— Если это просто авария, тогда что… Максим ее не слушал. Он смотрел куда-то в сторону, мотая головой. Он был совершенно не похож на Макса, которого привыкла видеть Лиза.
— Вот суки, черт, что же делать, а, — пробормотал Максим, и она впервые заволновалась по-настоящему.
— Что происходит? — спросила Лиза.
— Порезали мне колеса. И вправду. Четыре шины «мерседеса» расплылись по асфальту, как черные раздавленные медузы. «Здесь так положено мстить», — припомнила она. Если чужой паркуется. Макс подобрал что-то с асфальта и вдруг подскочил с утроенной резкостью.
— Нет! — он повернул к ней лицо, тающее в болезненном облегчении.
— Нет, я же знал, не могли так быстро. Только воздух выпустили! Распахнув дверь машины, он заметался между передним сиденьем и багажником. Вынул какой-то шланг и тяжелую пружину с рычагом.
— Садись в машину, — сказал Макс. Но Лиза всё стояла и теребила Димин рюкзак. Максим уперся руками в домкрат и принялся ворочать рычагом, отчаянно пыхтя в унисон. Выдох-вдох. Выдох-вдох.
— Макс, — позвала она, когда домкрат сменился насосом. — Объясни мне, что происходит.
— Нам нельзя оставаться в городе (выдох — вдох ) поэтому мы уезжаем. Неожиданно для себя Лиза ощутила злость. «Да нет же», — подумала она. Всё это просто спектакль. Очередная затея Бергалиевой. Не зря ведь его не уволили, наверняка пообещал им что-нибудь новенькое. Ну конечно. Теперь всё становилось на места. Лиза не знала, как он проделал эту штуку с телевизором, но с электричеством — запросто, только выкрутил пробки. Вломился, начал орать, чтобы не дать ей подумать как следует. И куда он собрался ее везти? В кабинет мамочки-балерины? На съемки? В очередной актовый зал? Лиза готова была растерзать его.
— Максим.
— А?
— Я никуда не поеду, пока ты прямо не скажешь мне, в чем дело. Домкрат качнулся и с лязгом повалился на землю. Макс отряхнул колени. Встал и поднял к ней местами бледное, местами воспаленное лицо.
— Дмитрия убили, — сказал он. — И, если не поторопимся, то, возможно, убьют и нас.
Глава 8. Точка разрыва
15 сентября 2005 года
Лысый доктор ушел. Ночь украшает больницу. Звучит странно, но это так. Свет уличных фонарей ложится сквозь решетки извилистым орнаментом, ровняет голые стены, маскирует трещины и пятна сырости, разглаживает самые непривлекательные углы. В полночь фонари гаснут, и между прутьев заглядывает луна, и даже горбатый линолеум, даже жуткие узоры на туалетном кафеле приобретают волшебный оттенок. Доктор ушел, и у него был довольный вид. Может быть, после хорошего ужина и долгого отдыха на кроватной сетке. А может, он считал, что раскопал что-нибудь. Если так — значит, инспектор ошибся. Я не рассказал ему ничего вообще. Ни единой важной подробности. Например, как очутился здесь. И почему я здесь. Он был уверен, что понял всё, но я сам до сих пор ничего толком не понимал. Ночью можно гулять. Недалеко — в коридор, на лестницу, в душевые.
Можно принимать наркотики, если они есть. Можно заняться онанизмом.
Или поговорить. Можно даже с кем-то, если найдется с кем. Скромная программа, но многим ее хватает. И я говорю не только о местных обитателях. Со мной беда в другом — когда не с кем говорить, я думаю, постоянно думаю, и это меня тревожит. Вот первое, о чем я не рассказал инспектору: «Сименс», мой сотовый, на самом деле не мой. Но я всегда держу его рядом. Днем он лежит в нагрудном кармане. По ночам торчит в розетке у изголовья кровати; с утра он всегда заряжен на сто процентов. Иногда телефон просыпается, и загорается экран, и я кидаюсь на двойной гудок, если я рядом. Беру его в руки, проверяю ящик. В основном это мусор: бесплатные мелодии, ненужные мне скидки и акции. Выиграй машину.
Загрузи новый хит. Приведи трех друзей. Отправь 50 поздравлений. Они думают, я здесь из-за того, что убил человека. Или считаю, что убил. А на деле — я здесь из-за этого старого мобильника. Потому что в ту ночь он просигналил в последний раз. Я прищурился на экран, спросонья пытаясь разобрать латиницу. Срок действия данного номера истекает 25 07 2005 . Номер будет заблокирован с 0:00 26 07 2005. Так закончилось прошлое, без грохота и без шума. Так я попал в настоящее — всё равно больше идти было некуда. И вот я здесь, уже почти два месяца. И до сих пор ищу способ вернуться.
25 мая 2005 года
— Как-то холодно, — сказала она. А еще ты опять сидишь в наклонном кресле и снова пялишься в наклонный экран. «Не в экран», — поправила себя Лиза. Это был не экран, а лобовое стекло. Руки у обочины скребли по нему как ветки, царапали ногтями, задевали костяшками пальцев, но в урчание мотора не вмешивался ни один посторонний звук. Только…
— Холодно как-то, — повторила Лиза чуть громче. Шлеп. Чужая ладонь прижала к наклонному стеклу бумажку. Сто долларов. Сотня баксов за подбросить. Максим нервно вдавил педаль, рука замешкалась и пропала.
— Да нормально, почему, — сказал он, шевеля бледными губами. — Это, возможно, даже не микроклимат, а естественный сквозняк. Хочешь, окно слегка опущу?
— Нет! — торопливо отозвалась Лиза. — Нет, ты прав, показалось. Над бесконечной чередой прохожих скользнула знакомая вывеска. Тот самый фастфуд, где Лиза обедала с Катькой. Возле спортивного центра с бассейном и забором. Целых три часа они с Максом пытались убежать, а Москва всякий раз ловила их, опутывая щупальцами знакомых улиц, дразня обрывками надоевших пейзажей, стискивая в километровых пробках и хватаясь миллионом голосующих рук. Обезумевший город не собирался отпускать их.
— Опять мы здесь, — Лиза потрогала матовый квадрат на приборной доске. — У тебя же бортовой компьютер. Там же и карта есть, наверное. Может, включишь его всё-таки? Максим пошевелил кадыком и хрипло отозвался.
— Я не знаю, как.
— То есть? Он не собирался отвечать, но Лиза смотрела на Макса, пока тот не сдался.
— Да, — сказал он. — Да, скажи это прямо, я идиот, у меня тачка уже месяц, а я до сих пор не разобрался в ней.
— Как?.. Это же «шестисотый». Ты говорил, у твоего отца был точно такой!
— Не говорил. И это не «шестисотый». Разве что похож немного. Снаружи. Мысли в ее несчастной голове кинулись врассыпную, и совсем отказывались цепляться друг за друга. Лиза коснулась пальцами серой панели и отдернула их. На пластике остался смазанный черный след.
— Блин… ты бы ее… протер бы иногда, что ли, — сказала она. — Или помыл, не знаю даже.
— Я мыл, но давно. Я не ездил с тех пор как всё это, — Макс очертил дугу подбородком. — Началось. Всё это.
— Как не ездил? Почему?
— Не хотел, чтобы меня в ней узнали. Еще краской потом изрисовали бы, эти говнюки, ты же сама видела, м-мудаки, от них всего можно ждать, м-м… — он дважды шлепнул в мягкий руль кулаком. Вдруг до Лизы дошло. Он боится. «Боже, Макс, тебя же трясет от страха. И ты молчишь».
— Стоп, — Лиза мысленно зажала в кулаке собственные нервы.
Выручать их было некому, и от этой мысли ей стало немного легче. — Остановись. Останови машину. СТОП. Максим будто ждал команды. Он повернул руль, машина плавно вильнула к обочине и заглохла. К ней моментально сбежались люди, они бродили вокруг, барабанили по стеклу, дёргали все четыре дверные ручки и глухо требовали внимания. Ни Лиза, ни Макс больше не замечали их. Теперь — наконец — они смотрели только друг на друга.
— Давай по порядку, — Лиза сморщила нос и кольнула виски ногтями.
— С чего ты вообще решил, что с… с ним что-то произошло?
25 мая 2005 года
Утром в студии пропал интернет, и всякая работа остановилась.
Люди галдели в коридоре, шумели на лестницах и непрерывно совались к Максиму в дверь, не утруждаясь прикрыть ее за собой. Макс не выдержал. Он бросил кабинет и полчаса бродил по внутренностям «Мега-44го», пытаясь отыскать хоть один спокойный угол, но повсюду теперь копошились люди. Они завтракали и курили, радовались и негодовали, совали Максиму свободные и занятые руки, говорили «привет», говорили «как дела», а он по-прежнему не был уверен, что видел их раньше и хочет видеть сейчас. И что у него есть какие-то дела. Сдавшись, Макс вернулся к себе. Третий день он ездил сюда по инерции, как в былые времена, ранним утром, в диком, живом и беснующемся столичном метро, где рассветные маньяки уже мешались с дневной тягловой силой и плотными волнами пробивалась в центральные районы суетливая занятая толпа. Его выплевывал наружу эскалатор, подталкивали в спину заботливые прохожие, тянул наверх зеркальный студийный лифт, и Максим, сделав несколько шагов по ковру, оказывался в родном осточертевшем кабинете, будто и не покидал его. Будто ничего еще не случилось. Макс даже не помнил, как бывал дома: все его внимание пожирали часы, проведенные здесь. Пристальные, тревожные секунды, продавленные в кресле, у молчавшего телефона. Он ждал короткого холодного увольнения. Он ждал ругани и кровавых мер. Он ждал, что позвонит Бергалиева. Или Члеянц. Или охрана здания. Он ждал официоза. Ждал перехода на личности. Ждал непрофессионализма. И в этот момент, когда в офисе не было даже интернета, настольный телефон забулькал и затрещал. И Максим поднял трубку. Он ждал чего угодно, только не того, что услышал.
— Здравствуйте! — гаркнул ему в ухо незнакомый голос. Женский, невыносимо громкий и пронзительный — голос человека, уверенного, что его не слышат.
— Да? — спросил Максим, отдернув квадратный наушник прочь. — Тише, пожалуйста.
— Здравствуйте, — так же громко проревел голос. — Я звоню по экстренной линии, здесь очень плохо слышно, я на опознании, вы друг Митяя? Вы можете как-то прокомментировать? То, что случилось? Как он погиб, и в каких вы были отношениях?
— Что? — Макс почесал небритую щеку. — Не понял, вы кто? И потише говорите, я вас слышу.
— Меня зовут Мария, — раздельно произнес голос. — Я сотрудница молодежного журнала «Ар-эн-би», Митяй — наш штатный редактор. Вы не знаете? Его буквально час назад нашли мертвым, в вагоне метро, там была эвакуация… в общем, здесь тоже нет света, представьте? Даже в моргах… так вот, нас вызывали на опознание, меня главный редактор отправила с вами связаться…