Если Марк встречал Лору несколько дней подряд, запертая внутри него, как в шкафу, Магда, принималась мучить его во сне, однажды даже душила его подушкой.
– Почему она меня так не любит? – верещал Марк. – За что? Я же никогда никому не делал ничего плохого!
– Ей трудно, – в какой-то момент объяснила ему Лора. – Она плохо говорит, она болеет. Из-за этого ее мама очень переживает и злится. А девочка не понимает, что мама злится вовсе не на нее. Давай мы с тобой поможем ей научиться говорить хорошо, так же хорошо, как мы с тобой. Я думаю, у тебя получится, ты же очень умный! Давай мы нарисуем ей букварь в картинках, где под каждым словом будет картинка, – ей так легче всего учиться. Например, девочке трудно выучить слово «собака» – потому что ее мозг работает так, что, пока она произнесет «со», она забывает, что хотела сказать, – и «бака» просто исчезает где-то в глубине ее разума, и она ощущает себя в полной пустоте. Представляешь, как ей сложно? А на картинке нарисована собака, и она понимает, что это такой зверь, который говорит «ав-ав», но для этого зверя у нее в мозгу нету слова – точнее, оно есть, но путь к нему закрыт. Это как если бы картинка с собакой была Берлин, а слово «собака» была Прага, и, чтобы увидеть картинку и сказать слово, нужно сесть в поезд и приехать из Берлина в Прагу – только мозг делает это за микро-микро-микро-секунду, понимаешь? И вот представь себе, что поезд отменили. Как же быть, когда ты хочешь попасть из одного города в другой?
– А, ну это понятно, – сказал Марк. – Можно было и не так долго объяснять. Смотри, – он взял блокнот. – Вот я рисую будку – это домик, где живет собака. И косточку рядом, она ест косточку. Собака сидит на цепи – так? Допустим, если это деревенская собака. Вот ей цепь, но я рисую ее отдельно – это важно. Еще у собаки что? Она лает! У нее есть голос! Лает собака почему? Потому что охраняет дом. Ну и ей, допустим, хозяин за это приносит вкусную колбасу, колбасу я тоже рисую тут, смотри!
Марк нарисовал какую-то иероглифическую чушь и протянул ее Лоре.
– Она не умеет читать, – сказала Лора. – Немножко умела раньше, а потом перестала.
– Научится! – уверенно сказал Марк. – Тут вообще все легко. Смотри. «Са» – легко, потому что тут колбаса! Потом «ба!» – будка это «ба», а цепь связывает «са» и «ба», поэтому она сразу перепрыгнет с «са» на «ба», и что остается – остается у нас «ка!», потому что это косточка! Са-ба-ка!
– Звучит немного бредово, Марк. – замялась Лора. – Почему это сработает?
– Я не знаю, но мне так кажется, что должно сработать, – объяснил Марк. – Она иногда во сне путается и смешно говорит, и я, кажется, представляю, какой именно поезд там не ходит и как именно его отменили. Вместо «убью» говорит «бюба», смешная такая! Но я-то понимаю, что речь идет про убийство, про преступление, пускай там и бюба! Потому что я отлично вижу, как и почему у нее из преступления выходит бюба! Потому что «у» пропало, осталось только «бю», а это как в «люблю», потому что когда любишь и не хочешь никого убивать, там то же самое.
Никакого смысла и логики в этих рассуждениях, как показалось Лоре, не было (тем не менее, она прилежно перенесла их в свой дневник), но Марк подобным образом нарисовал «люблю», «рыбу» и «лошадь», объяснив, что рыбу предпочтительнее и яснее изображать через дыры в бумаге (рырыры, понимаешь? рычал он), лошадь нужно рисовать через лягушку («потому что одно животное вместо другого – это ложь, и как бы эта вся ложь у нас превращается в лошадку, но лягушка тоже, как и лошадка, прыгает, и иногда можно перепутать лягушка или лошадка, когда в голове все тоже скачет, но я перечеркну здесь озеро, которое я нарисовал, и будет понятно, что среда обитания животного не жидкая»), а «люблю» через, естественно, наглядное моральное отрицание убийства, для чего он с убедительной яростью нарисовал раздавленного ботинком жука и перечеркнул смерть и мрак жирным зеленым маркером.
Лора показала эти диковатые рисунки Магде. Как ни странно, они сработали.
Таким образом за пару недель они разучили множество животных. Потом пошли дальше: продукты, профессии, города. Архитектура, музыкальные инструменты, мебель, посуда. Блокнот постепенно превращался в каталог в духе нью-йоркского музея Метрополитен, где Лора в студенчестве просиживала все выходные во время летних поездок Work & Travel: мебель, оружие, музыкальные инструменты. Религия, птицы, средневековье. Пейзажи, Египет, Греция.
– Девочка уже не сердится, – как-то порадовал ее Марк, которого она видела все реже. – Наоборот, даже предлагала поиграть с ней вместе, но все равно говорит еще плохо, или слишком медленно, часто устает.
Магда и правда часто уставала. Ей с трудом давались логические синтаксические конструкции, и Лора часами билась с ней над простейшими категориями вроде «больше» или «меньше».
– Лора больше Магды.
– Магда больше Лоры?
– Нет, есть разница. Смотри, мишка больше крокодила Семена, так?
– Больше как?
– Смотри, они разные. Мишка у нас какой? Мишка большой.
– Мишка большой.
– Крокодил Семен какой?
– Крокодил Семен маленький.
– Ну и кто больше кого?
Смотрит с ужасом. Потом начинает рыдать.
– Я не знаю! Они большой и маленький оба! Я маленькая, ты большая, а больше кто, ты больше, и я больше, что такое больше!
После таких истерик на следующий день Лору почти всегда встречал именно Марк. Но теперь и Марк работал в каком-то смысле на Лору, выполняя функции ее личного ассистента – почти все их игры со временем сменились на кропотливое составление реабилитационного букваря для девочки. Марк рисовал все более сложные и невообразимые картинки, и Магда постепенно стала вновь разбираться в не поддающемся классификации опасном и агрессивном мире – все, что было ей названо, тут же становилось домашним и дружелюбным, как составляющие ее обеденные меню мирные мертвые корова и курочка.
Было хорошо заметно, что Клиент одновременно и счастлива, и фрустрирована. Вот Магда – опрокинула на себя кастрюлю с супом (ладошка еще не до конца восстановилась, все роняет, рохля, размазня), регулярно устраивает истерики, плачет, дерется, если что-то не получается. Вчитывается в рукописные учебники Марка со страстью исследователя, отказывается ложиться спать, выкрикивает непотребные слова с видом победителя: она болеет, ей можно, она якобы не понимает ничего, хотя все понимает.
Вот Марк: рисует, хохочет, безостановочно цитирует Брэма – что-то о повадках рептилий – придумывает город Аффидавит, где каждый житель платит ежемесячный налог на взаимную любовь или ее отсутствие (один), где запрещено держать бабочек диаметром больше 8 сантиметров в качестве домашних животных, и наказание за это – высшая мера (два), где каждый обязан иметь на запястье столько пар часов, сколько у него ближайших кровных родственников, и на это есть определенные юридические причины (три), где никогда не бывает ветра и поэтому будто бы другой текстуры гравитация (четыре), и где течет сразу две реки, но в одном русле, поэтому не всегда получается угадать, по какой именно реке ты плывешь, но ошибка всегда стоит тебе жизни (пять, я победил).
Клиент при виде Марка улыбается и расцветает. От Магды Клиент в основном ходит осунувшаяся, бледная, заплаканная. Марк был ужасным манипулятором – но Клиент его обожала. Ревнивая обезьяна Магда будто бы назло била посуду, набивала синяки о мебель и ревела страшным голосом, если промахивалась ложкой с борщом мимо все еще неловкого, кривоватого ротика.
В какой-то момент случилось то, чего Лора и боялась, и подозревала: Марк сообщил, что девочка рассказала ему страшное – как только он допишет для нее учебник и она окончательно вылечится и снова научится разговаривать и быть, скажем так, нормальной девочкой, Марка больше не будет, он исчезнет.
– Это значит, я умру? – поинтересовался Марк. – Но как? Девочка больше не хочет меня убивать. И, мне кажется, она даже не хочет, чтобы я умирал. Это какое-то волшебство, да? Но прости, я не очень верю в волшебство, если это не игра. И папа мне достаточно давно объяснил, что деда Мороза нет и волшебства тоже нет, но это папа мог и не объяснять, потому что, естественно, деда Мороза нет, если папа решил переехать!
Лоре пришлось поговорить о происходящем с Клиентом, хотя Клиент, кажется, изо всех сил избегала этой неизбежной и мучительной для нее беседы.
– Наблюдается перекос, как мы видим, – призналась Лора. – Когда он допишет для Магды этот учебник, скорей всего, Магда и правда полностью восстановится. Получилось так, что Марк – как бы ключ к восстановлению Магды. Та часть ее психики, где речевые функции адаптивно перешли в другие зоны ее мозга, и только он знает, как эти функции активизировать и сохранить. Но вы должны понимать, что как только Магда получит от Марка знания об этих механизмах и станет как все – как бы это вам сказать – необходимости в Марке не будет.
– Нет! – зачем-то умоляющим тоном взмолилась Клиент. – У меня двое детей.
Было заметно, что Клиент сейчас разрыдается.
– Тогда я могу перестать с ней работать. И постепенно она исчезнет.
– Я не понимаю, – забормотала Клиент. – Я не понимаю, что делать и кто тогда? Кто?
– Ну, тогда у вас будет Марк, ваш любимый мальчик. Марк и правда замечательный. Может, вы ему потом, когда он станет подростком, объясните, кто он на самом деле и почему он, скажем так, появился.
– Это исключено, вы же сами понимаете. Он мальчик, для него это очень важно. Я пыталась вначале – ничего не выходит. Если в него вбивать, что он не мальчик, а девочка, он просто становится Магдой – беспомощной, немой, злобной, я не могу так.
– Ну тогда и не нужно, – пожала плечами Лора. – Будет Марк. Сделает операцию в 18 лет, сменит пол. Уверена, что все нормально будет, он пройдет все психологические освидетельствования без проблем, он совершенно психически здоровый мальчик, развитый, с отчетливой самоидентификацией, с ним все в порядке, несмотря на – скажем так – довольно странно функционирующее воображение – но опять же, это адаптивная штука, которая направлена именно на Магду, и я думаю, что это все отпадет, как атавизм.