Правитель закатил желтые, в красных прожилках белки под набрякшие веки и представил свой портрет в парадном облачении на белой странице рядом с символами[36], выведенными рукой самого умелого рисовальщика.
Он стоит на высоком холме с поднятым мечом в руке. А ниже, у подножия, его воины выгоняют, убивают и тащат к жрецам молящих о пощаде испанцев. И выделяется среди них долговязая фигура Кортеса. Куаутемок даже зажмурился от удовольствия, когда вспомнил, как вернулись в город три плененных испанцами сановника и передали слова Кортеса, который, дескать, отнюдь не желает уничтожения Мешико. Ему хорошо известны мешикские силы, но и Куаутемок отлично знает, что он со всех сторон окружен и что талашкаланцы горят желанием мести и за недавнее, и за далекое прошлое. Мудрее всего подчиниться, и тогда Кортес обещает мир почетный. Владыка Мешико не удостоил его даже ответом.
Куаутемок простер руку, в которую тут же лег тончайшей работы золотой кубок с разведенным кактусовым вином. Пригубив, правитель блаженно зажмурился и облизал губы. Он любил выпить, чтоб заглушить боль, а придворный лекарь говорил, что ему совсем нельзя, за что и был направлен прямиком на жертвенный камень бога Кецалькоатля — символа соединения вековечной мудрости с красотой и светозарностью. Второй оказался сговорчивей и разрешал один кубок раз в две недели. Вскоре и его сердце сгорело на алтаре перед статуей великого бога. Третий же не запрещал пить вовсе, лишь подсовывал после каждого возлияния настой горьких трав да держал наготове острейшее лезвие, чтобы спустить при случае дурную кровь.
По залу пробежал неприятный гул. Как ветер разносит клочья тумана, развеял он веселье. Затихли разговоры, смешки. Прекратилось топанье ног по полированному полу. Музыканты сбились, зафальшивили и пошли вразнобой, но прекратить играть без приказа не осмелились. Правитель медленно приоткрыл один глаз и повел им по толпе. Нащупал виновника пропавшего торжества — невысокого индейца в лохмотьях, которые когда-то были парадным облачением знатного мешикского касика.
От предчувствия неприятных вестей попавшим в силок колибри забилась на виске зеленоватая жилка. С трудом разлепив второй глаз, он взмахом руки подозвал к себе вестника. Тот опасливо, бочком пробрался сквозь шарахнувшуюся от него, как от зараженного оспой, толпу придворных. Грохнув локтями и коленями в пол, распростерся у нижней ступени трона. Замер. Под величественными, теряющимися в серой дымке сводами тронного зала повисла мертвая тишина.
— Говори, — тихим, как журчание осеннего ручья, голосом повелел Куаутемок.
Касик заговорил. Каждое тяжелое и горькое слово, вырывающееся из его разбитого рта, камнем припечатывало к земле не успевший толком начаться праздник.
Кортес сидел на невысоком пригорке, теребя кончик черного уса, в котором появились первые седые нити. Чуть ниже на кочках расселись кабальерос Педро де Альварадо и Кристобаль де Олид. В мрачном молчании созерцали они неприступные стены Шальтокана. Уже третий день они пытались добраться до главных ворот, и каждый раз их постигала неудача. Попытка с наскока ворваться в город закончилась, когда у передового отряда талашкаланцев прямо под ногами рассыпался мост через широкий пролив. Многие попадали в воду и утонули.
На следующий день Кортес, надев свой лучший наряд, со свитой из всех офицеров, потребовал позвать касика для переговоров. Их два часа продержали на узком пятачке земли под палящим солнцем, от которого негде было укрыться, а потом к ним лениво выползла какая-то мелкая чиновничья сошка и неприкрыто глумливым тоном сообщила, что касик изволит отдыхать, а потому не может удостоить их аудиенции. Только не до конца зажившие раны помешали де Альварадо бросить коня в пролив и, переплыв на ту сторону, заколоть нахала.
Вечером того же дня инженеры попытались навести временный мост, но попали под шквал камней и стрел, летевших навесом из-за городских стен. Почти все, кто оказался в тот момент на дамбе, были ранены, а мост размолочен в труху. Ответный огонь из аркебуз и арбалетов результатов не дал, стрелки из-за стен так и не показались. Чтобы подтащить фальконеты по дамбе, нужно было миновать еще один довольно длинный мост, а в том, что он не рассыплется под их тяжестью, никто не был уверен. И сохранялась опасность, что мешики могут высадить десант и отрезать артиллерию от основных сил.
Утром следующего дня касик талашкаланцев решил погеройствовать и, никого не предупредив, повел своих людей на штурм. Завалив разрыв в дамбе обмазанными глиной вязанками с хворостом, они преодолели провал и смогли добраться почти до самых стен. Но там касика настиг метко пущенный камень. Штандарт с распростертым белым орлом сломался, и индейцы, как это с ними часто случалось, без командира потеряли волю к борьбе и побежали. К тому времени часть плетенок уже подмыло и унесло в озеро, и опять многие свалились в воду и захлебнулись. Их раздутые трупы до сих пор прибивало к берегу.
Без осадных машин или артиллерии город было не взять. Оставалась некоторая надежда на то, что в течение нескольких дней на воду спустят две бригантины с пушечным вооружением и они смогут прикрыть огнем наводящих переправу инженеров. Но выдержат ли они атаку сотен мешикских лодок, до отказа набитых воинами? Самым разумным выходом было бы сняться и несолоно хлебавши уйти в Тескоко, но над армией Кортеса дамокловым мечом висело поражение у Истапалана. Один раз ничего не значил, но второе подряд фиаско могло окрылить мешиков и отбить у союзников веру во всемогущество и непобедимость teules. Вселить уверенность, что teules вовсе не боги, а простые люди. Причем смертные. Кортес тяжко вздохнул. Нужно был принимать какое-то решение.
На границе лагеря раздался шум. Предостерегающие крики часовых сменились на приветственные. Послышались топот копыт и конское ржание. На широкую площадь, от которой и тянулась в озеро неприступная дамба, выехал Гонсало де Сандоваль.
Рыцарь свечкой держался в седле, и лицо его сияло ярче начищенной кирасы. Прогарцевав по каменной брусчатке, он легко соскочил с седла, бросил поводья юркому оруженосцу и замер навытяжку перед капитан-генералом. Видно было, что его распирает от радостных новостей, но и портить сюрприз он не хочет.
— Ну что там у тебя? — буркнул Кортес, отнюдь не расположенный играть в такие игры.
— Полная и окончательная победа, — с расстановкой, чтоб все услышали и прониклись, доложил де Сандоваль. — Город Чалько освобожден от мешиков без единого раненого с нашей стороны.
— Похвально, похвально, — смягчился Кортес. — И как вам удалась сия замечательная виктория?!
— А мы в ней участия и не принимали, — еще шире расплылся в улыбке Сандоваль.
— Как так? — в один голос удивились капитаны.
— Жители Чалько вместе с пришедшими на помощь отрядами из Талашкалы сами отбили нападение мешиков и скинули их в озеро.
— Сами? Без вашей поддержки? Не прося никакой помощи? Собрались и одолели?! То есть они теперь не боятся выступать против мешиков без нашей поддержки?
Сандоваль кивнул.
Кортес улыбнулся и хлопнул капитана по плечу:
— Думаю, Куаутемоку эта новость придется совсем не по душе.
На главной площади казнили очередного лазутчика. Под барабанный бой и радостные крики во множестве собравшихся испанцев и талашкаланцев. Последним казни по христианскому обряду доставляли какое-то мистическое удовольствие.
Несчастного привязали к большой колоде, установленной посреди главной площади. Палач в красном капюшоне раскалил на жаровне и поднес к телу железное клеймо, оставив на коже пылающую букву G. Рев толпы и гудение сонма мух, ринувшихся на свежую рану, заглушили вопли несчастного. А через несколько часов, когда он… Дальше донья Марина смотреть не стала, она задернула легкую занавеску, отошла от окна и упала на кровать, зажав ладонями уши. Но не крики мучаемого человека пугали ее, женщину мучил страх за свою судьбу.
Если этот мешик один из многих, подосланных убить Кортеса или кого-то из высших капитанов, то ничего страшного. Но если это гонец от Куаутемока, несущий ей очередную скляницу с ядом, завернутую в любовное послание, то ей может прийтись не сладко. Кортес, безусловно, ее любит, но после истории с Миро еще и это?
А может, пойти и рассказать капитан-генералу? О Куаутемоке и его посланиях. Но не возникнет ли тогда вопросов про Миро?
Ромка отшатнулся, наступив на ногу своему спутнику и даже этого не заметив.
— Матерь Божья, святая заступница и покровительница, — истово перекрестился итальянец, тоже не заметив отдавленной ноги. — Что… Кто это?!
— Чудище морс… Озерное, — ответил Ромка, удивленно разглядывая размочаленный обломок древка в своих руках.
— Я вижу, что чудище! — взвизгнул флорентиец. — Откуда оно тут взялось?
— Откуда, откуда? Посадили, вот и сидит.
— Кто?
— Жрецы, я думаю, — процедил Ромка, всматриваясь во тьму за решеткой. — А этот гад сильно смахивает на идола, что стоит наверху, за алтарем. Тогда понятно, почему нет курительниц и трупов, а сердец и прочей требухи перед статуей не сжигают.
Эти поклоняются морскому змею, а жертвы они ему просто скармливают.
— Через те дыры сбрасывают? Сюда? Вниз? — уточнил дон Лоренцо.
— Скорее всего, — ответил Ромка. — Пойдемте, а то воняет здесь… Да и гады эти… — Не решаясь подойти к воротам, он вытянул шею, силясь разглядеть, что творится в огромном бассейне. Падающих с потолка через далекие дыры капель света было мало, но на миг показалось, что он видит кольца аспидно-черного тела над мрачными водами. — Фу, гадость!
— А они не выберутся? — спросил итальянец, опасливо прислушиваясь к тяжелым всплескам на той стороне.
— С чего б им? Жрецы ведь тоже не дураки и съеденными быть не хотят. Помните механизм наверху? Он рассчитан на о-о-очень тяжелые ворота.
— И то верно, пойдемте скорей, — ответил флорентиец, косясь во мрак бассейна. — Факел скоро догорит.