в желудке.
Они направились к шлюпкам.
– Идемте скорее! – продолжал боцман и, стараясь придать романтики, добавил: – Море нас заждалось! Ветер уж давно сидит на шее у парусов! А волны поют свою вечную песню погони и смерти!
Подростки переглядывались, но шли за ним.
Джек подошел к Штопору и Тихоне:
– Может, передумаете?
Они отрицательно помотали головами, не находя слов. У Штопора начали наворачиваться слезы на глаза, он едва сдерживал себя.
– Прощайте, друзья, и берегите себя! – Джек похлопал их по плечам, резко развернулся и последовал за остальными.
Румб посеменил за ним и запрыгнул в шлюпку.
Штопор и Тихоня долго смотрели вслед исчезающим теням шлюпок, и когда они растворились в сером мраке тумана, они вздохнули и направились обратно к гостинице.
Часть третья«Морские зайцы»
Глава седьмаяЛовец червей
Пятнадцать лет спустя. Полинезия. Архипелаг Туамоту.
Туземцы убрали парус, как только лодка подошла к тому месту, где шумел прибой и открывался проход в узкий извилистый пролив, через который можно было попасть внутрь атолла. Гребцы – темнокожие, почти голые, в одних набедренных повязках – быстро одолели водоворот, ловко орудуя причудливой формы веслами. И вскоре проа [45], несмотря на свои неуклюжие очертания, послушно и быстро скользило по водной глади лагуны навстречу конусу давным-давно потухшего вулкана. Океан, сливающийся на горизонте с голубоватым небом, остался извне, отделенный широким кольцом измельченного кораллового песка, поднимавшимся на семь-восемь футов над высшим уровнем прилива. Солнце окружало золотистым сиянием строй кокосовых пальм, корявые стволы панданусов [46]и заросли пизонии [47].
В лагуне стоял штиль. Наполненный дремотой воздух нагонял тоску. Лишь гнездующиеся на острове птицы нарушали этот сонный покой, а легкие дуновения ветерка изредка доносили рокот прибоя, похожий на шум удаляющегося поезда.
Когда-то очень-очень давно здешние пляжи пестрили разноцветными зонтиками и шезлонгами, берег был густо застроен комфортными бунгало и ресторанами. Но события, происходившие на острове, постоянно изменяли его жизнь: люди то бросали остров, то вновь возвращались. После Нашествия последние поселенцы покинули атолл, а колодцы с питьевой водой они доверху засыпали коралловым песком. Со временем на острове не осталось и жалких лачуг, крытых старым железом – их унесли в океан ураганные ветры и штормы, временами обрушивающиеся на узкий берег, лишь местами достигавший шестисот футов в ширину. Кое-где, правда, если хорошенько присмотреться, виднелись пологие нагромождения камней, поросшие кустарниками – фундаменты и обрушившиеся стены зданий, наследие полузабытой и погибшей цивилизации белых людей. А в восточной части лагуны, где глубина доходила до двухсот тридцати футов, у берега каким-то чудом сохранилась полуразвалившаяся бетонная пристань с лебедкой и торчала грузоподъемная стрела ручного крана. Туда и направлялась полинезийская лодка-катамаран.
Туземцы не любили подобные необитаемые атоллы, а особенно их спокойную воду, в силу того что она напоминала им утоптанную, твердую, как камень, тропу, на которой лежит порча. Такие острова они считали проклятыми, потому что белые люди когда-то проводили здесь обряды страшного колдовства, отчего дрожала и лопалась земля, поднимался в воздух уродливый водяной столб, ветер и огромная волна вырывали деревья с корнями и уносили прочь, а по небу ползла грязная туча, дождь из которой сжигал растительность. Вскоре островитяне начинали умирать от неизвестной болезни. [48]
По туземным поверьям этот остров считался обиталищем злых духов, которое они старались обходить стороной. Но по большей части их отпугивала не его дурная слава и предрассудки, а то, что тихие воды лагуны с их малым содержанием морской соли облюбовали инопланетные паразиты – чешуйчатые черви. Сами же туземцы, выжившие после Нашествия, предпочитали жить на островах, окруженных моту [49]с широкими проливами.
Ловля морских червей дело непростое, порой смертельно опасное. Однако фунт высушенной и перемолотой чешуи червя на черном рынке стоил очень дорого. Чудодейственный порошок за сутки сращивал у человека поломанную кость, служил мощным антисептиком и быстро затягивал глубокие раны, останавливая кровь. Мясо червя быстро тухло, поэтому его попросту выбрасывали. Обычно туземцы убивали в год не больше дюжины червей, не достигавших длиной и пяти-шести ярдов. Этого вполне хватало, чтобы на вырученные деньги община могла приобрести достаточно оружия и боеприпасов и полгода отбиваться от амфибий на родном острове, превращенном ими в настоящую крепость. Не жадность к деньгам перебарывала страх у туземцев, нет, а желание сохранить свою жизнь, семью и землю.
Молодой белый мужчина, погруженный в размышления, сидел на носу лодки, вдыхая соленый воздух. Он смотрел то на коралловые поля и косяки разноцветных рыбешек, быстрыми тенями пронзавших прозрачную, изумрудно-зеленую воду, то на растительность на берегу, растянувшуюся сплошной стеной на несколько миль, то переводил взгляд на тощих туземцев, дивясь их природной выносливости и умению обращаться с веслом. Солнце палило их покрытые потом и узорами татуировок тела так нещадно, словно его лучи проходили через линзу.
Хотя шестеро гребцов и работали пагайа [50]изо всех сил, делали они это абсолютно тихо, не тревожа неосторожным движением безмятежную морскую гладь. Такой стиль гребли требовал от людей немалых усилий и длительных тренировок, потому их обучали чуть ли не с младенческого возраста.
Дело в том, что весла с длинными рукоятками и широкими лопастями, края которых были остро затороченные, никогда не поднимались из воды. В этом и состоял весь секрет. Гребцы поворачивали весло таким образом, что лопасть становилась горизонтально, а затем, когда оно возвращалось в первоначальное положение, то его острый край буквально разрезал воду.
Движения гребцов были доведены до автоматизма, каждый из них четко синхронизировал их с движениями товарищей, ибо в противном случае был риск достичь противоположного результата: лодка могла затормозить.
– Оскар, ты снова пойдешь под воду один? – обратился по-французски к белому мужчине туземец, державший в руках рулевое весло. – Может, возьмешь-таки себе помощника?
– Нет, я справлюсь, тахуна [51], – ответил Оскар и на секунду зажмурился от блеска позолоченных часов на руке жреца, пустивших «зайчика» ему в глаз. – В эту пору черви забираются на большие глубины, не каждый ныряльщик туда сможет спуститься. Ваша задача как следует подготовиться и вовремя обезглавить эту тварь, а моя – выманить ее из норы и подцепить на крючок. Использовать чужую жизнь вместо наживки не в моих правилах, ты же знаешь.
Туземец ничего не ответил – в знак молчаливого согласия.
Оскар посмотрел на гребца, что сидел ближе к нему, потом перевел взгляд на кормчего, сидевшего у руля, и задумался. Оба туземца были желтоволосыми [52], но еще полны жизненных сил. Они ни в чем не уступали молодым, но их лица…
Назойливые мысли продолжали мучать Оскара.
«Странно, – думал он, – время уничтожает различия, стирая большую часть отличительных черт на лицах стариков, и делает их похожими друг на друга. Они выглядят, как пологие холмы, которые когда-то были вершинами высоких гор. А что будет со мной? Буду ли я так же стремительно стареть и дальше? Мне всего шестнадцать лет, а выгляжу на все тридцать. Неужели Бог никогда не даст мне передышку? Кто я в Его глазах – отброс, мусор, грязь под ногтями? Я сброшен со счетов или это какой-то план задуманного для меня испытания? Но это абсолютно незаслуженное решение! Почему жизнь так смеется надо мной? Как жаль, что скоро мне придется снова исчезнуть, пока и эти люди не начнут что-то подозревать. Когда они начнут замечать за мной странности, то, скорее всего, ополчатся против меня и велят убираться подобру-поздорову, как это делали другие люди. А может быть, все-таки поймут?..»
Местная община, жившая на одном из соседних островов, довольно-таки радушно приняла Оскара к себе два года назад, когда их король узнал, что за белым человеком, попросившим у них приют, крепко держалась слава лучшего ныряльщика архипелага. Проверили – слово с делом не разошлось. Будучи прирожденными мореплавателями, обходившимися без лоций и судовых деклараций, морских карт, туземцы ценили такие качества в людях. И они чувствовали свое духовное родство с ныряльщиками, кто также занимались исключительно морским делом. Да и ловить чешуйчатых червей не каждый ныряльщик отважится в одиночку. Король даже хотел было отдать самую красивую из своих дочерей в жены Оскару, желая связать его кровными узами, но тот вежливо отказался, пояснив тем, что еще не готов к семейной жизни и ему нужно время для подобного решения.
Туземцы сильно отличались от аборигенов из австралийских резерваций, которые из скопища грязных лачуг часто подавались в города в поисках лучшей судьбы, но хмурые и неприязненные взгляды на окаянную жизнь и там не покидали их. В этих же людях чувствовалась сдержанная уверенность в себе и собственное достоинство. Не было хитрости, угодливости, прозрачных намеков, в глазах никогда не вспыхивал мятежный огонь беспокойства, потому что они не задавали много вопросов, не вступали в длинные споры, никогда ни на что не жаловались и ничего не просили. А самое главное – они были свободны. Странно, но Оскару не удавалось замечать в них плохих черт характера. Как, впрочем, и хороших. Природа наградила этих людей замечательным качеством: спокойствием к течению жизни, в котором все мелочи тут же забывались. Казалось, они умышленно жили размеренно, отмалчиваясь от проблем и оставаясь нейтральными ко всему, что их окружало.