Полоз!
Полоз потянулся вверх, поднял голову выше цветов и стал смотреть в ту сторону, куда улетели жаворонки и ускакали зайчата.
Я шевельнулся. Змея медленно повернула голову в мою сторону, облизала сухие чешуйчатые губы раздвоенным языком и, повернувшись, лениво уползла обратно в бурьян. И опять я услышал — теперь удаляющийся — звон, будто цветы были костяные, а их сталкивала друг с другом быстрая струйка ветра.
Как зачарованный, слушал я этот непонятный звон. Миражи, действительность — все перепуталось.
Опомнился я только тогда, когда звон стих — там, на дальнем конце лощины. Только после этого спустился я к необыкновенным цветам.
Цветы и вправду оказались необыкновенными. Высокие стебли засохшей травы были густо облеплены ракушками. Тысячи улиток с белыми раковинами вползли на них, приклеились и повисли белыми гирляндами. От жары они впали в летнюю спячку.
Тронешь такой цветок — ракушки ударятся друг о друга и звякнут. Полз полоз, задевал сухие стебли — и над ним звякали костяные колокольчики. Звенели нестрашно, глухо, но зайчата и птицы знали: страшный приближается враг.
Все стало ясно.
В голой степи, в жарком мареве сейчас все неверно. Виден куст, а это лиса. Жаркий ветер шуршит по сухой земле, а может, змея тянет свое тело?
Зайчата с ног сбились, спят с открытыми глазами. Жаворонки на землю боятся присесть.
Вот и собрались они сюда, в сухой бурьян, увешанный ракушками.
Тут уж никто неслышно к ним не подтаится. Тут без обмана: только хищник спустится в лощину, тотчас зазвонят сторожевые колокольчики.
Улетайте, жаворонки! Удирайте, зайчата! Враг рядом!
Песчаная круглоголовка. Всю жизнь на песке живет и сама словно из песка слеплена. Чешуйки как песчинки, и цвета песчаного, от хвоста до носа. В общем, и шапка-невидимка на ней, и курточка-невидимка, и штаны-невидимки. А чтоб совсем с глаз исчезнуть, так ловко распластывается, что и тень свою под живот прячет. И никакой злыдень бы ее никогда не заметил, если бы не любила она… задирать хвост!
То и дело задирает хвост всем напоказ. А хвост у нее заметный, полосатый, как рейка, как дорожный шлагбаум — всем в глаза так и бросается. А чего бы уж проще: поджать хвост и жить спокойненько. Но ей это не нравится. Что это за жизнь, если хвост не задирать?
Не задерешь, — так никто тебя на песке и не увидит. Не только враги, но и друзья. А с кем тогда играть-веселиться? С кем по барханам гоняться наперегонки? Не-ет, пусть хвост торчком! Была не была! Где наша не пропадала!
Кто сам пьет — тот знает, где воду искать. А авдоткины малыши пока не знают. Ждут, когда родители им принесут воду. А солнце не ждет: печет, жжет, накаляет. Вот увидели малыши меня и… со всех ног навстречу! Встали в тени у ног, головы вверх задрали и разинули розовые ротики — дайте скорее пить! Пришлось достать флягу, намочить палец и капнуть всем в рот по капельке.
Каждый вечер семейка майн рассаживается над нашей палаткой и начинает промывать наши косточки. Они ехидно хихикают, когда кто-нибудь из нас вскрикивает, обжегшись горячим чаем; недовольно повизгивают, когда мы со звоном роняем нож или ложку; шепчутся и шушукаются, когда мы начинаем снимать рубахи, и изумленно свистят, когда мы умываемся. А когда, к их огорчению, мы наконец залезаем в спальные мешки и умолкаем, майны со скуки начинают передразнивать нашу собачонку, крики соседского петуха и блеяние барашка.
…Птичье гнездо повалило большое толстое дерево! Много лет — из года в год! — гнездились на коряжистом саксауле орлы. Каждую весну они надстраивали свое большое гнездо — росло гнездо и в ширину, и в вышину. А дерево все старело. И вот не выдержало: рухнуло под тяжестью птичьего гнезда.
Орлята, конечно, выкатились из гнезда и сперва совсем обалдели. А потом снова в гнездо вскарабкались. Внизу на земле им даже веселей показалось — то жук приползет в гости, то ящерка вскарабкается погреться.
Не знаю, конечно, получится у меня или нет, но будущей весной непременно попробую. Попробую записать на магнитофон шипение разных змей. А вдруг потом смогу их на голос из гор и щелей выманивать! Ведь подманивают же охотники рябчиков на манок. Почему бы не попробовать и змей манить? Вот дождусь весны и испытаю. Поставлю магнитофон у норы — пусть шипит по-змеиному. А сам спрячусь и покараулю. А вдруг и получится?
Щебнистая пустыня похожа на гигантский, позеленевший от времени медный щит. На краю пустыни поднимаются горы — как ржавые шлемы древних воинов. А между пустыней и горами — щитом и шлемами! — треснула и разверзлась земля, открыв взору глубокий красный каньон. Смотришь вниз — и голова кружится!
Глубоко-глубоко, по самому дну каньона, плавные извивы ручья. В нем давно нет воды: дно его теперь, как сухая дорога, засыпано гравием и песком.
Мы шагаем по сухому дну, и щебень скрипит под ногами. Справа и слева высоченные красные стены. Словно скалы, раскаленные докрасна. А над ними — высоко-высоко! — узкая лента неба. И в небе, добела раскаленном, черная точка — гриф.
Каньон до краев налит зноем. От красных стен пышет жаром, как от нагретых кирпичей. И все время вокруг что-то сыплется, катится и шуршит. Это лопаются от жары камни и трескаются глыбы глины. И от шорохов этих тревожно и беспокойно. Все время кажется, что кто-то за тобой крадется или ползет. Кто-то невидимый смотрит упорно в спину, подглядывает из-за угла. Кто-то шепчется в нишах и гротах. Вон и тропинки белые пересекли красные осыпи: кто-то, значит, живет тут и ходит по ним…
Каньон похож на разрушенный и забытый город. Вот крепостная стена: в ней ниши-бойницы. Вот просто стены домов: окна, двери, ступени. А вот мрачные замки — с готическими пирамидками, башенками, шпилями. Купола церквей и соборов. Защитные валы и рвы. Воздетые руки разведенных мостов…
Странно и непонятно: слепая природа создала тут красоту для глаз! Красоту, на которую некому любоваться. Вода и ветер — вечные зодчие земли! — творят нерукотворно…
Сейчас каньон глух и пуст. Раз пересохла в ручье вода — значит и жизнь обеднела. По белым тропинкам ушли горные козлы-теки. За козлами крадучись ушел барс. А что он жил тут, видно по рогам тека: во-о-он валяются у того камня…
Остались только те, кто обходится без воды. В тени колючего кустика притаилась стрела-змея. Она подняла голову и смотрит на нас круглыми глазами птицы. Тихо посвистывают у норок песчанки. Сухо трещат цикады: жара от их сухого треска кажется еще страшней. Разморенный заяц-песчаник нехотя проковылял в тень.
Вечером над каньоном уныло засвистывает ветер. Из-за ржавых гор выползли тучи, и гром загремел, как в медные колокола. Видно было, как жаждет воды растрескавшаяся земля: остыть, пропитаться, омыться!
Из туч свесились черные космы — это хлынул дождь и… не долетел до земли! Дождинки высохли от жары, испарились от горячего ветра. Шел «сухой дождь» пустыни.
Зато какая радуга опустилась прямо в красный каньон. Какие вдруг высветлила она в нем купола, пагоды, колокольни и минареты. Как зловеще зачернели провалы, пещеры и гроты. Какие выступили колонны, резные фигуры и силуэты. Багровые занавесы из камня повисли между колонн. И это были уже не просто развалины древнего города: сказочное горное царство возникло у нас на глазах.
Но тучи легли на горы, солнце потухло, и радуга и сказочный город канули в темноту…
20 июня. В колючих кустиках надрываются цикады: «Кррэк-кррэк! Кррэк-кррэк!» Ну точно как наши дергачи-коростели! Кобылки взлетают из-под ног с сухим треском — будто кто-то чиркает спичку! — и трепещут в воздухе синим пламечком крыльев. Огромные — с мышку! — бурые кузнечики ползают молча, но стоит их взять в руку, как они начинают отчаянно стрекотать.
21 июня. Взблескивают серебряные перышки ковыля. Опадают лепестки желтых маков. Белые бабочки мелькают над красными глыбами. Голубые голуби пролетают вдоль красных скал. А рыжую пустельгу на красном не видно, и будто не она, а сами скалы кричат звонко и резко.
Летом следов в пустыне становится меньше. Выгорает трава, и суслики с черепахами уходят в летнюю спячку. Кто совсем уснул, а кто выходит из нор только ночью: боятся раскаленного солнца. Исчезли пролетные птицы и кочевые звери. Жизнь стала тяжелая и однообразная. И писать некому, и писать нечего.
Тут удавчик ушел в песок.
Песчаный таракан прополз под песком.
Подпесочный ход личинки жука.
Под песком растут грибы.
Жук вышел из подпесочного хода.
Ящурка выползла на охоту.
Ящурка, вынюхивая личинки, тыкалась носом в песок.
Ящурка испугалась кого-то и помчалась.
След ушастого ежика.
След черепахи.
След полосатой гусенички.
След песчаного таракана.
3 июня. В гнезде пустынной совки вылупился совенок. Вот я написал: «в гнезде пустынной совки», а ведь гнездо-то для совки сорока строила. Гнездо надежное: фундамент слеплен из глины, стены сложены из сучков, да еще и крыша из прутьев. Потому-то совка чужую квартиру и заняла — очень уж хороша она для совят.