— Ну ладно, раздать не раздать, а пустить премию на угощение — это мысль. Только надо бы повод придумать, а то сочтут за хвастуна, могут и не прийти. Новоселье! А? Что лучше? Полы, правда, еще не настелены, но ничего, сойдет!
Про премию-то он им все равно объяснит — пусть только соберутся, выпьют малость. А гостей получится немало — со всей ихней улицы. В случае, не поверят, пускай у председателя спросят. Курбан-ага тоже у него будет.
Вечером Гуммат сказал жене:
— Сходи к Кандыму-ага, попроси, чтоб завтра, как встанет, барана прирезал. Хотя ладно, сам схожу! Ты с утра угощеньем займись — той у нас завтра. Девочки тоже пусть дома останутся — может, помочь чего… С бригадиром я улажу. Сделаешь чектирме — только помидоров бы побольше, ты их маловато кладешь — и чтоб, как солнце сядет, готово было. Мужчин я сам предупрежу, а женщин ты позови. Да смотри не пропусти кого: чтоб вся улица знала — Гуммат приглашает в гости. Помнишь, как Бешер родился, той устраивали, а про тетю Тогта забыли?.. Старушка до сих пор вспоминает — обиделась.
Солтан молча слушала мужа, хотя затея его была ей очень не по душе. Она не то что Гуммату, самой себе не призналась бы, но ей не давала покоя мысль: не опостылел ли Гуммат соседям, уж больно любит не в свое дело лезть — не зря ж его Настырным прозвали…
А сплетни насчет Гозель? Всерьез-то никто не верит, это только поначалу старики всполошились, да ведь, кто и не верит, поддакивают. Такой уж Гуммат человек, всегда над ним будут смеяться, небылицы всякие распускать. Обижаться он не умеет, постоять за себя не может… И чего он эту пирушку затеял?!
К вечеру все было готово. Во дворе и даже на улице перед домом было тщательно подметено. Гуммат сам полил землю, потратил два ведра воды. Ребятам — пока просохнет — велено было играть подальше, чтоб грязь не развозили…
Солтан искоса поглядывала на мужа и тихонько вздыхала. Жалко ей было Гуммата. Оклеветали человека, наплели бог весть чего, вот он и старается — вроде грехи замаливает, а грехов-то и не было. Он, может, об этом не думает, да люди-то так понимают. Да и как иначе поймешь: ни с того ни с сего пирушку устраивает…
Гуммат вытащил из дому кошмы, расстелил их во дворе двумя островками: побольше — для мужчин, поменьше — для женщин. Стаканы и пиалушки были протерты до блеска. Стаканы были новые, сегодня купленные, В такой день без стаканов не обойдешься — когда ж еще. и выпить! Вот только голова от нее трещит… А может ничего: жары особой нет и закуска богатая: чектирме-то сколько наготовили — пахнет вкусно!..
Над ухом прожужжал комар. Гуммат велел жене насыпать в таз навозу — устроить дымовую завесу. Разогнать этих кровососов, пока люди не собрались! Комарам здесь делать нечего, в гости их не приглашали. Завтра — пожалуйста. Пусть прилетают и сосут себе, сколько влезет, он даже не поморщится. А сегодня дело не пойдет — гости!
Как только село солнце, позвонил Курбан-ага и попросил извинения: прийти не сможет, срочно вызывают в район на совещание.
Гуммат повесил трубку и несколько минут сидел в раздумье. Вот уж этого он никак не ожидал. Конечно, председатель — человек подневольный: хочешь не хочешь, должен ехать. Сиди там до полуночи, дым глотай! А может, Курбан-ага потом к ним придет, после совещания? Пожалуй, так даже лучше. Если председатель с самого начала явится, ребята стесняться будут: ни поговорить, ни выпить…
Начало темнеть. Никто не показывался. Гуммат не мог устоять на месте, ему словно пятки жгло. Подойдет к Солтан, посмотрит, как та раздает еду соседским ребятишкам, отойдет молча…
Наконец он вышел на улицу. Нигде никого не видно, все разошлись по домам. В окнах свет. Неужели они не придут?! Но ведь он так ждет их! Гуммат еле удержался, чтоб не закричать: "Люди! Идите скорее к нам! Вас ждут! Вам приготовлено угощение!"
Прошло еще с полчаса. Гостей не было, только три соседки сидели возле Солтан. Гуммат лёг на кошму, подложив под локоть подушку.
Вдруг появился Джума.
— Поздравляю с тоем!
— Спасибо.
Джума присел возле Гуммата на кошму.
— Я думал пораньше прийти, а тут Гельды приперся. Болтал, болтал… Все норовит сбыть мне своего сопливого барана!
— А чего ж вместе не пришли? Я его тоже звал.
— Я говорил… А он… с бабами, мол, Гуммат путается… В общем всякие сплетни…
— Да ты ж первый их распускал!
— Возле магазина-то? Это я пошутил…
— Есть будешь или сначала чаю?
Джума пододвинул к себе миску с чектирме.
— Водки налить?
— Кто же от нее отказывается?..
Он опрокинул стакан в рот и молча принялся за еду. Гуммат лежал рядом, опершись рукой на подушку, и думал, думал…
Вот он позвал людей в гости. А они не пришли. Все как один, словно сговорились. Как ему это понимать? То ли соседи вообще ненавидят его и выбрали случай показать ненависть, то ли он их чем обидел? Скорей всего Второе, потому что, когда обижаются на человека уважаемого, карают его отказом от угощения. Господи, да он готов принять любое наказание, если б только был виноват! Вот хоть кричи, хоть плачь! Ладно, не будет он ни в чем оправдываться — нет его вины перед людьми!
Рано или поздно пожалеют они, что не приняли его приглашения. Придут, скажут: "Ты, Гуммат, оказался выше нас". А он ответит, что очень сожалеет, тем более что у него и в мыслях не было щедростью хвастаться — просто хотел посидеть, потолковать с соседями… Поверят они ему? Такие, как Длинный, может, и не поверят. Да только ведь это не человек: больше всех сплетни распускал, а теперь сидит, ест чектирме и сваливает вину на других. А те, кто не пришел, в десять раз достойней, чем этот сплетник! По-настоящему выгнать бы его надо — да уж ладно, пусть ест.
Джума доел чектирме, отодвинул пустую миску и вытер руки о скатерть.
— Да, Гуммат, люди стали неблагодарные.
Гуммат поднялся с кошмы, взглянул на Джуму.
— Ты наелся?
— Еще как! Слава богу, и завтра весь день сыт буду! — В подтверждение своих слов Джума громко рыгнул.
— Ну, раз наелся, не будем осуждать других. Не наше это дело.
— Ладно, как знаешь… Я, пожалуй, пойду? Желаю тебе всяческого благополучия!
Длинный ушел. Подождали еще немножко. Никто не появлялся.
— А вы сами-то поели? — спросил Гуммат жену.
— Конечно, а чего ж?..
— Ну тогда и мне налей мисочку.
— Миску-то я тебе налью, а что с котлом делать? Пропадет ведь.
— А мы не допустим, чтоб пропало. Ты, доченька, приведи завтра своих подружек. И Бешер пусть позовет ребятишек со всей улицы.
Гуммату никто не ответил. Есть не хотелось, но он пододвинул миску и стал хлебать чектирме.
С утра Гуммат занимался осмотром противопожарного инвентаря. У него была специальная каморка по соседству с гаражом — там он и устроился. Выбрал уголок посветлее, возился со своим имуществом и думал. Нужно было составить список людей, достойных пополнить противопожарную дружину. А где их столько наберешь, достойных, он ведь восемьдесят человек обещал. Со своей улицы никого не порекомендуешь. И не потому, что обидели его соседи, не в том дело. Они проявили себя как люди несерьезные — можно таким доверить чужую судьбу? Загорится завтра, не приведи бог, чей-нибудь дом, а они возьмут да и не станут тушить — на хозяина обижены. Как хочешь, так и думай. И Гуммат думал, с утра все думал.
А в полдень начался пожар. Загорелся склад химикатов. Гуммат вскочил в кузов какой-то трехтонки и помчался на пожар. Шутка ли — двести тонн азота!.. Ладно еще, что не в селе — склад химикатов занимал половину хлопкового сарая, стоявшего далеко в поле. Ничего, обойдется — арык рядом, и насос он там неделю назад установил.
Густой черный дым скрывал почти весь сарай. Небо тоже было черное, подернутое дымом. Людей было еще немного, только ребятишки стаями носились вокруг сарая.
Гуммат с ходу ворвался в кладовку, выволок оттуда брезентовый шланг, бросился к арыку, где несколько дней тому назад поставил ручной насос. Насоса не было.
— Где насос?! — не своим голосом заорал Гуммат.
Никто не услышал его, крик затерялся в детском гомоне. Мимо него с ведрами бежали к арыку люди. Гуммат схватил за руку одного из парней.
— Где насос?! Здесь насос стоял!
— Не видел я никакого насоса!
Надо было ехать к гаражу за другим насосом. Гуммат выругался, подбежал к машине и, вскочив на подножку, оглянулся на пожар. С одной стороны из-под крыши уже рвалось пламя. Люди суетились. Одни пытались забрасывать огонь землей, другие выплескивали воду, но порядка не было, все толкались, мешали друг другу. Ведра таскали полупустые — разливали по дороге.
— Жми к гаражу! Быстрее!
— Смотри не свались!
— Ладно! Гони!
Когда они привезли насос, горело вовсю. Крышу промазывали ежегодно, и она горела весело, с треском…
Схватив тугой, вырывающийся из рук брандспойт, Гуммат направил струю на границу огня, под корень подсекая пламя. Ничего, сейчас, сейчас… Вот только дым проклятый — глаз открыть не дает! И вонь душит, химикаты тлеть начали…
— Качайте! — задыхаясь, кричал Гуммат. — Быстрей! Меняйтесь чаще!
Прогоревший кусок крыши рухнул, но дальше Гуммат огонь не пустил. Люди следили за его действиями, и когда он направил струю вниз, на стену, стали выплескивать туда десятки ведер.
— Сюда лейте! Ближе к середке! — перетаскивая шланг, распоряжался Гуммат. Он чувствовал себя настоящим командиром. — Тюки оттащите! Не пускайте огонь! Так его! Еще немножко!
Пламя и правда резко пошло на убыль, и вскоре только сырой дым стлался над пожарищем. Черный и едкий, он был как смрадное дыхание околевающего дракона — люди одолели, осилили это чудовище.
— Все! — воскликнул Гуммат. — Конец! Здорово мы его!.. — Гуммата охватила та особенная, весёлая, ни на что другое не похожая легкость, которую испытывает человек после победы. Да и не только он — все, кто тушил пожар, были радостно возбуждены. Сын Джомана, мальчишка лет тринадцати, вдруг завопил что-то несообразное, подпрыгнул несколько раз, шлепая по мокрой земле, потом схватил ведро и выплеснул воду на учительского сына, степенно стоявшего в сторонке. Учительша закричала, бросилась за ним, но озорник гикнул, подскочил еще разок и, подбежав к арыку, с ходу бросился в воду.