А где-то сейчас невидимо и неслышно выползают из-под нагретых камней ночные фаланги, скорпионы и змеи.
24 мая. Утром опять на скалах стоят козы. Смотрят на нас сверху вниз. У них там наверху уже солнце, а у нас внизу еще сумерки.
Тихо бормочет ручей, пахнет мятой, в колючих кустах свежо по-утреннему, птицы поют, над кустами порхают бабочки.
Горная ласточка у воды набила полный рот грязи — где-то на скале гнездо лепит. Сизый голубь на выступе кружится в вальсе. Порхает пестрый удод. Мирное утро в мирном ущелье.
И вдруг за скалой глухие хрипы и стоны! Выметнулась оттуда нелепая, большущая, какая-то вся мягкая и рыхлая птица. Пролетела неслышно и села на камень. Ласточки кидаются на нее, а она только пригибает голову да зыркает по сторонам оранжевыми глазищами. Филин!
Впереди за вторым поворотом опять гул и гром! Там на скале гнездо воронов. Два вороненка топчутся по краю гнезда, разинув от жары клювы и свесив крылья. Время от времени они во всю глотку орут, и гулкое эхо гудит в скалах. Со скуки они пытаются схватить воробьев, которые нахально чирикают и скачут по краям их гнезда.
25 мая. Играем с вороненком у гнезда в прятки: я высунусь из-за камня — он спрячется, я спрячусь — он выглядывает. Сперва высовывается черный носище, потом розовые углы рта, и, наконец, мутноватый и глуповатый голубой глаз. Глаз смотрит на меня и моргает. Может быть, даже подмигивает.
26 мая. Из горлышка глиняного гнезда-кувшина впервые высунул любопытный нос поползенок. От удивления и восторга он разинул рот и перья на затылке у него встали дыбом. Но тут мимо гнезда синий дрозд пролетел, и поползенок отшатнулся в страхе — будто захлопнул форточку.
27 мая. Шагаю по дну ущелья, хрустя высохшими серыми дудками, скрежеща разноцветным щебнем. В черных угрюмых скалах уныло свистит синий дрозд. И вдруг голосок совсем незнакомый — слабый, дрожащий, птичий! — слышится из навала камней. Крохотный рыжий козленочек скачет с камня на камень! Слабенький, трогательный, с запавшими пахами и жалкими ребрышками. И в то же время бойкий, лобастенький, на толстеньких крепких ножках, на упругих цепких копытцах.
Козы старой не видно, но уж наверное где-нибудь из-за камня выглядывает ее настороженный золотой глаз.
Козленок спрятался в тень черной глыбы. Я сижу от него совсем рядом. Очень интересно разглядывать дикого звереныша вот так близко. И больше всего мне хочется протянуть руку и погладить его волнистую шелковистую шерстку.
Днем в пустыне творилось что-то непонятное. Вараны при встрече не прятались, как всегда, в норы, а убегали за барханы. Чаще чем всегда попадались почему-то на глаза змеи. Встречались даже ночные. Песчанки и суслики почему-то очень неохотно ныряли в свои норки. А день был обычный: тихий, спокойный, как вчера и позавчера.
Но вдруг земля дрогнула, куст саксаула качнулся без ветра, с барханов потекли вниз лавины песка. Мертвая вокруг тишина, а земля под ногами ходуном ходит. Землетрясение!
Страшного ничего не случилось. Земля повздрагивала, поколыхалась и успокоилась. Но все норки и норы, конечно, наглухо забил и засыпал песок. Этого-то и боялись все норники. Они давно ощутили толчки и загодя вылезли из своих нор. Кому охота быть засыпанным, придавленным и погребенным!
В лиловой дали зажелтело облачко пыли. Потом облачко растеклось вширь и ввысь. Словно в тишине накатывался ураган.
Облако пыли ширится и растет.
В ужасе промчались два зайца. Стелясь по земле и оглядываясь, пробежала лисица. Проскакал дикий испуганный кот. Так вот звери спасаются от пожара.
Выскочили из нор и заметались песчанки. Вылез из норы варан и, виляя всем телом, побежал на бархан. Выползла из трещины эфа. Так часто бывает перед землетрясением.
Слышен далекий гул. А если приложить ухо к земле, то гул совсем уже рядом. Но это не огонь, не вода, не землетрясение. Слышен глухой и упругий топот тысяч копыт. Это мчится стадо сайгаков.
В страхе взлетели птицы. А вокруг зарябили-зарябили, как дробные волны, серые спины. Стадо неслось как ураган, и дымом пожара клубилась над стадом пыль.
Пыль, тяжелый топот, грозное фырканье, резкое хрюканье. Звери выбили копытами жалкую травку; всю землю превратили в толоку. Ревущая живая волна прокатилась мимо и схлынула к горизонту.
И только потом, когда совсем стих вдали топот и осела желтая пыль, мы пошли по следам. И нашли на них затоптанных зайцев, раздавленных змей, ящериц и черепах. И даже самих же сайгаков.
До чего хорош этот сцинковый геккон! Большеглазый, упругенький, разрисованный — словно резиновая игрушка. И если его легонько с боков сдавливать — он начнет тихо попискивать. Не простая, значит, резиновая игрушка, а еще и со свистулькой!
15 апреля. На рыжих глинобитных домиках зазеленели… крыши! На плоских крышах, как на весенних полянках, загустела зеленая травка. Замохнатились травкой трубы, ограды-дувалы, глиняные печки посреди дворов. Проросла даже куча старых кирпичей из самана.
20 апреля. На крыше расцвели два красных тюльпана! До того яркие — смотреть больно!
22 апреля. Зажелтели ромашки без лепестков — одни желтые пуговки. Вся крыша зазолотилась.
10 мая. Крыша засеребрилась — загустели на ней пучки седой полыни. Воробьи срывают полынь и суют в свои гнезда под застрехой: горькая полынь, оказывается, выгоняет из гнезд всех птичьих блох.
11 мая. На крышу пустили пастись двух черных курчавых ягнят. Но они больше лежат, греются на солнце и высматривают с высоты свою маму-овцу.
15 мая. Трава на крыше пожелтела — давно нет дождей. Хозяева сушат на крыше сено: сложили две копны, как два купола.
5 июля. Вылетели из-под застрех воробьята. Трава на крыше засохла, истлела, и ее смёл и раздул ветер. Крыша снова рыжая и мертвая, как такыр. Торчат только два стожка сена.
Похож такыр на старую торцовую мостовую. И на кафельный пол в ванной комнате, и на сплющенные гигантские соты. На старый растрескавшийся асфальт. И на паркет из глиняных плиток.
Серый он весь, унылый — ни кустика. Плоский, пустой — до горизонта.
Сухой — весь потрескался.
Крепкий — под ногами звенит.
Блестящий — глаза режет.
Злые смерчики по нему завиваются. Да скачут бездомные перекати-поле.
20 марта. Такыр залили вешние воды: целое озеро! Живая вода оживила мертвый такыр. Все вмиг изменилось. На воде плещутся и крячут пролетные утки. На берегах бегают и свистят кулики. Вместо пустынности — оживление, вместо тишины — гвалт.
1 мая. Вода на такыре высохла, такыр превратился в болото густой липкой грязи. Утки улетели, но кое-где бродят еще длинноногие кулики. Им-то, длинноногим, грязь нипочем. А вот заползла на такыр глупая черепаха и увязла, забежала ящерка — влипла, шлепнулся жук — и присох.
Осторожные звери стороной теперь обходят опасный такыр.
5 мая. По краям такыра нарастает сухая корочка заберегов. Будто кто берега глиняными плиточками мостит. Пролетные кулики-камнешарки дружно подсовывают под плитки длинные свои носы, словно ломики и — раз, два — взяли! — разом плитку переворачивают. А под ней в сырой глине червяки, личинки, пауки и жуки. Не напрасно камнешарки под плитами шарят, суют носы во все щели…
20 мая. Засох такыр, растрескался такыр и зазвенел. Стал опять как поле, закатанное асфальтом. Тут и там темнеют на нем панцири высохших черепах и жуков. А живого не видно и не слышно.
Ну и труслив этот жук-каспика!
Чуть пальцем тронь — а у него от страха все шесть ног сразу подогнутся. Упадет на песок и лежит словно мертвый.
Когда просто ползет — оставляет вот такой след.
А как услышит шаги — перетрусит сразу, засуетится, побежит, волоча брюшко. Прямо приседает от страха! И след перепуганного жука вот такой.
Вот торопится, вот уж старается! Под горку шар придерживает, в горку подталкивает. Суетится, волнуется, падает. И остается на песке или пыли вот такой странный след.
В конце следа — бугорок. Под бугорком норка, а в норе сам скарабей с шаром навоза.
А если скарабей без шара бежал — то остается на песке вот такой след.
1. След песчаного тарантула. 2. След фаланги. 3. След скорпиона с поднятым и опущенным хвостом.
1. След ночной бабочки. 2. След ушастой круглоголовки на тихом 3. и быстром бегу.
1. След жука-носорога. 2. След майского жука. 3. След жужелицы Маннергейма.
На проводах сидят щурка, сизоворонка, майна, пустынный сорокопут-жулан, а на столбе — пустынный белокрылый дятел.
11 мая. Едва успел к радостному событию: у пустынных вьюрков вылупились птенцы! Папа-вьюрок над гнездом песни распевает. Мама на гнезде — прикрывает малышей телом от солнца. А я под гнездом — сгораю от жары и любопытства.
Вьюрок меня заметил и улетел. Я подумал, что он струсил, а он, вижу, обратно летит. Воду в клюве принес. Самочку напоил и птенцам дал по капельке! Сел на сучок и снова песни запел.
17 мая. Наконец-то и у орлов-змееядов вылупился орленок!
Еще три дня назад он пробил в яйце дырочку, а потом два дня свистел в нее — все никак не мог выкарабкаться. Наконец яйцо треснуло и первенец из него выбрался: белый, как клок ваты.