А совята, как клубки шерстяных ниток с глазами. Да еще глазами этими хитро подмигивают.
15 июня. Во второй раз за лето вылупились птенцы у пустынного воробья. А забот с ними больше чем с первыми! Гнездо пришлось строить на высокой акации — повыше от раскаленного песка. Пришлось прятать под чужим старым гнездом — чтобы тень сверху была. Стенки пришлось плести плотные, толстые — чтобы солнце не накаляло. С весны-то не такая жарища была.
Одно облегчение — яички летом можно согревать меньше: и без согревания жарко.
20 июня. В глиняном гнезде на соленом озере вылупились птенцы ни в мать, ни в отца. У папы с мамой шеи длинные, ноги длинные, нос кривой. А у детишек все наоборот: шея короткая, ноги короткие, нос прямой. И цветом совсем другие: не розовые, а серые.
Но хоть и не похожие, да свои!
Весь день фламинго папа и мама топчутся в воде: длинными ногами муть со дна поднимают, кривыми носами муть процеживают, вылавливая разную мелкоту. Детей кормят досыта. Чтоб скорей дети росли и на них становились похожи: чтоб ноги и шеи длиннели-длиннели, а нос все кривел да кривел.
25 июня. У саджи-копытки с гнездом забот мало. Яички она прямо на землю несет: падать им некуда, пыль под ними всегда мягкая, на солнышке никогда не застынут. А чтобы их ветер не укатил, укладывает саджа вокруг яичек камешки. Ветер яичко толкнет, а оно стоп! — камешек не пускает.
Вчера вылупились из яичек саджата. Этим камешки не помеха. Сразу расползлись из гнезда в разные стороны. Попрятались в тень полынок. Родители кормят их болтушкой из семян, замешанных в зобу на солоноватой водичке.
1 июля. У песчаного удавчика родилось десять детенышей. Сразу расползлись в разные стороны.
2 июля. Змейка-стрелка снесла пяток яиц.
3 июля. Не видно больше свежих земляных кучек слепушонки. Зарылась от жары глубоко в землю.
6 июля. Щенки гиены перестали молоко сосать: подавай им теперь мясо!
12 июля. Котята каракала научились сами ловить дичь: песчанок, рябков, зайцев.
15 июля. Встречены молодые ушастые круглоголовки: вылупились!
17 июля. У солончакового жаворонка птенцы в гнезде.
25 июля. Кобра снесла в кустах дюжину яиц. Яички похожи на голубиные.
Посреди серой равнины розовое пятнышко с белой каемочкой. Это розовое озерко в соляных берегах. Ни птиц на берегу, ни рыб под водой. Лишь рои пузырьков вскипают со дна — будто вода вот-вот закипит. Но вода в розовом озерке прохладная и приятная. Только если выкупаешься в ней, а потом выйдешь — тело сразу покроется чешуей. Горящие кристаллики осядут на кожу, как иней. Рукой проведешь — и соленые блестки посыплются вниз…
10 июля. Вечером у колодца вертелся волк. Заглянул сперва вниз — глубоко. Поскреб лапой сучья обкладки — нет, не выдержат. Похватал тогда сухой жаркой пастью сырой воздух и понуро поплелся в пески.
15 июля. Ночью в колодец, цепляясь когтями за стены, залез каракал — пустынная рысь. Вытянув шею, жадно лакал солоноватую воду. С трудом выбрался снова наверх, осыпая в воду песок и сучки. Вытер мягкой лапой мокрые губы и растаял в ночи.
20 июля. Утром притрусил к колодцу измученный жаждой корсак с ввалившимися боками. Уж он и свешивался вниз, и бегал вокруг, жалобно ворчал и поскуливал. Решился, наконец, полез, но сорвался и утонул…
Самое желанное в жару — тень. Песчанки от жары под землю спрятались, в норы. В норку песчанки спряталась и каменка-плясунья. А сыч спрятался в тени саманной развалины. Дикие голуби залетели в колодец: расселись на обкладке из сюзена — песчаной акации над водой. Стрела-змея вползла на куст — растянулась на ветерке. Один верблюд на самом припеке стоит. Некуда ему, такому здоровому, спрятаться. А в ногах у верблюда собака лежит: спряталась в тень под его брюхо…
С утра песок еще прохладный, приятный. А попозже — рукой не дотронуться. А в полдень даже сквозь толстые подошвы печет. Каково-то босым обитателям песков?
Только гляжу, а им хоть бы что — пляшут. Пустынные кобылки как на пружинках подскакивают. Не унывают. Даже, пожалуй, веселей, чем всегда: и выше, и дальше, и резвей. Нашли чему радоваться!
А может, они не от радости? Может, пляшут как рыбы на сковороде — поневоле? Подскочат — остынут, взлетят — освежатся? Вверх — вниз, вверх — вниз! Обожглись — остыли, остыли — обожглись! Все быстрей, все «веселей», все выше. Да, не от радости пляски. Небось запляшешь, раз босиком!
У всех ящерок-круглоголовок, что все как одна задирают хвост вверх, кончик хвоста черный. Так и кажется, что это он от жары почернел, на горячем солнце обуглился.
Унылая равнина вокруг, серая, словно пыль. А на равнине белая как снег дорога! Дорога густо посыпана… солью!
На обочине соль спеклась в корочку: хрустит под ногами как снежный наст, словно ледок. И, как ледок, посверкивает на солнце. Горячий ветер завивает по дороге белые смерчики, гонит блестящую соленую пыль.
Тени столбов разлиновали дорогу. В каждой полоске рядком жаворонки сидят. Хохолки у них сникли, крылышки обвисли, клювики широко разинуты — жарко.
Плывет солнце по небу, ползет по дороге тень. Вместе с тенью семенят жаворонки.
Мне в узкую тень столба не поместиться. Спину спрячу, нос вылезает, нос укрою — плечи печет. А на плечах рубаха и так уж колом стоит: просолилась и задубела.
Так вот и иду по соленой дороге, проливая соленый пот.
Мудрый совет «держи ноги в тепле, а голову в холоде» не для пустыни.
Степной сарыч, когда от жары становится невмоготу, прилетает к роднику и забредает в воду по брюхо. Так и стоит, держа ноги в холоде, а голову на жаре. А что ему делать? Хоть и голове жарко, да ее в воду не сунешь!
В небе от зорких глаз не укроешься. Сокол еще во-он где, а жаворонки его уже заметили: и сразу кто за кочку, кто за камешек, кто в полынь. Прижмутся, притихнут, исчезнут. Летит сокол — полынь внизу, кочки, камни, и ни одного жаворонка.
И вот сокол-дербник на хитрость пошел. Высмотрел лужу, на которую жаворонки пить прилетают, прилетел к ней загодя, когда еще никого вблизи не было, и распластался на земле — залег в засаду. Земля вокруг лужи пестрая: камешки рыжие, полынка серая, комочки бурые. И дербник пестрый: буро-серо-рыжий. Затаился, не хуже жаворонков.
Спокойно слетелись к воде жаворонки. Вокруг пусто, тихо. Соколов в небе не видно. Одна полынь, кочки да камешки.
А сокол тут как тут! Шарахнулись от него жаворонки, да поздно. Дербник взлетел, кинулся, нагнал, ударил — вспыхнуло облачко перьев. Перехитрил дербник жаворонков: они его с неба ждали, а он с земли!
На закате солнце прячется за барханы, а из-под каждого кустика, из-под каждого камешка высовываются и выползают любопытные вечерние тени. Наверное, хочется им поглазеть на ящериц-круглоголовок. Они сейчас на каждом бархане. И у каждой хвост кренделем, как у собачки. Кренделек то свернется, то развернется. И тень от хвоста то вытянется, то спрячется.
Белые хвостики там и тут. Словно прощальные платочки машут: до свиданья, день, до свиданья, солнце! Здравствуйте, вечерние тени!
У наших зимних птиц — синиц, снегирей, свиристелей — особое рыхлое оперение. Перышки как бы рассучены, похожи на мягкую шерстку. Такое перо хорошо греет. Каждая птичка словно бы в телогрейке.
И вдруг такую же зимнюю телогрейку вижу на саксаульной сойке! Ей-то она зачем? И так от жары нет спасенья. Стоп, стоп, а ведь телогрейка-то и есть… спасение от жары! Ведь это только название такое — «телогрейка». А на самом-то деле телогрейка не греет, а защищает.
Зимой защищает от мороза, а летом — от жары!
Теперь понятно, почему и люди в пустыне носят теплые стеганые халаты! Потому же, почему и сойка свою телогрейку.
Сижу на песке у норы варана. А краешком глаза слежу за круглоголовкой.
Свежее утро. Круглоголовка всем телом прижалась к чуть тепленькому песку, и даже нос в песок уткнула. Глядя на нее, и я набрасываю на плечи куртку и растягиваюсь на песке.
Но вот солнце высунулось из-за бархана и сразу ощутимо пригрело. Круглоголовка подняла мордочку и быстрей задышала. Я сбросил с плеч куртку и сел.
Солнце выше, песок горячей. Круглоголовка поднялась высоко на лапках и завиляла, обмахиваясь, хвостиком. Я стал ерзать на горячем песке и обмахиваться платком.
А солнце еще выше, а песок еще горячей. Круглоголовка вползла на сучок. Я подсунул под себя куртку.
Накаляется солнце, грозит нас изжарить. Круглоголовка на сучке разинула рот. Я тоже попробовал: не помогает. Наконец круглоголовка не выдержала и спряталась в тень. А для меня тени вокруг нет.
Что делать? Сижу и медленно засыхаю. Но глаз от круглоголовки не отвожу: вдруг она мне что-нибудь да подскажет?
Летела темная туча голодной саранчи — даже солнце померкло. По желтым пескам внизу ползла зловещая тень. Но не долетела прожорливая саранча до зеленых полей и садов: опустилась в голой жаркой пустыне. Ни прутика, ни стебелька вокруг: бурый горячий щебень, пышущий жаром, словно плита. Чугунная плита, раскаленная докрасна.
Саранчуки отчаянно запрыгали, засуетились. Попытались взлететь, но крылья у них уже от жары завяли, лапки скрючились, а усы обвисли. Распластались саранчуки на камнях и… спеклись! Целое поле жареной саранчи! Сбегайтесь, звери, слетайтесь, птицы, — накрыт для вас стол.