— Дней десять нужно…
— Видишь! То-то и оно! Десять не десять, а неделю придется тебе дать. — Назар взглянул на часы. — Трактора скоро подойдут?
— Должны вот-вот. Чуть позже нас вышли.
— Пусть сразу же, с ходу приступают к пахоте. Пока не наладишь дело, не возвращайся.
Они повернули к машине. Сейчас должен был зайти главный разговор — о бригадире, больше всего интересовавший Магната, но именно поэтому он и помалкивал, пусть заговорит председатель.
— Сюда хорошего хозяина надо, — Назар озабоченно поглядел вокруг. — Опытного, настоящего хлопкороба, такого, чтоб землю понимал, чтоб чувствовал ее…
Хлопкороба? Машат испуганно взглянул на председателя, но тот, к счастью, не заметил его испуга. Кого ж это Назар имеет в виду? Неужто у него своя кандидатура? Если так, дохлое твое дело, Машат, Назара не переупрямишь. Это раньше, что ему ни подскажешь, выполняет, будто сам решил. Теперь он не больно-то в советах нуждается, оперился. Другой раз так косанет глазом, рад язык проглотить. Значит, хлопкороба?.. Ораза, стало быть, у председателя и в мыслях нет… Уж не взбрело ли ему на ум Гурта назначить? Хлопкороб-то он настоящий, ничего не скажешь. Другое дело, что от этого он еще ненавистней, верблюд губастый, но не признать нельзя…
— Машат! А что, если назначить Гурта?
Ну вот, словно в воду смотрел! Глазом, глазом-то как повел: какое, мол, лицо будет у Машата? Выходит, смекнул, что он сыну это место прочит? Ладно, председатель, давай так, одно не забывай: Машат непрост, с кашей его не съешь.
— Гурт, он, конечно, создан для земли… — неспешно, словно раздумывая вслух, сказал Машат. — Одна беда — характерец ему бог послал… Он ведь все время против новых земель кричит…
— Ну? Так уж и кричит? — недоверчиво спросил председатель.
Машат нахмурился.
— Я лично считаю, что на новое дело молодого специалиста ставить надо. Чтоб старших слушал, и чтоб образование…
— Когда дело касается земли, опыт не хуже образования! Я за Гурта сто ученых не возьму.
Удар пришелся под дых, но Машат устоял, даже не покачнулся.
— Не согласится Гурт, — спокойно заметил он. — Злобствует очень.
— Ты довел, — раздраженно отозвался Назар. — Зачем самовольно пень у его дверей бросили? Спросить — голосу бы лишился? — И добавил уже более сдержанно: — Не ждал я от тебя такой черствости.
Ага! Стало быть, с пнем это он в точку. Теперь Гурту что ни скажи, наперекор твердить будет, хотя б и себе во вред. Вот что значит тактика: старого верблюда толь-ко раздразни, потом и делать ничего не надо, сиди да поглядывай, как он ломит…
Садясь в машину, Назар посмотрел Машату в лицо и, словно желая смягчить резкость своего замечания, сказал с улыбкой:
— Ничего, Гурта мы уломаем. Попросим перед всем народом, не устоит старик, согласится.
— Что ж, дай бог!..
Машат с ненавистью глядел вслед удаляющейся машине. Так, значит, председатель? Своим умом жить решил? Давай, давай, посмотрим, как ты без Машата запоешь. Гурта сюда — надо ж сообразить! Неужели сорвалось с Оразом? Может, он плохо отговаривал? Упрямый, норовистый… Пожалуй, этого маловато, надо было еще чего-нибудь подкинуть… Когда нужно, ничего в голову не приходит. А с другой стороны, что про Гурта можно сказать? Ничего такого и не придумаешь. Не скажешь ведь, что он змея, злыдень, верблюд губастый!..
— Дай-ка ружье! — крикнул Машат шоферу.
Он шел с двустволкой наперевес, злой, раздосадованный, а перед ним расстилалась степь, тихая и просторная. Бесила его сейчас эта степь, бесило ее бесконечное спокойствие, и, будь она живым существом, Машат с удовольствием разрядил бы в нее оба ствола.
Лежит, паскудина! Ждет, когда явится какой-нибудь Гурт, уж она для него расстарается! Сюда ведь только воду дать, хлопок так и попрет. Сразу начнут и в газетах, и по радио: Гурт, Гурт, Гурт… А ему, дураку губастому, и слава-то ни к чему. Какая ему от нее польза? Повысить не повысят — без диплома теперь ходу нет, выше бригадира не прыгнешь. И правильно, чего с мужиками валандаться, раз при земле образованные люди есть?
Так-то оно так, а вот дурака он свалял, это уж точно. Размечтался, как его Ораз на этих землях Прославится, заинтересованность проявил. Вот Назар его и подсек.
Теперь одна надежда — Гурт не согласится. Все-таки ведь он его здорово растравил этим пнем. А если старик упрется, первая кандидатура — Ораз, больше назначать некого.
Надо добивать это дело. Потому что на кой же черт он тогда с Аманлы возился? Тоже непросто было добиться, чтоб этот жадюга собственной рукой заявление написал. Если б не припугнул, ни в жизнь не написал бы он такой бумаги. Трусость его помогла. С трусливыми вообще намного легче управляться, только прижми покрепче. А жадные, они почти все трусливые. С Гуртом — другое дело, к этому черту и на козе не подъедешь.
А чего это Назар старика вперед выпихивает? Молодым дорогу перекрыть? Очень даже возможно, конкуренты ему ни к чему. Человеку власть — лучшая сласть, в крови это у человека, а Назар тоже не святой…
Машат остановился, поглядел вокруг. Степь лежала тихая-тихая. Ишь, словно зверь какой: увидел ружье — затаился. Садануть бы по тебе сразу из двух стволов… И вдруг рядом, шагах в десяти, из-за куста перекати-поля вымахнул крупный заяц. Машат вскинул ружье, спустил курок. Заяц скакнул, упал и пополз, волоча задние ноги. Машат разрядил второй ствол. Заяц распластался на земле.
Машат вздохнул, втянув в себя густой, пахнущий пороховым дымом воздух. И сразу вроде отпустило что-то внутри, легче стало дышать…
На горизонте показались трактора.
ГЛАВА ШЕСТАЯ
Байрам целый месяц не видел Абадан, она лишь сегодня вернулась из командировки. Даже сына не успела, повидать, он жил у тетки.
— Беспокоиться заставляешь, — еще в дверях сказал Байрам, удерживая в ладони маленькую легкую руку. — И уезжала, не позвонила… Трудно было номер набрать?..
Вместо ответа она виновато улыбнулась и вздохнула.
— Звоню на киностудию, говорят, в командировке…
— Не сердись, Байрам, просто не успела. Бывает же…
— А ты загорела… И крепкая какая-то стала, вроде пополнела даже.
— А может, еще и выросла?
Оба засмеялись. Байрам не удержался, еще раз окинул ее взглядом. Она и правда казалась полнее, может, оттого, что на ней была узкая юбка и белая блузка? Черные шелковистые волосы рассыпаны по плечам, и, когда Абадан наклоняет голову, волосы скрывают ее лицо, оставляя лишь узкую полоску по обе стороны прямого тупенького носика.
Байрам удобно расположился в кресле. Абадан взяла стул, села напротив него. Со стороны могло показаться, что сейчас они приступят к важному и неотложному разговору, но оба молчали… Молчали долго, так долго, что уж нельзя было молчать. Один из них должен был заговорить, другой поддержал бы разговор. Но они сидели и молчали. Тикали часы, отсчитывая секунды… Быстрее, быстрее, торопятся! А Байрам не торопится заговорить. Ему нравится тиканье часов, подчеркивающее значительность их молчания, ему мила эта чистая теплая тишина. А она? Хочет она, чтоб он сказал ей все? Нет. Ну, а раз нет, значит, нет, он ничего ей не скажет ни теперь, ни потом…
Но эти минуты, и тишина, и нервное тиканье часов — все это останется с ним…
А вдруг Абадан знает, о чем он сейчас думает? Байрам опустил голову и почувствовал, как щеки его заливает краска. Если Абадан его разгадала, незавидное у него положение. Женщины, подобные ей, терпеть, не могут сентиментальности. И правда смешно: взрослый мужик, седеть начинает… Но хитра, даже не усмехнулась ни разу…
Может, он напрасно сказал ей: "Беспокоиться заставляешь"? Может, из-за этих слов она и молчит? Вправе он был так сказать? Конечно, он не имел в виду ничего особенного… И все-таки не стоило… Или уж тогда надо было объяснить, в каком смысле сказано…
А кстати, все очень просто, ему многое надо обсудить с Абадан, посоветоваться. Она всегда была первым его советчиком, и, хотя они нередко спорили, без нее он ничего не решал. Друзья, этим все сказано.
А чего ради он придумывает себе оправдания? Глупейшее занятие, особенно если учесть, что сидящий перед тобой человек знает тебя как облупленного.
А может, все не так, может, Абадан просто забыла о его присутствии, он ведь никогда не занимал много места в мыслях этой красивой тридцатилетней женщины.
И уже не хотелось слушать тишину, тиканье раздражало, короткие стрекочущие звуки стали вдруг слишком громкими. Ну вот чего она молчит? Задумалась. Забот у нее полно. И Байрам никогда не станет ее заботой. Что ж, он уже давно смирился с этой мыслью…
Абадан молча поднялась со стула, вышла в соседнюю комнату, принесла какую-то фотографию, протянула Байраму. Он взял и стал рассматривать. Но пока Абадан стояла рядом, близко, сосредоточиться он не мог. Байрам держал карточку перед собой и ждал, что она скажет. Абадан ничего не сказала. Ушла на кухню, звякнула крышка чайника…
Ну и правильно, чего зря болтать. И так все понятно.
Вот фотография — Арслан. Объяснять ничего не надо. Снова Абадан простучала каблуками по кухне, накрыла крышкой чайник. Сейчас эти звуки уже ничего не значили, они словно бы доносились из соседнего дома.
А недурен был Арслан, очень недурен… И сложен великолепно. Раньше он этого как-то не замечал. Может, Абадан для того и дала фотографию, чтоб заметил? Что ж, Арслан был привлекательный мужчина. Пожалуйста, он может сказать об этом открыто. Чего она там примолкла в кухне? Прислушивается к его мыслям? К мыслям ведь тоже, оказывается, можно прислушиваться. Этого и наука не опровергает, просто не всем удается. Абадан может слышать мысли, в этом он не раз убеждался.
Что ж, если интересно, пусть слушает. Человек на фотографии нравится ему. Слышишь, Абадан, нравится! Нравятся его мощный торс, сильные, мускулистые руки, высокий лоб с упавшей на него мокрой прядью, улыбка — все нравится. Ишь какую рыбину выудил, чуть не до пояса… Удачливый человек. А на кого он похож с этой рыбиной? Волосатая грудь, борода, спутанные светлые волосы… Да Хемингуэй! Точно! Только рыбина у Арслана чуть поменьше. Ну, это он зря, рискованная аналогия… Сходство-то ведь чисто внешнее, разве только вот Хемингуэй тоже начинал с журналистики… Интересно, а не нарочно он так сфотографировался? Почему-то приятна была мысль, что Арслан мог допустить этунескромность…