Виною всего была моя невнимательность. Как мог я забыть, что встречаются кобры, очень похожие на черного большеглазого полоза? Как мог я упустить из виду, что именно у кобры — единственной нашей ядовитой змеи! — круглый птичий глаз с округлым зрачком?
Ошибка могла бы стоить мне жизни. Но все обошлось. А полоза большеглазого мне до сих пор так и не привелось встретить. Но я все надеюсь. И уже теперь-то ни с кем его не спутаю!
При ловле змей много встречается любопытного, и я всегда наблюдения такие записываю. Однажды видел, например, как две сороки напали на полоза. Полоз был крупный, но спасался от них «со всех ног». Сороки подлетывали за ним, долбили в спину, щипали за хвост. Наконец полоз спрятался в камни. Сороки, отчаянно стрекоча, заглядывали вниз, задирая свои хвосты вверх.
Я тут же сбросил рюкзак, сел на первый попавшийся камень и стал записывать виденное: я и не знал, что сороки нападают на змей!
Скоро сорокам надоело трещать, и они улетели. Я захлопнул блокнот, а карандаш положил на плоский камень у своих ног.
Дул ветерок, сидеть было удобно и не жарко, и никак не хотелось вставать. Но отдых отдыхом, а дело не ждет. Я сунул блокнот в карман, протянул руку за карандашом — и вздрогнул! Карандаш мой лежал не на камне, а на свернувшейся в кольца гюрзе! Жабья ее голова тупо уставилась на мою ногу. Тусклое толстое тело в мутных размытых пятнах точно под цвет земли, щебня и камня, покрытого лишаями.
Гюрза — змея не ищущая, а поджидающая. Она терпеливо ждет, когда зверек или птица сами на нее наткнутся. Поэтому ей очень важно быть незаметной. Можно рядом пройти — она и не пошевелится, и не зашипит. Вы ей не нужны: она ждет жаворонка или песчанку. Но, конечно, если вы начнете ей руки в нос совать — лопнет и ее каменное терпение. И тогда — если вам повезет! — вы поплатитесь двумя месяцами больницы. Ну, а если не повезет…
Я не стал испытывать гюрзиного терпения. Медленно отодвинул подальше ноги, встал на них — хоть они и подкашивались! — и отпрянул в сторону. Перевел дух, наладил свою рогульку и сперва поймал эту самую гюрзу, а потом и полоза отыскал в камнях. Нашел свой карандаш и, сидя на том же камне, записал новое приключение. Вот этим самым «гюрзиным» карандашом!
Черепах в степи собирают так: медленно катится грузовая машина, а вправо и влево от нее — две цепи сборщиков. Идут и смотрят вперед и под ноги. Черепах среди редкой и низкой полынки далеко видно. Блестят на солнце как булыжники. Или как шляпки диковинных степных грибов. Выходят сборщики черепах, как у нас выходят по грибы.
Но грибы ценятся маленькие, молодые, а черепахи большие и старые. Молоденьких не берут — пусть себе подрастают. А больших поднимают и, словно камни, бросают в кузов. Набросают доверху и везут на приемный пункт. А потом из черепах делают вкусные консервы для людей или кормят зверей на зверофермах.
У лисы главная увертка — на глаза не лезть!
У кого зубы слабые — ищет еду помягче.
Ворон тысячу раз крикнет, а весны все нет; гусь раз крикнет — весна тут как тут!
Лежащее на земле яйцо станет летящей в небе птицей.
Жаба на песке, но глаза ее в луже.
Лето
Когда начинается лето?
У нас в июне, когда зацветает сирень. А в пустыне сирень зацветает… в апреле. А в июне там все желтеет и вянет — словно осенью в наших полях. Поэтому начнем лето просто по календарю.
Лето в пустыне время суровое и тяжелое. Почти как у нас зима. Только зимой у нас мучит холод, а тут летом гнетет жара. Днем пусто, безжизненно и уныло. И только ночью, когда чуть посвежеет, из трещин и нор выползают, выходят и выбегают змеи, ящерицы и зверьки. Но проходит приятная ночь, и снова начинается страшный день.
Над головой добела раскаленное солнце. Под ногами вязкий, сыпучий песок. Жгучий ветер пышет огнем.
1 июня. Ящерица ушастая круглоголовка снесла в песок яйца.
2 июня. Исчезли на барханах черепахи — зарылись в песок до осени.
3 июня. Не видно желтых сусликов — залегли в летнюю спячку. Трава-то высохла, есть им нечего.
4 июня. У кандыма начинается веткопад — так кандым экономит воду.
5 июня. Щенки гиены впервые высунули носы из пещеры. Трусят: ко всему принюхиваются и присматриваются. Хоть и большие уже, а все еще молоко сосут.
6 июня. Сцинковый геккон отложил яички.
7 июня. Встречены молоденькие песчаные круглоголовки — только что вылупились из яиц.
8 июня. Появились молоденькие сетчатые ящурки.
9 июня. В гнезде тугайского соловья вылупились птенцы.
10 июня. Над барханами, как над желтыми волнами, кружила… белая чайка! Уж не мираж ли это? Как попала жительница воды в безводные пески? Оказалось, чайка залетела в глубь пустыни по оросительному каналу. И ловит она в песчаных волнах не рыб, конечно, а… ящериц!
11 июня. На соленых озерах у фламинго вылупились птенцы.
13 июня. Рысь-каракал стала выходить на охоту с рысятами.
14 июня. Дневные змеи кобры и полозы стали охотиться по ночам — днем очень жарко.
15 июня. Воронята пустынного ворона вылетели из гнезда. Перелетают с саксаула на акацию, с акации на кандым — набирают силы в крылья.
17 июня. Варан снес дюжину яиц и закопал их в песок…
20 июня. Встречены первые молодые агамки — вылупились из яиц.
21 июня. Молодые тонкопалые суслики вылезли из норы.
29 июня. Птенцы тугайского соловья выпорхнули из гнезда.
След варана тянется через барханы от одной деревни песчанок к другой. Песчаный крокодил, словно рыцарь, закованный в латы, собирает с песчанок-подданных дань. Появление его в «деревне» вызывает страшный переполох. Песчанки выскакивают из одних нор и шарахаются в другие. Топотня, возня: тревога, тревога! Пыль взлетает, как от маленьких взрывов. А где-то под землей уже хозяйничает варан, продираясь сквозь лабиринты узких ходов, наводя ужас и панику. Достается от него и хозяевам, и жильцам. Песчанка замешкалась — очень хорошо, удавчик в норе заспался — тоже не плохо! Фаланга, скорпион, песчаный таракан — вполне съедобно. Агама, геккон — лучшего и не надо!
Но сегодня варану не повезло. Все тупики облазил, а нашел только компанию бабочек, спрятавшихся от жары.
Бабочки так бабочки, хотя, конечно, пища это не серьезная, легковесная, да и в горле от нее что-то першит…
Высунул голову из норы, облизался и не спеша, вразвалку дальше поковылял. Потянулся вараний след через барханы к новой «деревне» — за новой данью.
Вся раскаленная солнцем равнина стрекочет трескучими голосами цикад. Стрекочет земля, стрекочут колючие кустики, даже воздух стрекочет. Цикады с треском взлетают, с треском парят в воздухе, с треском гоняются друг за другом и с треском падают на щебенку. Прямо какие-то летающие пулеметики! Жара от их сухого дробного треска кажется еще невыносимей. Как будто бы все живое — стебельки, травинки, колючки — все на корню засыхает, лопается и растрескивается.
Я ловлю цикаду на лету — она трещит и в кулаке, сажаю в коробок — трещит в коробке! Стеклянные выпученные глаза, слюдяные в прожилках крылья, вся сухая, скрипучая, — как катышек целлофана.
Равнина трещит и стрекочет — от горизонта до горизонта. И чем злей раскаляется солнце, тем веселей, безудержней, исступленней стрекочут цикады. Гимн солнцу, слава жаре!
В земляной норке, у самой моей ноги, что-то вдруг загудело, зашелестело, залопотало! В глубине, как в трубе, кто-то жужжит и приближается к выходу. Ближе, ближе, и вот выскакивает из норы ночная толстая бабочка! Мчится со всех ног, трепеща, как вертолет, серыми крыльями. А за ней бросками гонится пестрый геккон. Оба — ночные, — выскочили из темноты на яркий свет. Бабочка не растерялась, смело вбежала на мой ботинок, а геккон струсил и вильнул назад в норку.
Только на миг увидал я кусочек их скрытой подземной жизни.
Степь плоская, неоглядная. Ветер накатывается волнами, взблескивает на буграх пеной шелковистого ковыля. А под ногами седые колючки, над головой белое небо. И со всех сторон песни жаворонков. Они свежи и нежны, они оживляют пустыню, как журчание струй.
Машина летит и летит по пустынной дороге, ветер ревет и завывает в колесах. Юрты темнеют на горизонте старыми стогами сена. Белые смерчики завиваются по дорогам и бегут наперегонки. Вприскочку несутся перекати-поле. А жаворонки — большие и маленькие — взлетают, бегают, порхаются, виснут над головой. И поют, поют и поют…
Жалкий седой саксаульничек среди блеклой пустыни показался над ярким оазисом. Глаза обрадовались цветному пятнышку среди унылой безбрежности.
Серые кустики — как вихри пыли, но между ними там и тут яркие розовые клумбочки каких-то колючих цветов. Тут и там большие багрово-бурые ферулы с «зонтиками» зрелых семян.
Белые в лиловую крапинку сухие бессмертники. Приземистые кустики кандымов, увешанные желтыми и красными шариками, как бы скатанными из пенопласта. Какая-то травка сухая, вся в крошечных слюдяных зеркальцах, блестящих от солнца.
Жук зеленый в белую крапинку висит словно огромная, но недозрелая земляничина. Агама пятнистая с синим горлом выползла на сухой сучок. Глядит не насмотрится на желтое, розовое, бурое и зеленое.
Изголодалась за ночь черная ворона, а утром ей охота не удалась. Ни гнезда чужого не высмотрела, ни мышь не выследила, ни падали не нашла. Ходит вразвалку, сердитая и голодная.