раз и везет что кладовщику — чем черт не шутит?! А как проверить? Даже если и остановить, ведь не скажет.
Жаль, что нельзя по лицу определять: взглянул — и все ясно. Не пришлось бы тогда сидеть в этой дурацкой канаве… Вообще-то, говорят, есть прозорливцы: глянул на человека — и все о нем знает. Только ведь не повезешь сюда такого специалиста из-за Гозель. Лучше уж тогда ее к нему свозить.
Послышались шаги. Гуммат пригнулся, выглянул из-за куста. Мужчина. На голове шляпа, руки свободные — вон как размахивает… А это не учитель Сапар? Хотя тот вроде на курорте. Может, сегодня только приехал? Вот бы все люди на зарплату жили, и государству польза, и себе: покой… Не хотят. Воруют. А ведь Хоммак тоже под образованного подделывается — шляпу купил. Ну это его дело, носи на здоровье, а вот если он при шляпе да ворует!.. На Гозель положиться нельзя, но есть, есть в Хоммаке что-то подозрительное. Вот толстеть начал. Если человек делу своему предан, если у него душа за людей болит, лишний жир нарастать не будет! Хотя взять Гозель… Тоща, как палка, а что она — о людях болеет? Сохнет со злости, и все. А все-таки что-то есть — не стала бы она так орать.
Вокруг стояла тишина. На краю села сипло загавкала Мельникова сучка. Мередов кобель негромко и вразумительно протявкал что-то в ответ. Гуммат от души пожалел, что не понимает собачьего языка — голову можно дать на отсечение, по делу они толковали. Иначе чего им брехать? Остальные давно угомонились, а эти двое никак не договорятся…
Из-за спины Гуммата неслышно выскользнула Гозель. Он всполошился, вскочил и тут же брякнулся, поскользнувшись на росистой траве.
— Какого черта явилась? — не поднимаясь с земли, прошипел Гуммат.
Не отвечая на его слова, Гозель наклонилась и прошептала ему на ухо:
— Не видно что-то. Ты, случаем, не проговорился?
— Еще чего? Проваливай-ка отсюда!
И вдруг Гуммат услышал громкий голос Солтан. Ничего не успев сообразить, он схватил Гозель за руку и дернул к себе. Оба замерли на дне канавы. Но голос не приближался, видно, Солтан говорила с сыном, не вставая с постели.
— Не бойся, сынок, иди. Я погляжу. И чего столько пьете?.. Рис, что ли, у вас в. желудке растет? Подальше, подальше, у очага нельзя! За дрова иди!
Гуммата била дрожь. "Господи! Не дай ему дойти, — забыв, что не верит в бога, молил он. — Пусть испугается! Пусть ноги его запутаются в траве!" Увидит в канаве людей — закричит. Что будет — страшно подумать! Больше всего хотелось сейчас Гуммату изо всех сил укусить Гозель.
Бешер подбежал к дровам. Сердце у Гуммата оторвалось и шлепнулось куда-то вниз, в живот. Лоб покрылся испариной, во рту пересохло.
— Ну здесь, здесь давай! — крикнула Солтан.
Совсем рядом, в двух шагах от них, послышалось журчание. Теплые брызги летели в лицо Гуммату. Ладно, пусть! Пусть хоть всю голову обольет, лишь бы не увидел!.. К тому же все-таки сын, не чужой.
Журчание смолкло, мальчик убежал. Гуммат подождал, пока все затихнет, и сказал зловещим шепотом:
— Иди! И чтоб глаза мои тебя не видали!
Гозель, словно виноватый ребенок, покорно вылезла из канавы. Гуммат сидел молча. Пока он пришел в себя, прошло порядочно времени — чаю можно напиться. Он оперся руками, встал. Ноги дрожали так, словно он месяц проболел малярией. Кое-как он выкарабкался из канавы, посмотрел по сторонам и, удостоверившись, что все спокойно, вздохнул наконец полной грудью.
Ну что за дрянь баба?! Просто покоя не дает! Нет, если он сейчас же все это ей не выскажет, до утра не уснуть! Гуммат решительно направился к освещенной веранде. Гозель пила, склонившись над ведром.
— Что, испугалась?
Гозель проглотила воду, усмехнулась.
— Мне-то чего пугаться? Вот ты струхнул! Бога не так боишься, как жёны!
— Никого я не боюсь, ни жены, ни бога!
— А я бога боюсь, — смиренно сказала Гозель.
— Уж ты — да! Если б ты бога боялась, не стала бы воровать!
— Аяне ворую, свое беру. Свою долю. — Она пододвинула корыто, начала умываться. — Надо же, все лицо обрызгал, паскудник! На голову готов мочиться!
Гуммат почувствовал, как наливается кровью, багровеет его лицо.
— Тьыючему на людей клевещешь?!
— На кого это я клевещу?!
— На Хом мака! Почему никто не идет? Я знал, что ты брешешь, наперед знал, просто Курбан-ага поручил мне выяснить… И нечего ржать! Вызовут завтра тебя с мужем на правление, тогда посмеешься!
Гозель распрямила спину. В глазах её мелькнуло беспокойство.
— Ты что, всерьез? При чем тут муж?
— А ты думала, хаханьки? Видела бы, что с Курбаном-ага творилось! "Лучше бы, — говорит, — она на моем участке урючные деревья спилила!". Уж он тебе покажет — другим в назидание!
— Постой-ка, сосед!
Гозель исчезла в темном проеме двери и тотчас вышла из комнаты с двумя ведрами урюка.
— Вот он, ваш урюк, — она перевела взгляд с одного ведра на другое. — Если я съела хоть одну штуку, пусть она мне поперек горла встанет! И не раздувай ноздри-то, не верблюд! Урюк ваш мне как собаке пятая нога — хоть сейчас обратно отнесу! Я его со злости взяла — другие воруют, и мне не заказано! А что воруют, точно знаю! Сегодня не пронесли, завтра протащат! Таскает всегда Джаман — сторож с главного склада. Я приметила: то он с ведрами к Хоммаку идет, то мешок тащит.
Сам подумай, чего ему у Хоммака делать: матерью-старухой любоваться?!
— А раз ты выследила, раз уверена, почему председателю не доложила?
— Будто он не знает! Не бойся — ему все доподлинно известно. А ты хорош: бабу к председателю шлешь, а сам помалкиваешь? Может, скажешь, не видел?
— Солью клянусь, ни разу!
— Вы не видите! Вы хорошие, вы умные! Одна Гозель нехороша, все время на рожон лезет! А пусть — мне нечего притворяться, сватов не жду! Пускай плохая, пускай скандальная, зато совесть чистая — в жизни не воровала! Знаю, урюком попрекнешь, это не воровство, это со злости. Не могу я смотреть, как они тащат! Хом-макова баба с зимы кошмы валяет, а откуда у них столько шерсти — небось не Сарыджабай, тысячных отар в степи нет! Ты вот не веришь, а пойди глянь в Хоммаков коровник, сунь башку в дыру, увидишь, сколько там шерсти! Мешок на мешке! Их и не перечтешь!..
Гозель умолкла. Она уже малость поостыла, но ноздри еще шевелились, губы дергались.
— Я вижу, ты провела работу…
— Провела! Потому что обидно! Чем она лучше меня? Или твоей Солтан? Мы работаем с утра до ночи, а ей готовенькое?! Каждый день свежий кусок жарит, а откуда он? Они и в два месяца раз барана не режут. Дом полон ковров. А одеты как! Старуха и та словно невеста разряжена! И я должна это терпеть?! Да лучше сдохнуть! Ничего, я их выведу на чистую воду.
— Ты не очень-то хвастайся. Сначала проверить надо.
— Проверяй! Хочешь, вместе пойдем!
— Ладно, без тебя обойдемся. Ты пока болтай поменьше. И от работы не отлынивай, а то не будет тебе веры.
— Будет!
— А я говорю — не отлынивай! Лентяйка!
— Ты чего орешь?! На меня муж крикнуть не смеет, а тут всякий будет!.. Пройдет нога — пойду, а не пройдет — у меня справка есть! От врача!