— Что ж, я дарю их тебе, Чублик! Бери! Ты их разложи дома в фонариках, в комнате на стенах. Увидишь, как загорится и засияет у тебя в доме царство ночных светлячков. Держи! Только водой намочи вату, не забудь!
Чублик взял за днище этот ящичек и к деду Вертутию взглядом: как же его? Куда же его? Может, от свечения, а может, от неожиданного счастья Чублик сам вдруг заполыхал и засветился, как ночной светлячок в темноте.
— Сиз! — поднялся из кресла Вертутий. — Ты меня прости, кхе-кхам, может, я и не то, и не это что-то брякнул, всё это от душевной простоты, оно у меня бывает. А только же я вижу… Вот внук радостный, и у меня на душе — просто сияние. Теперь позволь и нам, значит, скромный наш подарок… тебе и дорогой нашей Мармусии, где он, о!
Вертутий развернул свёрток и поставил на столе… Поставил перед глазами Сиза и Мармусии весёлый, живой, золотистый ветрячок. Именно золотистый, ведь сделан он был из сухого, хорошо высушенного на солнце камыша.
— Ветрячок, кхе-кхам, скажу вам, с большим секретом. Я бился над ним двадцать два года. Вот дуньте на него, дуньте! Все ветрячки на свете крутятся как? За ветром крутятся, клянусь вам честью, только за ветром. А я соображал, и так и сяк приделывал крылья и вот сделал, сделал всё-таки — против ветра крутится! Ага, попробуйте дуньте сильнее! Не бойтесь!
Дунул Сиз, даже строгая Мармусия подошла, сложила губы граммофончиком и легонько дунула (и тут же холодно отступила, показывая, что она далека от таких детских забав!).
Вертячок зафурчал, золотистое колесо замигало-запело на столе.
Сиз радостно встопорщив брови, смотрел, и кто знает, или он и вправду верил, что этот ветрячок — единственный на свете! — крутиться наоборот, против любого ветра, или просто радовался: есть у него ещё один славный ветрячок! Он сказал, что будет беречь его, поставит на крышу рядом со старым ветрячком, и пусть они крутятся вместе: один за ветром, а другой против ветра!
Камышовый ветрячок быстро лопотал, золотым клубком накручивал тихую песню. Мармусия спохватилась, напомнила брату:
— Приглашайте гостей. Кофе остывает.
Сказала и стала вежливо в сторонке, с рушником на плече.
Ах, какой это был кофе! Губи слиплись, а от запаха кружилось в голове! Я пил такой кофе только в Багдаде, в тени под верблюдом, с одним аравийским заклинателем змей, который доливал в чашечку капель десять чёрной кипящей смолы. То был вкус, то был запах, а это!.. Чублик пил и причмокивал, дед Вертутий пил молча и сопел, а Сиз XII отхлёбывал из чашки маленькими глотками, и счастливые слёзы катились по его щекам.
Поблагодарили Мармусию, поставили чашки на серебряную тарелку, и тогда Вертутий сказал, что он приглашает Сиза к себе в гости на Верхнее озеро, покажет ему новые ветрячки.
И Сиз, который недавно, как нам кажется, что-то такое выкрикивал про эти бесполезные тарахтелки-ветрячки, встал, с великою радостью расцеловался с Вертутием и сказал, что он знает большей радости, чем посидеть у него на берегу, отдохнуть сердцем, послушать, как распевают на все голоса сотни его мельниц и ветрячков.
Все вместе встали из-за стола, дружно пошли, и тогда Мармусия окликнула Сиза, строго напомнила ему, чтобы он вернулся, закутал горло. Лето летом, но с его простудами… А потом — пусть будут осторожны, ведь кто-то ходит, кружит у их двора и почему-то украдкой, словно злодей…
Она провела брата в настороженно-тихую ночь и долго ещё стояла в дверях, тревожна и сумрачна, прислушивалась до перестуку шагов на лестницах, к шевелению в кустах. Сейчас, когда её никто не видел, она уже ни от кого не таилась — слушала и прикладывала к глазам влажный, надушенный платочек. Не верьте, что у неё холодное и неприступное сердце. После любимого Чуй-Голована, который разбился на её глазах, нет и не было у неё дороже человека, чем брат Сиз. Она готова была сидеть над ним всю ночь, то есть, простите, весь день, сидеть с вязанием в руках, стеречь сон и покой милого брата, лишь бы только не сползло с него теплое одеяло, не сдвинулась подушечка, не заскрипела ставня. Она бросалась на каждый малейший шорох или звук, даже если пролетела над кроватью муха. А её холодность, её благородная неприступность и горделивость… Ну что ж, видно, такие уж там обычаи, в тех юхландских колледжах…
Мармусия с тревогой провела своего брата к озеру, глянула на кусты ежевики, где она было заметила недобрые затаившиеся тени. Словно чувствовала она всем сердцем, что бедного Сиза ждёт этой ночью не одно приключение.
ГЛАВА ЧЕТВЁРТАЯСиз XII, Вертутий и Чублик плывут к Верхнему озеру. «Не пущу! Гребите сюда!» — зовёт с берега Хвороща. В стране стоусов день
Они вышли за ворота; густая темнота обступила их; Чублик вдруг оглянулся и удивлённо вымолвил:
— О! А это кто маячит? За кустом! И глазами моргает, смотрит на нас!
— Ты смотри! — остановился Сиз. — Правду сказала Мармусия: не иначе волки. Откуда они тут взялись? А ну, постойте, я их веслом. Ар-ра!
Сиз махнул длинным веслом, и двое в кустах, какие-то мохнатые, подпрыгнули высоко вверх, с шумом и треском кинулись прочь от берега, в заросли.
— Ах, всё-таки забрели в наши края серые, — встревожено сказал Сиз, а потом рассмеялся, вспомнив, как улепётывали эти двое в лес. Никто в темноте и не разглядел, что это были совсем другие разбойники, ещё страшнее лесных волков.
Скоро про это происшествие и забыли. Ведь над озером стояла тихая чудесная ночь. В такую пору разве можно было думать про что-то страшное и плохое? Тишиной, чарами ночи упивалась ваша душа. Гляньте! Полная луна плыла в небе и светила красноватым светом, словно огонь. Падали на воду тёмные тени от сосен, и золотая дорожка стелилась от берега до берега.
Наша компания спустилась к озеру. Лёгкий остроносый чёлн дремал на воде, привязанный к корневищу. Квакали жабы, сухим треском заливались сверчки в прибрежных травах.
Вертутий сел за Вёсла, Чублик устроился впереди (он не выпускал из рук своё сокровище, перламутровый ящик с мерцающими, трепещущими светлячками). Сиз солидно уселся сзади, чтобы спокойно попыхтеть трубкой, любуясь, как дым длинной змейкой стелится далеко позади над водой.
Оттолкнулись от берега, поплыли.
И поплыла за ними полная луна, поплыли тени от сосен, золотая дорожка перебегала, сверкала, догоняла их. Вода тихо хлюпала, булькала где-то за лодкой. Сонно играла рыба, и такая тишина, такая благодать были разлиты над озером, что Вертутий кашлянул, а потом сказал: «Какая славная ночь…» И, легонько подгребая вёслами, замурлыкал густым басом, как шмель к дождю.
Чёлн легко и неслышно, как птица над водой, плыл сонным озером; от берега тянулась к нему, сверкая мерцающим огнём, красная дорожка, а Чублику казалось, что это луна играет с ними, держит их на привязи, на золотом поводке.
Такой ночью нельзя было молчать, хотелось отзываться, аукать, окликать таинственные тени из-под берега, перекидываться добрым словом. И Сиз с Вертутием вспоминали прошлое, вспоминали старые истории, а потом мало-помалу, да и перешли на размолвку. Был у них давний, больной, извечный спор, а именно: кто первым поселился на берегах Длинных озёр — триусы или стоусы? Сиз с глубочайшей убедительностью доказывал, что первыми пришли на берега Длинных озёр именно стоусы, и не кто иной, а его предок Сиз Стоус I. Он тут построил в глухомани первый дом, основал страну-поселение и, воткнув в песок посох, сказал: «Вот тут есть и пребудет навеки наша земля, вода и грибы». (В хрониках сказано, что Сиз I чрезвычайно любил грибы опенки.) А уже потом поселился немного дальше, в Трёх Соснах, стоус Варсава, за ним стоус Лапоня, а ещё дальше другие…
Вертутий ударил себя по колену, рассердился и загремел: наоборот! Первыми пришли его предки триусы, и не на левый берег, где стоит теперь Сизов пень, а на правый, вот сюда, где сейчас ветрячки Вертутия и где грядки Хворощи. Именно так было! Триусы пришли первые, и сам его предок, Вертутий Мукомол, закопал на берегу камень и сказал: «Вот тут я поставлю первую водяную мельницу».
Теперь уже Сиз подскочил, раскачал и чуть было не опрокинул лодку. Выбил сердито трубку, придвинулся поближе к Вертутию. Взял его за грудки, и они загремели друг другу в уши. Теперь они заспорили о том, почему и отчего стоусов называют стоусами, а триусов триусами.
Вертутий пыхтел, гудел, как из трубы, и говорил, что его предки древнее, и больше похожи на лесного царя Оха, и что издавна они носили густые бороды и длинные рыжие усы. А стоусам, Сизовым родичам, с левого берега казалось, что у Вертутиевых дедов-мукомолов не борода и два уса, а просто три уса.
— Как?!
Сиз воткнул трубку в рот, да так и замер. Выходит, Вертутий обвинял его предков в глуповатости или, по крайней мере, в поросячьей подслеповатости.
От такой мысли луна показалась Сизу в виде красного огня, и Сиз схватил Вертутия за петельки и крикнул в ухо:
— Да вы знаете? Вы знаете, что в хрониках сказано? Вы не триусы, а тригуси, от трёх гусей, гусячьи вы головы!
— А вы, а вы? Сто волосинок у вас в бороде, и тех, несчастных, нет, вот вы и стоусы такие!
— Ага, вы так?
— Ага, и вы так?
Сиз и Вертутий поднялись на ноги. Сиз дёрнул лучшего друга к себе, лучший друг — Сиза к себе, чёлн покачался-покачался с боку набок, да и зачерпнул воды.
Плюх!
Бултых!
Вёсла стоймя!
Вертутий с размаху — кувырк спиной за борт!
Сиз, будто хотел ухватиться руками за луну, хлопнул над головой в ладоши и тоже — с плеском! Вверх ногами! Аж брызги над озером!
Стихло…
Только круги побежали, да Сизовы усы качались на воде, да испуганное фырканье и бульканье.
И звонкий голос Чублика:
— Светлячки, светлячки, светлячки мои! Выручайте, ловите их! Выру…
Квакали жабы, перекликались сверчки на берегу.
И плыли, плыли озером Чубликовы светлячки, легонько покачивались в белых гнёздышках из ваты. Да ещё колыхалась под берегом золотая дорожка, и казалось, тихо усмехалась с неба красная луна.