Так мало-помалу сотни птиц были согнаны к концу озера; по мере движения челноков и загонщики перемещались по берегу; передние переходили уже к изгороди, но здесь переставали шуметь и прятались в траву. Когда конец озера был уже близко, лодочники удвоили рвение, так как от их ловкости теперь зависела удача загона; птица сгрудилась на небольшой площади. Нужно было, чтобы ремень плескал непрерывно и сильно, иначе вся масса, улучив минуту, могла ринуться назад, и пришлось бы начинать все дело сначала.
Но вот передние стайки, подплыв к берегу, стали вылезать в траву, пробираясь вперед: за ними последовала остальная масса, и сплошная волнующаяся река гусей и уток потянулась в глубь загона с кряканьем и гоготом. Как только последние вышли из воды, лодочники тоже выскочили на берег, к ним присоединились ближайшие загонщики и стуком и криком гнали птицу вперед. Наконец, вся стая сгрудилась в тупике, где изгородь была прочнее, а трава вытоптана. Теперь загонщики, окружившие изгородь, а также вошедшие вслед за птицей, начали безжалостное избиение; со всех сторон десятки палок колотили по головам несчастных пернатых; крики разъярившихся людей, глухие удары палок, хлопанье крыльев, отчаянные кряканье и гоготанье слились в невообразимый шум. В воздухе беспрерывно мелькали окровавленные палки, груды убитых и трепещущих росли на глазах. Отдельным смельчакам удавалось прорваться между ногами загонщиков или через бреши изгороди назад к озеру или на поляну.
Наконец, все перебиты, немногие спаслись, тупик наполнен кучами птицы. Шум сразу затих: люди опрокидывают изгородь и начинают уборку добычи; связывая ремешками попарно ноги, перебрасывают птиц через те же палки, служащие теперь носилками; два человека несут к стану две палки с тридцатью — сорока парами уток или же пятнадцатью — двадцатью парами гусей; дети тоже тащат на своих палках груз, но поменьше.
У стойбища все сваливают в кучу и начинается новая работа — ощипыванье перьев и потрошение; пух собирается в кожаные мешки, потроха сваливаются на пластины корья. Горят костры, калятся камни, приготовлены все деревянные сосуды — сегодня будет обильный суп из потрохов. Шум, говор, визг детей, усердно помогающих и мешающих всем, наполняют воздух. Вот возвращаются и лодочники, и несут еще охапки птиц; они собирали по озеру подбитых стрелами, загонщиков с берега.
После чистки, уже вечером, началось копченье птиц впрок; отсутствие соли и посуды не позволяло сохранить птицу долго в другом виде. Поэтому из корья устраивали шалаши, под их крышей на жердях подвешивали очищенных птиц, а на земле разводили дымокур, который нужно было поддерживать несколько дней. Поздно вечером кончились работа и еда, а на следующее утро нужно было повторить то же самое на другом озере, через день на третьем. Медлить было нельзя, так как маховые перья быстро отрастают и птица начинает, хотя и плохо, летать. Тогда и изгородь не помогает.
Путешественники приняли участие в загонах, хотя и без особого удовольствия; им также нужны были зимние запасы; жены их, конечно, участвовали очень охотно. Но три дня этого промысла произвели на чужеземцев кошмарное впечатление: суета, шум, беспощадное избиение беззащитных существ, горы битой птицы, костры, объедение всех участников и их алчность, желание истребить побольше, сливались в неприятное зрелище, и они были рады, когда охота кончилась.
При этих загонах на попадавшуюся иногда более крупную дичь не обращали внимания — ее время было впереди. В камышах у каждого озера жили в небольшом количестве кабаны; сжатые загоном, они собирались в кучу со старым свирепым самцом во главе и бросались напролом через цепь. Им давали дорогу и только какой-либо поросенок, отставший от старших или бежавший в стороне, попадал под удары копья или дубинки. За кабанами охотились поздней осенью, когда они были жирнее и когда тростники блекли и валились от мороза, болота замерзали, а кабаны покидали эти убежища и паслись на опушках полян и в лесу. На них устраивали облавы и били копьями и стрелами из засады, защищавшей от клыков. Холода позволяли сохранять их мясо подвешенным на дерево в замороженном виде. Еще позже, уже по первому снегу, охотились облавами на зайцев, которых было много и на полянах и в лесу.
ТРЕВОЖНЫЕ ПРИЗНАКИ
С конца июля солнце стало заходить не только за гребень северной окраины котловины, но и за горизонт: начались темные ночи, которые быстро удлинялись. Появились и первые признаки осени: стрижи, гнездившиеся в обрывах скал, собирались в большие стаи, молодежь упражнялась в полетах, готовясь к дальнему путешествию. Уцелевшие гуси и утки также собирались в стаи и перелетали с озера на озеро. Ночные туманы стали гуще и утром дольше висели в котловине.
Путешественники еще определенно думали о зимовке на Земле Санникова и добывали охотой запасы на зиму, которые их жены коптили или вялили, а сало топили и собирали в мешки, сшитые из толстых кишок. Но в конце первой недели августа произошло событие, явившееся началом целого ряда других, имевших крупные последствия. В ночь на восьмое число путешественники были разбужены сильным подземным ударом; сначала спросонок им показалось, что кто-то изо всех сил ломится в дверь землянки; потом они расслышали глухой гул, словно от проходящего тяжелого поезда.
— Опять землетрясение! — догадался Ордин.
Землянка была тускло освещена потухавшим костром; при его колеблющемся свете видны были встревоженные лица поднявшихся с постелей нагих мужчин и женщин.
Но вот удар повторился. Послышался треск и скрип балок, посыпалась земля из промежутков. Огонь костра вздрагивал; — предметы, висевшие на колышках стоек и под навесами, качались; из земли доносилось зловещее шипение.
— Хотя наша землянка построена прочнее других, все-таки надо уходить на волю! — сказал Горюнов, хватаясь за одежду.
Женщины дрожащими руками застегнули свои пояски и, схватив одежду в охапку, бросились к двери. Мужчины, одеваясь на ходу, последовали за ними.
Ночь против обыкновения была теплая и очень ясная, благодаря значительному северному ветру, унесшему туман. Поляна была освещена луной, висевшей уже над западной окра- иной котловины. Несмотря на гул ветра в листве близкого леса, то справа, то слева, то спереди слышен был грохот от глыб, валившихся с обрывов.
Из землянки вождя доносились крики женщин, плач детей, возгласы мужчин. Часть ее населения также выбежала уже на воздух и одевалась. Вскоре за ними последовали и остальные и все сгрудились вблизи выхода, с тревогой глядя на небо и обмениваясь замечаниями. Амнундак подошел к путешественникам; он был сильно испуган.
— Опять трясется земля, белые люди! — сказал он с укором. — Правду сказал великий шаман, что с приходом белых людей начнутся бедствия онкилонов. С тех пор, как вы пришли, земля тряслась два раза и вампу нападали на нас.
— Но вампу воевали с вами всегда и земля тряслась прежде тоже не один раз! — возразил Горюнов.
— Нет, никогда еще земля не тряслась так сильно! И вот, смотри, месяц какой красный! Это предвещает большую беду, — ответил Амнундак.
Новый сильный удар заставил его покачнуться; многие, стоявшие, попадали. Послышались крики женщин, плач детей. На глазах у всех один из откосов землянки Амнундака обрушился всей массой и столб густой пыли взвился в воздух. Деревья закачались.
— Все ли вышли из жилища? — воскликнул вождь.
— Все, все — послышалось в ответ.
— Нет, не все! — поправил женский голос. — Моя мать Мату, больная, осталась лежать. Она сказала, что ей все равно, где умирать.
— Ну, так она умерла! — прибавил мужчина. — Навес обрушился на нее.
— Раскидайте землю и бревна и освободите женщину скорее! — приказал Амнундак. — Принесите огня и дров, разведите костер.
Но онкилоны боялись входить в жилище; с упавшего навеса они стали снимать дерн, опасливо поглядывая на соседние бревна. Аннуир храбро вошла в свою землянку и вынесла на доске кучу горячих углей, Ордин и Горюнов принесли дров и вскоре запылавший костер внес некоторое успокоение и весь род собрался вокруг него, кроме нескольких воинов, производивших раскопки. Удары продолжались и при каждом они отбегали в сторону, хотя на них ничего не могло уже рухнуть. Земля все время гудела, деревья качались; все люди присели, потому что на ногах было трудно стоять. Грохот падающих камней не затихал.
— Ведикая беда пришла для онкилонов! — шептал Амнундак, глядя на вздрагивавший при ударах костер. Путешественники заметили уже не один косой враждебный взгляд, брошенный на них тем или другим из воинов и особенно женщин.
Аннуэн, сидевшая возле Ордина, в промежутке между ударами встала и присоединилась к женщинам, сидевшим по другую сторону костра; ее примеру последовали избранницы Горюнова и Костикова и только Аннуир и Раку остались на месте.
Мы как будто становимся зачумленными! — вполголоса сказал Горюнов, обращаясь к товарищам.
Ничего, солнце взойдет, все успокоятся и забудут ночные страхи! — беспечно ответил Костяков.
— А луна стала еще краснее! — заметил Ордин, — От обвалов, очевидно, поднялась сильная пыль.
Особенно сильный удар прокатился по котловине с громким гулом, подбросило даже дрова в костре, рассыпавшиеся в стороны. Снова послышались крики ужаса; некоторые люди, сидевшие на корточках, попадали. Собаки жалобно завыли. Землянка вождя с глухим треском рухнула вся, кроме центральных столбов, окруженных теперь облаком пыли. Работавшие воины попадали, а вскочив, разбежались.
— Мы погибаем, земля рушится, пришел конец нашему племени! — стонали мужчины и женщины; последние прижимали к груди плачущих детей; на всех лицах, с расширенными глазами, запечатлелся холодный ужас.
Когда затих грохот обвалов, жуткая тишина охватила поляну, потому что и ветер внезапно прекратился. Все стали невольно прислушиваться. И вот тишину нарушили далекие, но ясно различимые звуки бубна, магически подействовавшие на онкилонов. Черты лиц разгладились, глаза сузились, иные громко вздохнули.