— Да, в общем, — Катька впервые замялась. — Вдруг начнется политика.
— Что за политика?
— Молодежная. Ты скажи, ты вообще не еврейка, да? Ни грамма?
— Блин.
— Нет, серьезно.
— Моя бабушка встречалась с одесситом, — хмуро ответила Лиза. — Это считается?
— Э… м-м… нет, наверное нет. И у тебя что, никаких связей? — допрашивала Катька.
— Каких «связей»? — Лиза окончательно запуталась.
— Ну в этой, в иудейской общине. В каких-нибудь организациях? Чтобы тебя прикрыли?
— От чего прикрыли? Хватит вилять, говори уже.
— Да в общем, в конечном итоге, — Катька облокотилась на сетку, но опомнилась и стала прямо. — Кое-что назревает там. Рассказывали на государственном. Лиза молча уставилась ей в лицо.
— Ну, в общем, — сказала Катька, опять теребя сетку. И снова замялась. В ячейке что-то заворочалось и подняло голову: бледный грибок с треугольной шляпкой, зачеркнутой крест-накрест — X.
21 мая 2005 года
Мобильник снова дернулся и пополз на край стола. Он знал, кто звонит. И догадывался, почему. В последнее время у Макса выработался дар неприятного предвидения. Каждый раз, поднимая трубку или открывая рабочий почтовый ящик, Максим кожей ощущал, что сейчас будет. Хотя бы примерно. И от этого приторного чувства его тошнило Макс поднял трубку.
— Да, Лиз? Я отлучился на минуту.
— На меня хотят подать в суд.
— Кто? И он догадывался, кто.
— Не знаю, — ее тон был неприятно требовательным. — Какая-то молодежная организация. Государственная даже.
— Номер статьи?
— Да не знаю я! Откуда мне знать. Ты же у нас адвокат. Вот и защищай меня.
— Посмотрим.
— Что значит «посмотрим»? Мне нужна помощь, у меня нет знакомых юристов. Кроме тебя.
— Лиза, — сказал Макс. Он кашлянул и повторил. — Лиза, не нужно забегать вперед. Потом обо всем поговорим. Я делаю для тебя что могу — профессионально или нет.
— Узнай, пожалуйста, что за организация и что за статья. И серьезно ли всё это. Нам нужно подготовиться.
— Угу. До встречи, — Максим нажал кнопку. Он поднялся из глубокого кресла, отряхнул колени. Будущее грызло Макса, как болезнь. В распахнутые окна бил майский сквозняк, душистый, свежий, — его хотелось глотать как воду, его невозможно было вытравить ни студийной пылью, ни табачным дымом. Максим свернул за угол и остановился. В курилке было тихо и гулко. На перилах долговязой вороной торчал помощник директора. Макс разместился напротив и с третьей попытки разжег сигарету.
Члеянц молчал.
— Не знал, что ты куришь, — сказал Максим.
— Я не курю, — ответил помощник, глядя под ноги. — Я к тебе. «Опять без сюрпризов», — подумал Макс.
— Как она? — Члеянц подал голос.
— Можешь себе представить, — Максим выдохнул облачко дыма. От табака стало немного легче.
— Могу, — согласился помощник. — Но я не об этом. Она еще хочет уйти? Неожиданно для себя Макс хихикнул.
— Если захочет, вряд ли задержится… Уф-фп, — он беззвучно чихнул — Вы ей нужны сейчас. То есть, ваши бабы из охраны. Тебя и Тамару это, конечно, порадует.
— Это всё закончится. А вот Элиза Фрейд теперь в коротком списке. Ее имя будет стоить денег. Заметь, просто имя. Мне бы хотелось видеть под ним Елизавету, но исполнительны…
— Лучше скажи мне, Аркадий, — перебил Максим. — Тебе в самом деле наплевать? Тебя лично, как человека — совсем не заботит эта травля?
— Какая травля, — скривил губы Члеянц. — Какая травля? Ты знаешь, что такое травля? Он замолчал, и Макс отвернулся к сигарете. За окном верещали птицы.
— Я голубой, — сообщил помощник директора.
— Поздравляю.
— Один раз ребята устроили парад гордости. Здесь, в Москве, смешно, да? Макс промолчал.
— Парад гордости, — повторил Члеянц. — Так знаешь, что они сделали?
— Что?
— На них выпустили скинов. Взяли и выпустили. Как бы те сами пришли. А наши начали драку. Максим затянулся и передвинул ногой жестянку для окурков. Члеянц еще бормотал, глядя в кафельный пол:
— В новостях, везде, все говорили, что люди принесли пакеты с кровью, под одеждой, и обмазались ей, чтобы скомпроментировать молодежь. Возмущенная общественность…
— Аркадий, — прервал Макс.
— Что?
— Я хорошая шлюха, правда? Вы дадите мне медаль? Члеянц устало закатил глаза. Он спрыгнул на пол, оглушительно щелкнув подошвами.
— Максим, помни, что бы мы ни просили, пусть это тяжело, но мы все — ты, я, Тамара Владимировна — в конечном итоге мы стараемся только для твоей девушки.
— Она не моя, — промычал Макс, не вынимая изо рта сигарету. — То есть, не совсем моя. Помнишь, у нее нас двое? И он визгливо засмеялся, не в силах остановится. И фыркал, пока Члеянц не ушел. И скалился в метро, до самого Ленинградского. Максим умолк только дома, когда навстречу вышла Лиза.
— Как там дела? — спросила она, и Макса опять затошнило.
— Я найду тебе хороших адвокатов.
— Не хочу я никаких адвокатов! Почему ты сам не можешь? Я им не верю, я могу доверить это только тебе. И опять без сюрпризов. Кто сомневался, что начнется безумие.
— Я не смогу защищать тебя в суде, — сказал он, и ему стало чуть легче.
— Но почему? Ты же юрист, у тебя диплом.
— Нет никакого диплома.
— Я видела копию.
— Да, копия есть. Я взял чужой ксерокс, отфотошопил немного. Ясно теперь? У меня нет высшего. «Вот и всё», — подумал он. И Максима захлестнула болезненная, нервная безмятежность, и кислое признание растаяло в сладком послевкусии. Лиза помолчала. Выпрямилась и скрестила на груди руки.
— Я всё равно не хочу адвокатов.
— Ладно.
— Ладно? И что будем делать? — спросила она вызывающе.
— Тебя зовут на публичное оправдание. Не хочешь суда — рекомендую явиться.
— Какое оп… с какой стати? Кто зовет?
— ФАЦИ.
— Кто?
— Фонд активных целеустремленных избирателей. Тот самый. На страже нравственности и порядка.
— Ты что, шутишь? — Лиза уставилась в потолок. — Да пошли они.
— Какие тут шутки, — вздохнул Максим. — Буквально месяц назад их стараниями какого-то лузера вот так успешно прикрыли. За решеткой сейчас.
— Но… а… что он им сделал хоть?
— Ничего. Стихи писал. Пропаганда наркотиков и разврата. Лиза опустила руки и повернулась.
— Ты был прав, — сказала она. — Пока нас не было, что-то серьезно поменялось. Очень так. Макс устало выбрался из пиджака и бросил его на вешалку. Лизы уже не было в прихожей — она возилась на кухне, гремя чашками.
— Да потерпи ты десять минут перед ними, — крикнул он ей. — Это же кретины малолетние. Им тоже хочется внимания. Погавкают на камеру и успокоятся. Он рухнул на диван и включил телевизор. У них теперь было спутниковое, каналов двести, но в последнее время по ним крутился либо шлак, либо очередное расстройство для Лизы. Всё равно они с ней иногда включали ящик и проверяли. Искали полезные новости. Искали союзников.
— Скандал вокруг имени популярной московской телеведущей, — объявил диктор, едва проявившись на экране. Щелк. Максим переключил канал. Морские котики. Щелк. Реклама. Щелк. «Песня-88», ретрансляция. Щелк. Интервью.
— …ой-то попсовой куклы, и впервые слышу это имя, и считаю всю эту шумиху праздным, дутым занятием, и разносят его те люди, которых мы вчера видели по телевизору, — говорил перед камерой мохнатый столичный рокер, и Макс едва не крикнул Лизке, что нашелся кто-то вменяемый, но тот моментально продолжил. — Хотя я понимаю ребят, которые вышли на улицы, не испугавшись погонов, не испугавшись личной охраны, явились высказать этой вавилонской блуднице, что думают о наших… наших бесстыжих королевах попсы. Щелк. Реклама. Щелк. Реклама. Щелк. Два пожилых румяных юмориста в окружении театральных кресел.
— Это, знаете, как говорят: любит русский жидом похвалиться… Щелк, щелк, щелк. Союзников не было. Едва сбежав на кухню, Лиза открутила до отказа кран, раскрыла мобильник и нервно пролистала номера.
— Алло. Привет, Кать. Да. Да, слушай… мне нужна кое-какая помощь. Да, и мне не на кого больше рассчитывать. Хорошо? Ладно, внимание…
21 мая 2005 года
— Во-первых, можно поинтересоваться, какой велосипед у вас был до этого? — молодой худенький продавец говорил вполголоса, как в библиотеке, хотя вокруг пахло резиной и девственной фабричной смазкой.
— До этого, — Дима поскреб в затылке. — В общем, такой, желтый. Что за модель, не знаю, это было в Европе, там на таких ездят почтальоны…
— Ладно, понял, — кивнул продавец. — А перед этим? Они шли между двух велосипедных колонн, тянувшихся вдаль, растворявшихся где-то в холодном полумраке. Фасад у магазина был крошечный, но помещение вместило бы хороший стадион, и здесь продавались не только велосипеды.
— Ну, — сказал Дима. — Перед этим «Аист». Но это давно, где-то лет двадцать назад.
— «Аист»?.. — продавец хихикнул. — Точно? На полном серьезе?
— Не знаю. Там спереди был нарисован аист. А может, чайка. Без рамы велик. Продавец хмыкнул, нетвердо ухмыльнулся и помял одну костлявую руку в другой. У него сильно торчали зубы.
— Ну, это не совсем мой был, — признался Дима. — На нем еще отец ездил. И братья, когда были маленькие.
— Т-т. Так вы прошли, в конечном итоге, большой путь.
— Что да — то да. После этого беседа окончательно расклеилась, и они брели молча.
— О, — сказал Дима. — Вот такой мне нравится. Сколько такой?
— Этот… — худой продавец растерялся вовсе. — Ну, это двухподвес, по большому счету, экстра-класса, то есть, сами понимаете…
— Ладно, я всё равно не разбираюсь, — Дима зачем-то нагнулся и заглянул велосипеду под шестерни. — Так он сколько стоит?
— Вам в рублях или долларах? — парень затоптался на месте. — Вас что меньше шокирует? Если в долларах, то грубо, скажем, восемь тысяч. Но нужно учитывать…
— О, нормально. Дима полез за кошельком.
— Но вы еще ничего не посмотрели!