— Спасайтесь, вода идет, вода топит!
Поднялась невообразимая суматоха, крики, плач, суета; одни кричали — на деревья, на деревья! другие — где лодки? третьи — спасемся в землянке колдунов! Воины хватали вещи, женщины — детей. Амнундак подбежал к караульным воинам у костра перед землянкой чужоземцев и крикнул:
— Где белый колдун? Ведите его, пусть он остановит воду! Или мы его заколем тут же!
Но тут откуда-то с высоты раздался протяжный крик:
— Онкилоны, бегите скорее на север, там воды нет, спасайтесь на север, на север! Я говорю вам, дух неба.
И тотчас перепуганные люди подхватили это внушение, повторяя:
— На север, бежим на север, скорее!
Толпа воинов, тяжело нагруженных вещами, и женщин с детьми вперемежку со стадом оленей беспорядочно двинулась к опушке леса. Вода уже тушила ближайшие к ней костры, с них валил едкий дым, шипя чернели головни и гаснул свет.
Амнундак еще стоял вблизи землянки чужеземцев. Воины, поспешившие внутрь, чтобы вывести Горохова, вернулись испуганные:
— Белый колдун исчез вместе с собакой, вылетел в дымовое отверстие, жилище пусто.
Так доложили они, и Амнундак, всплеснув руками, побежал) вслед за своими подданными к северной опушке, сопровождаемый караульными. Когда поляна опустела, Горохов спустился с дерева, подбежал к землянке, стащил с откоса одну из берестянок вместе с привязанным к ней веслом, вытряхнул снег и перенес берестянку к тополю, посадил в носовую часть Пеструху, в середину сложил свою котомку и ружье, сам сел к корме, взял весло и стал ждать. Крики онкилонов уже замирали вдали, последние костры гасли, вода подступала к двери землянки.
«Эх, — подумал Горохов, — в лодке можно еще кое-что увезти, ну хоть бы меховое одеяло. Поди товарищи отдали мой спальный мешок Аннуир, да и плыть ночью холодно будет».
Он побежал к землянке, увидел, что вход в нее уже залит, быстро вернулся к своей заделанной дыре, разбросал бревешки, вытащил одеяло и преследуемый по пятам водой вернулся к берестянке.
— Так-то лучше будет, — подумал он, усаживаясь на одну половину одеяла и закрывая ноги другой.
Вода уже шипела, пожирая снег вокруг берестянки; кругом становилось темнее, только землянка выделялась белой массой на черном фоне. Вот берестянка всплыла и Горохов заработал веслом, отплывая в сторону озера.
— Прощай, наше жилище! — сказал он, проплывая мимо землянки, — не довелось нам в тебе зимовать, да и никто не будет, все попортит вода!
Мерно загребало двуконечное весло то справа, то слева, и легкая посудина скользила по черной воде; глаза привыкали к темноте и различали уже стену леса, отступавшую назад, с двумя белыми горбами землянок, а впереди — простор, откуда с напором стремилась вода. Среди этого простора Горохов скоро различил плоский бугор и почувствовал, что стало труднее грести. Он догадался, что это вода поднимается пузырем среди озера и стал объезжать его стороной, борясь с течением; когда он его обогнул — течение начало помогать ему и скоро он очутился у противоположной опушки. Теперь нужно было найти тропу, ведущую на юг; белевшие на фоне леса землянки помогли ему ориентироваться; он помнил, в каком направлении от них должна была быть тропа.
Вот он нашел ее и поплыл по узкому каналу между двумя стенами леса; стало темнее, и нужно было плыть очень осторожно, чтобы не пропороть тонкое дно берестянки каким-нибудь торчащим из воды сучком. Горохов перестал грести и предоставил течению нести легкую посудину. Но скоро течение ослабело, а потом началось обратное, и пришлось снова взяться за весло; смерив глубину, Горохов нашел, что она не выше колена.
Едва он начал загребать, как впереди послышался сильный шум, плеск, фырканье и мычанье, очевидно, по тропе двигались дикие быки и встреча с ними представляла страшную опасность. Горохов, не долго думая, задвинул берестянку в стену леса, в чащу, в двух-трех шагах от тропы, обхватил одной рукой ствол дерева, другой с веслом уперся в дно и стал ждать. Плеск и шум быстро приближались, и вот по тропе-каналу мимо его убежища, пыхтя, сопя, фыркая, начала двигаться темная масса крупных животных, напиравших друг на друга в своем поспешном бегстве от наводнения на север: они бежали тяжелой рысью, почти по брюхо в воде, разбрасывая фонтаны брызг и производя волны, расходившиеся в глубь леса. Если бы Горохов не держался за дерево и не уперся веслом в дно, берестянку неминуемо опрокинуло бы; якут провел несколько неприятных минут, пока стадо не пробежало мимо и вода не успокоилась.
Не успел он после этого проплыть и сотни метров, как снова послышался шум и плеск, быстро приближавшиеся; опять Пришлось укрываться в чаще. На этот раз промчалось несколько носорогов, поднявших такую волну, что Горохов с трудом удержал равновесие лодки; его окатило целым фонтаном воды.
— Прокляты будьте, неуклюжие твари, язвило вас, окаянные! — ворчал он, отирая лицо. — Этак далеко не уедешь, а воду отливать нечем, да и темно.
Не успело улечься волнение, поднятое носорогами, как надвинулся табун лошадей, еще больше взволновавших воду;-они бежали быстрее, чем быки, вставали на дыбы, стараясь обогнать друг друга, фыркали и ржали.
Не доезжая следующей поляны, Горохову пришлось укрываться еще раз: теперь бежали вперемежку быки и лошади, а вслед за ними еще десяток медведей. Наконец, он выплыл на поляну-озеро и начал его пересекать, огибая среднюю часть, где вода поднималась бугром; когда он выплыл почти на середину, вода внезапно запенилась, поднялась, волнами его чуть не перевернуло. Грохот и плеск, донесшиеся с окраин, показали, что прокатился новый удар землетрясения. Борясь с волнами, которые долго не хотели успокоиться, Горохов добрался наконец до следующей опушки, нашел канал и поплыл дальше, но очень скоро остановился в недоумении; канал делился на три ветви, и ночью не было никакой возможности выбрать надлежащее направление — окраины котловины неразличимы, компаса не было, звезд не видно.
— Ничего не поделаешь, придется ждать рассвета, — решил Горохов. — Надо быть, уже не долго; сколько времени я мотаюсь по воде, а затрясло после полуночи.
ПОСЛЕДНЯЯ РЕЧЬ ШАМАНА
Горохов свернул с канала подальше в чащу, куда волны с поляны и с канала могли доходить уже очень ослабленные; привязав берестянку к дереву, растянулся на дне ее, завернувшись в одеяло, и заснул, слегка покачиваясь на волнах.
Проснулся он поздно от воя Пеструхи; раскрыв глаза, он увидел, что поднявшаяся за ночь вода прижала берестянку к ветвям дерева; собаку так. сильно сжало, что она не могла двинуться. Чтобы освободить ее, пришлось прибегнуть к ножу и срезать ряд веток. Горохов попробовал смерить глубину и не мог достать дна, а весло вместе с рукой было больше двух метров.
«Ну, и наводнение же! — подумал якут, — теперь уж зверья по пути не встретишь; которые не успели убежать — перетонули».
Пеструха, освобожденная из плена, обнюхивала котомку, виляя хвостом и умильно поглядывая на хозяина.
— Проголодалась бедняга! — догадался последний. — И впрямь пора поесть, только еды-то у нас малость, и чай варить нельзя. А дичи уже нет!
Он достал из котомки лепешку и копченого гуся, захваченного из обильного запаса, который был подвешен под крышей землянки; стал, есть, отдавая собаке необглоданные кости и обрезки.
— Эх, последнего гуся едим, Пеструха! — обратился он к собаке. — Ведь наш запас уже затопило, никто не спас, жалость какая!
Этот запас напомнил ему про Раку, ее заботы о нем, и ему стало грустно. Вспомнил он Казачье и свою старую и сварливую жену, из-за которой он часто уходил из дому к соседям или нанимался каюром к купцам на длинные концы. И он подумал, что можно еще попытаться увезти Раку; онкилоны, наверно, остановились на первой сухой поляне, спят после ночной тревоги и бегства. Можно подплыть к ним, пробраться на опушку и выждать, когда Раку появится где-нибудь поблизости, окликнуть ее, забрать — ив лодку. По воде онкилоны не догонят. Его товарищи сегодня до вечера должны еще ждать, а если даже ушли, то в первый день далеко не пройдут, по следу их можно скоро догнать. Горохов сообразил, что за ночь он отплыл только до следующей поляны, т. е. километра три-четыре, не больше, значит возвращаться не далеко.
Приняв это решение во время завтрака, якут отвязал берестянку и поплыл на север; солнце уже давно взошло и по временам появлялось между тучами и пригревало; при дневном свете картина наводнения не производила такого жуткого впечатления, как ночью. Вода сверкала, струилась, стена леса отражалась в зеркале озера; Горохова удивило только, обилие всякого мусора, который плавал на поверхности воды в лесу и на каналах; только на полянах, откуда вода растекалась во все стороны, поверхность ее была чиста. Добравшись быстро до поляны, где было стойбище, он решил подновить запас провизии, подплыл к землянке, затопленной выше дверей, влез на крышу и через дымовое отверстие снял несколько пар копченой птицы, подвешенной снизу; на радостях даже отдал целую утку Пеструхе, которой утром досталось очень мало.
Собака, ворча от удовольствия, прилегла и стала грызть птицу.
Потом он поплыл дальше по направлению, по которому ночью ушли онкилоны. По каналу в лесу пришлось плыть среди пелены листьев, веток и всякого хлама, поднятого водой. Попадались мертвые птицы и мелкие четвероногие, на одном дереве он заметил притаившуюся куницу и по охотничьей жадобности убил ее ударом весла.
— Хоть и летний мех, а на шапку годится, все равно с голода пропадет, — пробормотал он, подбирая добычу. Подвигаясь на север, он заметил, что озера пузырятся меньше и вода не так глубока, весло уже доставало дно.
— Эх, жаль, нет Матвей Ивановича, он объяснил бы мне, откуда столько воды прет из земли. Разверзлись хляби земные, как сказано в писании, и начался потоп. Слава богу, что хляби небесные еще не топят сверху, это было бы совсем худо.
После полудня вода в каналах и на полянах стала совсем мелкая, видны были верхушки небольших кустов, а вокруг озер на полянах