За пропавших животных обычно назначают хорошие деньги. В этих маленьких городках за возвращенного зверя могут дать в районе 500 долларов. На то, чтобы выдоить любовь из всех актуальных ушедших животных маленького городка, обычно уходит около недели. Мы редко остаемся на подольше.
Иногда приходят животные, которые уже умерли. Сбила машина, утонул, замерз, убили и съели другие животные. Тут важно не перепутать, не возвращать такое животное, не звонить хозяевам, умершее животное трудно забрать, хозяева иногда их не видят. Иногда, если мы сильно пьяные или если Анна-Мария просто чем-то взвинчена, например, поругалась по телефону с мамой, – видят. Но тогда еще хуже. Потому что забрать все равно не могут.
Но с Уильямом Блейком вышло хуже, чем с Песочком. У нас уже была история с Песочком, Сэнди. Хозяева звали его Пятнышком, Спотти, но когда мы увидели его тогда в лесу, я поняла, что это Песочек, потому что он сыпался золотистым ручейком сквозь пальцы сосен и ручья, и я позвала его, и Песочек пришел (Анна-Мария никогда не зовет собак, потому что не умеет). Но мы не догадались, что Песочек давно утонул. Ту историю не очень-то хочется вспоминать, потому что хозяйка приехала за ним и даже умудрилась усадить его, чуть просвечивающего в магнитно-янтарном сиянии луны, в машину, но потом оказалось, что мы с Анной-Марией можем держать Песочка буквально сотню метров, потом связь пропадает. Но про это не хочется вспоминать. Потом уже мы поняли, что мертвое животное нужно освобождать более тщательно, лучше делать это вдвоем и в полнолуние (так однажды у нас целую неделю жил карликовый шпиц Евгений), и тогда обычно оно само превращается в любовь и уходит в землю, и нечего и некого уже возвращать. Но и хозяин, где бы он ни был и как бы ни грустил, тоже успокаивается. Просто эта услуга не оплачивается, но на самом деле как-то она все-таки оплачивается.
Объявления про Уильяма Блейка висели почти на каждом столбе: заламинированные, тщательно вколоченные в тугую дубленую древесину строительными скрепками. Уильяма Блейка очень любили, предлагали за него целую тысячу. Поэтому мы решили начать с него. Тем более, как раз было полнолуние, а, судя по объявлению, Уильям Блейк пропал ровно 40 дней назад – так что он вполне мог оказаться уже мертвым, и это было бы лучшее время, чтобы спасти его от всей этой мучительной, беспокойной, отяжеляющей любви, оградителями всего живого от негативного воздействия которой мы, по сути, и работали.
Мы покормили хозяйских котов (Масика звали Том Трейси, Шарфика – Полковник Белый III), сфотографировали их, выслали хозяевам фото. Выгуляли собаку Клару, которую звали Ева-Лотта. Потом взяли бутылку вина и вышли на крыльцо слушать Принса, который умер, и ждать Уильяма Блейка, про которого еще не было до конца понятно, умер ли. Я сказала Анне-Марии, что подростком любила стихи Уильяма Блейка, потому что я пару недель жила в Лондоне в то время и увлекалась стремным визионерством.
– Я все детство провела в Лондоне, – сказала Анна-Мария. – Но Уильяма Блейка я не знаю, хотя слышала, что он хороший поэт. Но я не очень увлекаюсь поэзией, это больше твое, ты же сама знаешь.
Чтобы блеснуть, я процитировала ей свое любимое стихотворение Уильяма Блейка про животных: «A robin redbreast in a cage puts all heaven in a rage! A dove house filled with doves and pigeons shrudders hell through all its regions!» – и добавила, что Маршак его перевел очень странно, вроде бы там и разверзаются врата ада, но немножко не на вход, а на выход, и что таких переводов быть не должно, потому что у Блейка ад работал на вход, как пылесос или как черная дыра – затягивая все внутрь, но ничего не выпуская наружу.
В этот момент к нам пришел Уильям Блейк. В темноте было не очень понятно, как он выглядит: просто метнулась в свете крошечной апрельской луны сгорбленная тень.
– Это он, – сказала я. – Я точно знаю, что это он. Идем ловить.
Блейк сверкнул лунным глазом и скрылся под хозяйской машиной, стоящей на гравийной дорожке.
Мы подползли к машине с двух сторон. Гравий неудобно резал коленки. Я посветила фонариком: разумеется, нет сомнений, это тот самый кот. Белая полосочка на носу, будто молоком капнули. Белый средневековый воротник. Не очень понятно, как он выглядел, пока крался мимо нас, – я ждала именно его, и поэтому это был он.
– Ну? – я увидела глаза Анны-Марии под капотом с другой стороны машины. – Как его зовут?
Я посмотрела на кота, и мне стало не по себе.
– Это Уильям Блейк, – сказала я Анне-Марии.
– В смысле?
– Это Уильям Блейк, – повторила я упавшим голосом. – Что за чертовщина?
– Окей, – сказала Анна-Мария одними губами. – Принеси мне баночку кошачьей еды на всякий случай и полотенце и не шуми, он тебя боится.
– Ау, – сказал Уильям Блейк. – Ау. Ау. Иии.
Я поползла по крыльцу вверх, сбрасывая на ходу резиновые тапки. Мы, черт подери, велосипедное братство имени Альберта Хоффмана и святого Франциска, заклинатели черных дыр и трансляторы невыносимой любви из зверя в землю и никогда наоборот. Мы справимся, сказала я себе, пусть это и его настоящее имя, всякое бывает.
Но на самом деле ничего всякого не бывает.
Дальше все вроде бы было как обычно: Анна-Мария ловко умотала Уильяма Блейка серым хозяйским полотенцем, зажала его вертлявое худенькое тельце коленями и аккуратно зажала его маленькую голову ладонями.
– Кроссовки сними с меня, – зашипела она. – И давай тоже его держи, он очень сложный, там много всего, плохо будет.
У Уильяма Блейка внутри было столько любви, что, наверное, хватило бы воскресить Принса и Дэвида Боуи заодно.
Сразу после того, как все ушло, меня вырвало прямо в какие-то синие колокольчики, которые хозяева дома любовно высадили вокруг гравийной дорожки.
– Мне тоже плоховато, – сказала Анна-Мария. – Тащим его в дом и звоним хозяевам, живой. Но странный какой-то.
– Это невозможно, – сказала хозяйка Уильяма Блейка. – Он пропал 40 дней назад. Он, верно, умер уже давно. Да, скорей всего. Мои коллеги видели на шоссе совершенно такого же раздавленного кота. Я приезжала смотреть, но все уже было разметано в клочья. Да, я уверена, что это был он. Как, вы тоже уверены? Как вы могли его поймать? Где вы живете? То есть не живете? За кем присматриваете, где? Это в десяти минутах, он не мог 40 дней где-то гулять и потом оказаться рядом. Когда вы его нашли? Он у вас дома жил этот месяц?
– Мы прибыли в город сегодня на рассвете, – улыбалась в телефон Анна-Мария, сидя на кафельном полу запасной ванной на первом этаже, куда мы изолировали Уильяма Блейка, забившегося под унитаз и выедающего кошачью еду рукой из банки, будто голодная обезьянка. – И мы не у себя дома. Мы заботимся о чужих животных, и сегодня к нам пришел Уильям Блейк. Заберите его, пожалуйста, потому что у нас тут другие звери, они беспокоятся.
Хозяйка все не могла поверить, что Уильям Блейк нашелся, но когда Анна-Мария выслала ей фото Уильяма Блейка, фактически надевшего себе на голову пустую банку с кормом и от этого смотревшегося очень по-наполеоновски лихо, тихо сказала: «Выезжаю» и уже через десять минут, втиснувшись в ванную, кричала оттуда гулким нечеловеческим голосом:
– Блейки! Блейки! Не может быть, это правда ты?! Блейки!
– Уау! Уау! – орал Блейки, мгновенно взлетевший на шею хозяйке.
В такие моменты мы любим свою работу. К горлу подкатил ком тошноты, как будто я неделю лежала, вся обложенная радиоактивными котами, как ангинное горло бледными слизистыми пробками. В такие моменты мы ее не любим.
Хозяйка Уильяма Блейка сидела, вся трясясь, на полу, пытаясь упихнуть рыдающего Уильяма Блейка в переноску. Снаружи ее ждал водитель на неправдоподобно дорогой, по-киношному пафосной черной машине. Закрыв кое-как переноску, хозяйка Уильяма Блейка начала крючковато рыться в собственных карманах, будто в чужих – на пол выпрыгнули скомканные в шарики, будто для кошачьих игр, купюры, ключ весь в хлебных крошках, комочек марихуаны в целлофановом пакетике, конфетка-ириска. Следом выплыл такой же скомканный бледно-розовый чек.
– Возьмите, – сказала хозяйка Уильяма Блейка, протянув Анне-Марии чек.
Лицо Анны-Марии стало очень странным.
– Вы уверены? – спросила она.
– Я недавно подумала, что это слишком хороший кот и, если его кто-то держит у себя, то вряд ли отдаст, поэтому я решила увеличить цену, – стройно, как заготовку, сказала хозяйка Уильяма Блейка. – Все нормально. Если не верите, вот еще одно объявление, – она снова полезла в бездонный карман и оттуда, как бледный флаг, выползло объявление с уже знакомым лицом Уильяма Блейка. – Я такие тоже на днях расклеила. Все правильно.
Хозяйка Уильяма Блейка села в машину, одарила нас полным слез взглядом и сообщила:
– Я никогда вас не забуду. Я всю жизнь буду вас помнить.
Когда машина уехала, Анна-Мария посмотрела на чек при свете луны.
– Пять тысяч чертовых баксов, – сказала она. – Вообще невероятно. Пять чертовых штук. Такого просто не может быть. Сбегай срочно в холодильник за вином.
– Меня тошнит, – сказала я. – Столько любви на одного маленького странного кота, это невыносимо.
– Пять чертовых тыщ, – помотала головой Анна-Мария. – Это, наверное, какой-то левый чек, такого не может быть, посмотри на него, он словно из жопы вынут. Ничего нам по такому чеку завтра не дадут.
– Tiger, tiger burning bright! – сказала я, и меня вырвало чем-то лунным и сияющим.
Наутро оказалось, что Анне-Марии тоже плохо, ее постоянно тошнило, но мы решили, что дело в вине – его действительно было многовато. Мы кое-как погуляли с Евой-Лоттой, после чего отправились в банк, ни на что особенно не надеясь.
– То есть вы хотите сказать, – нахмурилась строгая японка, заведшая нас в свой кабинет после безуспешной, но достаточно залихватской попытки обналичить мятый чек, где вместо имени получателя было написано «Cash», – что вы спасли кота для этой леди. И она дала вам чек. На пять чертовых тысяч долларов. За кота. Так?