– Дай ему еще, Джерри,– тяжело дыша и растянув рот в улыбке до самых ушей, попросил Луна.
– Нет, боюсь,– сказал я.– Когда животное в таком плохом состоянии, его можно убить, если перекормишь. Позже я ему дам еще чашку молока, а завтра мы сможем покормить его за день четыре раза, но маленькими порциями. Мне кажется, теперь он пойдет на поправку.
– Ну и хозяин у него был, сволочь,– сказал Луна, покачивая головой.
Я набрал в себя воздуху и по-испански изложил Луне свое мнение о прежнем владельце оцелота.
– Никогда бы не подумал, что ты знаешь так много испанских ругательств, Джерри,– с восхищением сказал Луна.– Ты употребил одно слово, которое даже я никогда не слыхал.
– У меня были хорошие педагоги,– пояснил я.
– Но сегодня вечером, я надеюсь, ты не будешь так ругаться,– сказал Луна, сияя глазами.
– А что такое? Что будет сегодня вечером?
– Мы же завтра уезжаем, и мои друзья устраивают в твою честь асадо, Джерри. Они будут играть и петь только очень старые аргентинские народные песни, чтобы ты записал их на своем магнитофоне. Как тебе нравится эта мысль? – нетерпеливо спросил он.
– Нет ничего на свете, что я любил бы больше, чем асадо,– сказал я,– а асадо с народными песнями – это мое представление о рае.
Примерно в десять часов вечера один из друзей Луны заехал за нами на своей машине и отвез нас в имение в окрестностях Орана. Площадка для асадо находилась в лесочке неподалеку от эстансии. Она была окружена шуршащими эвкалиптами и пышными кустами олеандров. На вытоптанной полянке, видно, уже немало танцевали. Длинные деревянные скамьи и столы на козлах освещались мягким желтым пламенем полудюжины керосиновых ламп, а за границей очерченного ими желтого круга серебрился свет луны. Собралось человек пятьдесят, многих я никогда раньше не видел, и мало кому из собравшихся было больше двадцати лет. Они громогласно приветствовали нас, потащили к ломившимся от еды столам и положили перед каждым по большому шипящему куску мяса, только что изжаренного на костре. То и дело пускались по кругу бутылки с вином, и уже через полчаса мы с Луной, набив желудки вкусной едой и согревшись красным вином, приобщились к духу компании. Потом эти веселые и приятные молодые люди собрались вокруг меня, внимательно наблюдая, как я колдую с лентами и ручками магнитофона. Когда наконец я сказал, что все готово, словно по волшебству появились гитары, барабаны и флейты, и все вдруг запели. Они пели и пели, и после каждой песни кто-нибудь вспоминал новую, и они снова начинали петь. Иногда на середину круга выталкивали робкого улыбающегося юношу – единственного исполнителя какого-нибудь уникального номера, и после многочисленных просьб и ободряющих криков он начинал петь. Затем наступала очередь девушки, которая пела приятным грустным голосом. Свет ламп блестел на ее черных волосах, и гитары вздрагивали и трепетали под быстрыми смуглыми пальцами музыкантов. Юноши танцевали на выложенной плитняком дорожке, и их шпоры высекали из камня искры, чтобы я мог записать стук каблуков – непременную составную часть сложной ритмики некоторых песен; под веселый приятный мотив они танцевали восхитительный танец с платками, они танцевали танго, не имеющее ничего общего с неуклюжим бесполым танцем, который бытует под тем же названием в Европе. Я пришел в отчаяние, потому что у меня кончилась пленка, а они, крича и смеясь, поволокли меня к столу, заставили пить и есть и, сев в круг, пели песни, еще более красивые. Это были в основном совсем молодые люди, которые умели наслаждаться старыми и прекрасными песнями своей страны, старыми и прекрасными танцами. Они чествовали иностранца, которого никогда не видели раньше и которого, наверно, никогда не увидят снова, и их лица светились от восторга, когда я выражал свой восторг.
Мы уже веселились вовсю. Потом веселье постепенно пошло на убыль, песни звучали все тише и тише, и наконец наступил момент, когда все вдруг поняли, что вечер кончился и продолжать его было бы ошибкой. С песней, словно стайка жаворонков, они спустились с небес на землю. Раскрасневшиеся, с блестящими глазами, счастливые наши юные хозяева хотели, чтобы обратно в Оран мы поехали вместе с ними на большом открытом грузовики. Мы забрались в кузов, наши спрессованные тела грели друг друга, и мы были рады этому, потому что ночная свежесть теперь давала себя знать. Грузовик с ревом несся в Оран, из рук в руки переходили бутылки с вином, гитаристы начали пощипывать струны. Взбодренные ночной прохладой, мы подхватили припев и, словно хор ангелов, шумно неслись сквозь бархатную ночь. Я поднял голову и увидел гигантские бамбуки, сплетшиеся над дорогой, освещенной фарами грузовика. Они казались когтями какого-то страшного зеленого дракона, нависшего над нами и готового наброситься на нас, если мы хоть на мгновение перестанем петь. Потом мне в руку сунули бутылку с вином, и когда я задрал голову, чтобы осушить ее, то увидел, что дракон исчез, а на меня смотрит луна, белая, словно шляпка гриба на фоне темного неба.
ВАМПИРЫ И ВИНО
Летучая мышь вампир часто причиняет здесь большие неприятности, кусая лошадей в загривок.
Когда мы вернулись из Орана, гараж переполнился животными. Было трудно перекричать пронзительные невнятные разговоры попугаев, скрипучие крики пенелоп, невероятно громкую трубную песнь кариам, бормотание коати и раздававшийся временами глухой, похожий на отдаленный гром рык пумы, которую я окрестил Луной в честь Луны-человека.
Фоном всему этому шуму служил постоянный скрежет, доносившийся из клетки агути, который то и дело пускал в ход долотообразные зубы, пытаясь усовершенствовать свои апартаменты.
Тотчас по возвращении я стал сколачивать клетки для всех животных, оставив сооружение клетки для Луны напоследок, потому что она путешествовала в большом контейнере и располагалась в нем более чем свободно. Всех устроив, я стал делать такую клетку, которая была бы достойна пумы и выгодно оттеняла ее грацию и красоту. Не успел я закончить работу, как, распевая страстную песню, явился крестный отец Луны. Он взялся помочь мне разрешить одну головоломную задачу: надо было перевести Луну из ее нынешнего жилья в новую клетку. Боясь, что животное убежит, мы из предосторожности тщательно заперли дверь гаража и оказались запертыми вместе с пумой. Луна-человек воспринимал такую ситуацию с тревогой и унынием. Я успокоил его, сказав, что пума будет испугана куда больше нас. Но тут пума заворчала так раскатисто, решительно и злобно, что Луна заметно побледнел. И когда я стал убеждать его, что животное ворчит от страха перед нами, он посмотрел на меня недоверчиво.
План операции был таков: подтащить контейнер с пумой к дверце новой клетки, выломать несколько досок, и кошке останется только преспокойно перейти из клетки в клетку. К сожалению, из-за несколько странной конструкции только что сколоченной клетки мы не смогли придвинуть контейнер к ней вплотную – между ними остался зазор дюймов в восемь. Недолго думая, я сделал из досок что-то вроде туннеля между двумя ящиками и стал выбивать доски контейнера, чтобы выпустить пуму. Но тут в проеме вдруг мелькнула золотистая лапа величиной с окорок, и на тыльной стороне руки у меня появился красивый глубокий порез.
– Ага! – мрачно сказал Луна,– вот видишь, Джерри!
– Это только потому, что она испугалась стука молотка,– с притворной беспечностью сказал я, сося руку.– Ну, кажется, я выбил достаточно досок, чтобы ей пройти. Теперь нам остается только ждать.
Мы стали ждать. Через десять минут я посмотрел в дырку от выпавшего сучка и увидел, что проклятая пума спокойно лежит в своем контейнере, мирно подремывая и не обнаруживая ни малейшего желания перейти по шаткому туннелю в новую, более удобную квартиру. Очевидно, оставалось только одно – напугать ее и тем заставить перебежать из контейнера в клетку. Я поднял молоток и с грохотом опустил его на стенку контейнера. Наверно, мне надо было предупредить Луну. В одно мгновение произошло сразу два события. Пума, неожиданно выведенная из дремотного состояния, подпрыгнула и бросилась в пролом, а от удара молотком с той стороны, где стоял Луна, слетела доска, служившая стенкой туннеля. И в результате в следующее же мгновение Луна увидел, как крайне раздраженная пума обнюхивает его ноги. Он пронзительно завизжал и вертикально взвился в воздух. Такого визга я в жизни не слыхал. Он-то и спас положение. Визг так обескуражил пуму, что она влетела в новую клетку с быстротой, на которую только была способна, а я тут же опустил и надежно запер дверцу. Луна прислонился к двери гаража, вытирая лицо платком.
– Ну вот и все,– весело сказал я,–я же говорил тебе, что это будет несложно.
Луна посмотрел на меня испепеляющим взглядом.
– Ты собирал животных в Южной Америке и Африке? – спросил он наконец.– Это правда?
– Да.
– И ты занимаешься этим делом уже четырнадцать лет?
– Да.
– И тебе сейчас тридцать три года?
– Да.
Луна покачал головой, словно человек, которому предложили труднейшую загадку.
– И как тебе удалось прожить так долго, один Бог знает,– сказал он.
– Меня заговорили,– ответил я.– Кстати, что за причина привела тебя сегодня ко мне, кроме желания схватиться врукопашную со своей тезкой?
– На улице,– сказал Луна, все еще вытирая лицо,– стоит индеец с bicho. Я встретил его в деревне.
– А что за bicho? – спросил я, выходя из гаража и направляясь в сад.
– Кажется, это свинья,– сказал Луна,– но она в ящике, и я ее не рассмотрел.
Индеец сидел на корточках, а перед ним стоял ящик, из которого доносилось повизгивание и приглушенное хрюканье. Только представитель семейства свиней способен издавать такие звуки. Индеец осклабился, стянул с себя большую соломенную шляпу, поклонился и, сняв с ящика крышку, вытащил наружу прелестное маленькое существо. Это был очень юный ошейниковый пекари, обычный вид дикой свиньи, который обитает в тропиках Южной Америки.