Наступало лето 1939 года. Мы помним душный жар этого лета, в конце которого у западных границ СССР была развязана Гитлером разбойничья, страшная война. В это лето суховеи пронеслись над Куйбышевской, Саратовской, Сталинградской, Чкаловской областями, иссушили землю юго-востока, где проводился гигантский опыт на 500 тысячах гектаров.
Просо очень теплолюбиво. Оно будет зябнуть при слишком раннем севе. В почву оно просится, когда солнце прогреет ее до 15 градусов. Оно внятно говорило, кричало об этом, и прежде его не слушали.
Срок сева должен быть выбран почти математически точно. Его следует закончить в 2–3 дня. Мелкие семена нельзя зарывать глубоко. Надо, чтобы их встретила влага. Они беззащитны: только человек убережет их от сорняков.
Ученые пришли с общими рецептами. Десятки тысяч агрономов, звеньевых, сотни тысяч колхозников подхватили их; исправляли, смело дополняли. Необычайный порыв охватил целые области. Сотни тысяч людей, работавших над одним делом, учились понимать природу, чтобы, понятая, она стала покорна человеку. Новая находка одного почти немедленно отзывалась во всех концах огромной делянки; это было как эхо. Росли мастера высоких урожаев.
Колхозники применили глубокую вспашку под зябь. Наперед собирали влагу для полей; щитки удерживали снег — их переставляли после каждой метели. Между ними соорудили еще снежные валы. У звеньевой З. И. Кирилюк из колхоза «Колос», Чкаловской области снег покрыл участок ровным шестидесятисантиметровым слоем. Тяжелые катки укатывали поля и до посева и после (чтобы помешать распылению верхнего слоя почвы и ссыханию его, после дождей, тонкой корочкой). Сеяли яровизированными семенами. Удобряли с осени; после еще «подкармливали» — по зеленям ездили бочки с жидкими питательными смесями.
В газетах того года писали об М. Ф. Абдулле (колхоз имени Крупской, Западный Казахстан), собравшем на поливной площади по 68 центнеров с гектара, о звеньевой Ф. В. Кондратенко (колхоз «Поход», Чкаловской области) — с ее урожаем по 50 центнеров, Безбородове (колхоз «Серп и молот», Сталинградской области), добившемся на массиве в 70 гектаров почти по 31 центнеру, И. Д. Ищенко, который в колхозе «Перемога» на Киевщине дал по 65 центнеров с гектара. «… Получилось так, что и земля-то наша как бы переродилась», писали колхозники Державинского района, Чкаловской области. «… Стоит травостоем 90 сантиметров вышиной. Никогда такого урожая ни один старик в своей жизни не запомнит! Наш район, Ивантеевский, самый засушливый… Ни лесов, ни прудов, ни рек — ничего нет… В конце июня температура доходила до 47 градусов. Но все-таки нашей советской наукой самую природу побороли и заставили подчиниться…» Это из письма Д. Г. Сысоева, артель «Красный партизан», Саратовской области.
На семена отбирали лучшие метелки. Оказалось, что нет сорта проса, которого нельзя было бы улучшить. Колхозники сделали в этом году такую семеноводческую работу, для которой при обычных методах потребовалось бы пять лет.
ОПЫТ НА 700 ТЫСЯЧАХ ГЕКТАРОВ
Битва 1939 года была выиграна. Но что это значило? Только то, что победа была и обязательством и залогом для будущего. Еще более грандиозной стала опытная «делянка» в 1940 году. Семьсот тысяч гектаров проса! Осенью 1939 года колхозники отбирали лучшие метелки для той земли, которая уже готовилась принять семена…
Скажем коротко: в 1940 году на пятистах тысячах гектаров просо дало средний урожай по 15 центнеров, а та двухстах тысячах — по 20 центнеров.
Эти два года означали перелом во всей мировой истории просяных полей. Да, культура, которую кое-где высевали «на затычку» и, высевая, заранее мирились с тем, что ничего доброго от нее не дождешься («вот она, деревенская, мужицкая, нищета: просо серенькое, редкое, в полторы четверти вышиной, с огрехами — видна голая, пыльная, бурая земля…»), эта культура сразу перескочила в самые урожайные зерновые культуры. Никакая другая из них не даст легко по полсотни центнеров с гектара: просо давало их сплошь и рядом в 1940 году.
Мы знаем и не забудем, что скомкало и сорвало нашу третью мирную битву, битву за просо, и прервало гигантский опыт 1941 года…
Но добытое массовой, народной наукой в те предвоенные годы не развеялось по ветру, не сгинуло. Не расточилась власть над природой, хотя миллионы людей, бравших ее с бою, ушли защищать свой общий большой дом, свою Родину.
В 1943 году актюбинский колхозник Чаганак Берсиев в Казахстане собрал больше двухсот центнеров проса с гектара. Вероятно, это был самый большой урожай, когда-либо взятый человеком от любого зернового растения на поле.
ШПОЛЯНЦЫ
Начало этого рассказа можно озаглавить:
«Как кок-сагыз повел за собой просо».
Не совсем обычная встреча состоялась в первых числах мая 1946 года. Там были Ф. С. Рубан, Е. С. Хобта, А. Ф. Фесенко. Это бригадиры колхоза имени Молотова и имени Шевченко, Переяслав-Хмельницкого района, и колхоза «Пролетар», Черкасского района. Все — каучуководы, собравшие в прошлом 1945 году на своих однолетних плантациях в среднем корней по 31 центнеру с гектара (план был 4 центнера). Приехала на встречу молодая, но уже знатная просоводка, комсомолка, звеньевая колхоза имени Петровского, Шполянского района, Екатерина Чалая и еще молодая девушка, тоже комсомолка-шполянка и тоже звеньевая — Ольга Товстоног. Было много и других мастеров кок-сагыза и мастеров проса.
Стояли ясные, залитые ослепительным светом дни, с высокими, будто тонкой кистью наведенными облачками. Пылили дороги. Наступало лето великой суши. А мастера полей встречались, чтобы договориться, как повторить по просу «бросок», уже осуществленный кок-сагызовцами. Люди, работавшие с самой молодой в мире культурой, учили людей, занятых древнейшей из всех сельскохозяйственных культур.
Да, речь шла не более не менее, как о гнездовом посеве проса! В два раза меньше семян, чем обычно, сорок тысяч «букетов» на гектар, — у весеннего поля голый, черный вид на две трети пустующей земли; но в этой дерзновенной идее должен был заключаться секрет победы!
Все с виду по-прежнему в деревнях Киевской области. Но на деле нечто новое и могучее вошло в их жизнь. Случилось так, что прежде всего и больше всего это незаметное с виду, но решающее изменение коснулось Шполянского района.
Оно стало на пороге каждой хаты. Примешалось отныне ко всем мыслям, работе, поведению людей. Жители соседних деревень, еще раз в свободный час обходя поля, сходились где-нибудь на обмежке. Завертывая ножки махорки или попыхивая коротенькими и дочерна обкуренными трубочками, вступали в беседу. Ничего особенного: какой денек, дуже парит, не будет ли дождя, — и тут переходили к дневным работам и, откинув сапогом сизую, жилистую лебедку, надолго усаживались, чтобы обсудить в подробностях сделанное сегодня — как у вас и как у нас.
В плотном, долго не оседающем пыльном облаке, охая рессорами, подымалась с проселка на греблю ставка машина. Приехал секретарь райкома, привез районного агронома Семко.
Вызвездило. Тут полдеревни. Бригадир Илларион Денисович Ищенко рассказывает, как он в колхозе «Перемога» в 1939 году собрал по 65 центнеров проса с гектара — тогда пришлось ему побывать и в Москве, на Всесоюзной сельскохозяйственной выставке…
Ефрем Григорьевич Земляной вернулся из армии. Был он до войны ездовым и, когда думал о том, как начнется для него мирная жизнь, представлял себя опять ездовым; или (он знал и чувствовал, что стал иным, вырос за эти годы) рассуждал так: если я выберу себе другое дело, то непременно будет оно чем-нибудь сходно с прежним.
Первые дни в колхозе изумили его. Он слышал вокруг только и разговоры, что о просе. Просо, просо — и не просто просо: за этим просом стояло то, что он еще не до конца понимал, неслыханный замах; точно велись эти разговоры на языке, все слова которого с детства были знакомы, но общий смысл непостижимо ускользал.
Деревню в армии он тоже представлял какой, какой оставил ее. Да нет, он видел ее и после, украинскую деревню. С победоносными полками он проходил на Запад. Торчали трубы на плещинах пожарищ среди одичалых полей в сорняках; он подходил и сам поднимал или ворошил ногой что-нибудь из ржавого лома сельскохозяйственного инвентаря; женщины оплакивали брата, мужа, отца. Страшны следы гитлеровцев!
И вот он дома. Там было это все: сожженные хаты, вырубленные сады, почти ни одной семьи, не потерявшей кого-нибудь убитыми на войне или замученными в гестапо. Все это было, но было и то, чего он не знал раньше и не видел; то, что, очевидно, родилось за это время, а теперь оказывалось главным. Будто он сошел с корабля и думал найти его опять на том же месте или позади, отнесенным волнами, а корабль уплыл вперед и надо нагонять его.
Ефрем Земляной попал в самую гущу этой деятельной, полной какого-то собранного, уверенного и радостного напряжения жизни. Разговоры вокруг него были только внешним проявлением того огромного и важного, что составляло ее суть. Так краешек льдины над водой позволяет угадать глухую массу, скрытую под волнами.
Во всех окрестных деревнях перестукивались топоры: четыреста домов вырастали на пожарищах. Каменщики вывершивали кирпичные стены школ. Земляной видел, как уже в этом первом послевоенном году полностью восстанавливалась по району прежняя посевная площадь. Не было колхоза, который остался бы в стороне от охватившего весь район социалистического соревнования «За высокий сталинский урожай». Говорили о двух девушках-комсомолках — Ольге Товстоног и Прасковье Оношко из колхоза «Двадцатилетие Октября», которые были в числе первых инициаторов соревнования.
И непреодолимая сила этой жизни захватила Земляного.
Просо он никогда не сеял и не собирался сеять. Теперь он переспросил своего деда:
— Так по скольку пудов соберете?
Он все-таки постарался, чтобы вопрос его прозвучал иронически. Но с малых лет, когда слово деда было законом в семье, он привык смотреть на него как на человека, безошибочно уверенного в том, чтό надо, фантазиями неколебимого.