екунд под водой. И каждый раз Освальд вылетал из воды как пробка, задыхаясь и широко раскрывая пасть. Побывав под водой раза четыре, Освальд был так напуган и изнурен, что, оскалив пасть и пронзительно вереща, осмелился броситься на огромную тушу самца. Он был похож на комнатную собачонку, вздумавшую напасть на слона.
Самец просто выловил Освальда, хорошенько встряхнул, снова швырнул в море и дальше повторил всю процедуру по порядку. В конце концов, когда стало очевидно, что Освальд выдохся и едва может держаться на плаву, самец вытащил его на мелкое место и дал ему немного отдохнуть, но при этом сторожил, чтобы тот не удрал. После отдыха Освальда снова схватили и швырнули в море, и весь урок был повторен. Это продолжалось полчаса и неизвестно, когда кончилось бы, если бы не появился другой самец и не затеял ссоры с учителем Освальда, и пока они дрались на мелководье, мокрый, выпачканный и основательно наказанный Освальд вскарабкался на берег с быстротой, на какую только был способен.
Такие уроки плавания, как я уже говорил, можно было видеть очень часто. Наблюдать их было мучительно. Мне было очень жаль детенышей, а главное – я боялся, что самцы могут зайти слишком далеко и по-настоящему утопить какого-нибудь малыша. Но малыши, по-видимому, так крепки душой и телом, что переносили эти дикие уроки плавания безо всякого ущерба.
Девяносто процентов своего дневного времени взрослые котики проводили в спячке, и лишь молодые самцы и самки иногда отваживались залезать в воду. Но зато вечером вся колония, как один, отправлялась поплавать. По мере того как солнце спускалось все ниже и ниже, всей колонией овладевало беспокойство. Вскоре самки, горбясь, шли к воде, и начинался водяной балет. Сначала несколько самок спускались в воду и начинали плавать у берега медленно и ритмично. Некоторое время самец надменно наблюдал за ними, а затем отрывал свое громадное тело от земли и, прокладывая себе плечами дорогу, шел к линии прибоя с видом боксера-тяжеловеса, выходящего на ринг. Здесь он останавливался и изучал соблазнительные формы своих жен, а морская пена собиралась вокруг его толстой шеи пышным воротником времен королевы Елизаветы. Жены его делали отчаянные попытки вовлечь самца в свою игру – они извивались и кувыркались перед ним в воде, их мокрые шубки блестели и были теперь совсем черными. Самец вдруг нырял, и его грузное тело исчезало под водой с ошеломляющей быстротой и грацией. Его морда с тупым носом появлялась между телами жен, и тогда менялась вся картина. Если прежде движения самок были медленны и они спокойно извивались под водой и на поверхности ее, то теперь темп их игры убыстрялся, и они тесно окружали самца. Их движения были плавными, как ток масла, они извивались вокруг самца, а он казался массивным майским деревом[14] с тонкими быстрыми лентами, которые плещутся и трепещут вокруг него. Так он и сидел, высунув большую голову на толстой шее из воды, пялясь в небо с крайне самодовольным видом, а жены кружились вокруг него водоворотом, извиваясь и скользя все быстрее и быстрее, стараясь обратить на себя его внимание. Вдруг самец поддавался общему настроению. Наклонив голову, он открывал пасть и игриво кусал проплывающее тело. Это был сигнал – вот теперь уже начинался настоящий балет.
Быстрые, как стрелы, тела самок и туша самца переплетались, словно пряди блестящих черных волос в косе, извивались и скручивались в воде, принимая самые изящные и сложные очертания, подобно вымпелу, который полощется на ветру. И в то время, как они кувыркались и извивались в воде, оставляя за собой пенистый след, можно было видеть, что они кусают друг друга с томной лаской – их нежные укусы выражали любовь, обладание и покорность. Волна набегала на берег очень плавно, на море не было заметно никакого волнения. Котики то скользили, не оставляя на поверхности воды ни рябинки, то выскакивали из глубины, в белой розе из пены, их блестящие тела изгибались в воздухе, подобно черным бумерангам, они разворачивались и входили в воду точно под прямым углом, едва потревожив гладкую поверхность моря.
Время от времени то один, то другой из молодых непристроенных самцов пытался присоседиться к какой-нибудь семейной группе и поиграть с ней, и тотчас старый самец забывал все забавы. Он нырял и вдруг появлялся рядом с молодым самцом в хлопьях пены, издавая гортанный рев, который начинался еще под водой. Если молодой самец успевал увильнуть в сторону, бросок старого самца оказывался напрасным – он падал в воду с грохотом, похожим на пушечный выстрел, и грохот этот разносился, отражаясь от скал, по всему побережью. А потом все зависело от того, кто придет в себя первым – то ли молодой самец от неловкого броска в сторону, то ли старый самец от болезненного падения на живот. Если старый самец оправлялся первым, он хватал молодого за шею, и они возились, перекатывались в воде, ревели и кусались, поднимая волну пены, а самки, скользя вокруг них, с удовольствием наблюдали за ходом битвы. В конце концов молодой самец вырывался из жестоких объятий врага и нырял, а старый самец пускался в погоню. Но в плавании под водой у молодого было небольшое преимущество – он был не так грузен, а потому более проворен, и обычно ему удавалось бежать. Старый самец с напыщенным видом плыл обратно к своим женам и снова садился в воде, надменно глядя в небо, а они плавали вокруг него, высовывая острые мордочки из воды, чтобы поцеловать своего повелителя, упоенно глядя на него своими огромными нежными глазами с восхищением и любовью.
К этому времени солнце садилось и небо окрашивалось в розовые, зеленые и золотые тона. Тогда мы возвращались в лагерь и, скрючившись, сидели у костра, а издалека непрекращающийся, пронизывающий ночной ветер доносил крики котиков, которые рычали, ревели и плескались в черной ледяной воде у пустынного побережья.
КЛУБНЕВИДНЫЕ ЖИВОТНЫЕ
Они не оставались долго под водой, а поднимались на поверхность и следили за нами, вытянув шеи и всем своим видом выражая великое изумление и любопытство.
На съемки котиков я затратил десять дней, и, как это было ни печально, пришла пора оставить этих красивых и занятных животных. Нам действительно надо было ехать дальше, чтобы успеть найти лежбище морских слонов, пока они не покинули полуостров и не откочевали на юг. Поэтому за четыре следующих дня мы в поисках элефантерий вдоль и поперек исколесили весь полуостров и видели каких угодно диких животных, но только не морских слонов.
Я был поражен и обрадован обилием животных на полуострове Вальдес. Трудно было поверить, что всего в нескольких милях отсюда, за перешейком, где на сотни миль раскинулась страна кустов, мы за много дней не увидели ни единого живого существа. Тут, на полуострове, жизнь била ключом. Было похоже, что полуостров и его узкий перешеек – это нечто вроде тупика, ловушки, в которую навечно попались все дикие животные провинции Чубут. Хотелось бы, чтобы правительство Аргентины изыскало возможность превратить весь полуостров в заповедник, для которого он, кажется, предназначен самой природой. Во-первых, здесь собрана замечательная коллекция патагонской фауны, сконцентрированной в небольшом районе и легкодоступной для осмотра. Во-вторых, весь район можно легко и эффективно контролировать, благодаря тому, что с материком он соединен узким перешейком; соответствующий пропускной пункт на перешейке может тщательно проверять людей, въезжающих в район и покидающих его, и следить за всякого рода "спортсменами" (они есть в любой стране мира), которые забавляются, преследуя гуанако на скоростных автомобилях или осыпая картечью котиков. Полуостров разделен на несколько больших овцеводческих эстансий, но я не думаю, чтобы это имело большое значение. Правда, обитатели эстансий охотятся на гуанако и майконгов: на первых потому, что они якобы объедают пастбища, оставляя голодными овец, а на вторых потому, что они достаточно велики, чтобы таскать ягнят и кур. Но несмотря на это, во время своей поездки мы повсюду видели и гуанако, и майконгов. И если бы овцеводы вели себя разумно, то, по-моему, между домашними дикими животными можно было бы поддерживать своего рода равновесие. Если бы можно было объявить сейчас полуостров заповедником, то впоследствии, когда Южная Аргентина будет освоена еще больше (что неизбежно) и приличные дороги сделают полуостров более доступным, он стал бы приносить значительный доход от туризма.
В поисках элефантерий мы изъездили большую часть полуострова. И всюду мы встречали мартинету. Это небольшая жирная птица, размером с курицу-бентамку, похожая на куропатку. У нее коричневатое оперение, усеянное золотистыми, желтыми и кремовыми крапинками и полосками, образующими причудливый и красивый узор. На бледно-кремовой головке ее видны две черные полоски – одна идет от угла глаза к шее, а другая начинается у основания клюва и тоже идет к шее. На голове длинный, изогнутый полумесяцем хохолок из темных перьев. У нее большие черные глаза и в целом вид безвредной истерички.
Мартинет можно видеть повсюду на проселках маленькими группками по пять – десять птиц. Они любят сидеть посреди дороги, наверно потому, что это единственные клочки земли, не покрытые растительностью, и здесь они могут принимать свои любимые пылевые ванны. Для этого они выкапывают в красноватой земле довольно глубокие ямки. Мы видели, как одна мартинета, нелепо взбрыкивая ногами и хлопая крыльями, "купалась" в такой ванне, а четыре другие терпеливо дожидались своей очереди.
Мартинеты совершенно не пугливы. При виде приближающейся машины они не убегают, а стоят посередине дороги, следя за ней и тряся глупыми хохолками, и только сигнал обращает их в бегство. Вытянув шею и низко опустив голову, словно ища что-то на земле, они стремительно уносятся в кусты. Летают мартинеты очень неохотно, и для того чтобы заставить взлететь, их приходится долго гонять по кустам. Только почувствовав, что вы слишком близко, они стремглав взвиваются в небо. Летят они как-то странно, с трудом, словно им никогда не приходилось пользоваться крыльями,–