– Почему нет? – настаивает Томас. – Расскажи мне об этом.
– Потому что как он может показать, что он хороший человек, если он в тюрьме? Он сидит там вместе со всякими ворами и убийцами. Никому там нет дела до того, хороший он или нет. Они просто хотят, чтобы он сидел, ел хлеб и пил воду и смотрел сквозь решетку на солнце.
– Итак, если твоему отцу удастся показать себя с хорошей стороны… что тогда?
– Может быть, тогда его выпустят раньше.
– А как твой отец может показать, что он хороший человек?
– Для этого он должен делать что-то хорошее, все, что делают хорошие отцы! – с нотками отчаяния в голосе произносит Джеймс. – Мы с вами тут просто ходим по кругу.
– Вовсе нет. Мы продвигаемся по прямой – от проблемы к ее решению.
– Он не должен сидеть в тюрьме, – опять повторяет Джеймс. – Ему должны были назначить… как это называется, когда тебя приговаривают к заключению, но ты остаешься дома?
– Наверное, домашний арест?
– Точно. Они должны были посадить его под домашний арест. Тогда он мог бы оставаться со своей семьей, и все бы видели, что он хороший человек. Он мог бы…
Повисает пауза, и Томас улыбается. Похоже, Джеймса осенила какая-то мысль. Томас чувствует легкое покалывание на задней стороне шеи.
– Ага, вот как! – тихо говорит Джеймс.
39В два раза сильнее как минимум
День похорон Джули Ормерод выдался жаркий и солнечный. Джеймсу тогда было всего шесть лет. Люди переговариваются над его головой приглушенными голосами, скорбящие друзья и дальние родственники то и дело начинают тискать его и гладить по волосам, приговаривая, какое горе, какое горе, но ты, малыш, конечно, еще не все понимаешь.
Джеймс все прекрасно понимает. Плохой человек врезался в машину его мамы, и теперь мамы больше нет.
– Она теперь на небесах, – произносит женщина, облаченная, несмотря на жару, в шубу, когда они стоят на участке пересохшей земли, где была вырыта прямоугольная яма для гроба Джули. – Она теперь ангел.
Джеймс смотрит на нее с любопытством.
– Я не верю в Бога, – говорит он.
Женщина прижимает ладонь ко рту и кивает.
– Я все понимаю. Я понимаю, ты сердишься.
Джеймс пожимает плечами.
– Я не сержусь. Но Земля возникла четыре с половиной миллиарда лет назад. А не была создана Богом за шесть дней. Я верю в науку. – Он делает несколько шагов вперед, чтобы взять горсть сухой земли – скорее даже пыли, – и бросает ее на гроб в могилу. Потом снова смотрит на ту женщину, чьего имени даже не знает: – Я вовсе не сержусь. Мне просто очень грустно.
Элли плакала не переставая, с тех пор как умерла мама. Она стоит рядом с отцом, а вереница людей проходят мимо них от могилы, похлопывая Даррена по плечу и целуя Элли в макушку. Все они поедут потом на Сантус-стрит, где бабушка наготовила бутербродов, и они будут пить теплое пиво из банок и рассказывать истории о Джули, и они будут смеяться и плакать до полуночи. Джеймс встает рядом с отцом и Элли, и Даррен обнимает их обоих.
– Я хочу, чтобы мама снова была с нами, – говорит Элли.
Сильные руки Даррена еще крепче прижимают к себе детей.
– Я тоже этого хочу. Но пока мы будем помнить ее, она всегда будет с нами.
Джеймс отряхивает пыль со своей ладони.
– Но ничего уже не будет, как раньше.
– Нет, – говорит Даррен. – Не будет. Но мы должны постараться справиться с этим, и делать это нужно всем вместе. Мы должны быть рядом. Ты, я и Элли.
Джеймс задумывается.
– А кто будет кормить нас ужином, когда мы приходим из школы? Ты не будешь теперь работать?
– Я бы с радостью. Но мне придется работать еще больше, чем раньше. И я подумал… что, если бабушка теперь станет жить с нами?
– А она будет заставлять нас пить выдохшуюся колу, как тогда, когда мы заходим к ней на День подарков?
Даррен улыбается.
– Нет. Никакой выдохшейся колы. Обещаю.
Элли поднимает на него глаза и спрашивает:
– А почему тебе придется работать больше?
Даррен целует ее в макушку.
– Потому что теперь у нас только одна зарплата. Так что я должен буду работать в два раза больше. Но вы не переживайте. У нас все будет хорошо.
Последние участники траурной церемонии идут мимо надгробий к выходу. Джеймс спрашивает:
– Если тебе придется работать в два раза больше из-за того, что мамы больше нет, значит, ты и любить нас теперь должен в два раза сильнее?
И Даррен Ормерод, сгорбившись, прижимает к себе своих детей и дрогнувшим голосом говорит:
– Да, именно так. В два раза сильнее. Как минимум.
– Мне нужно кое-что для эксперимента, – заявляет Джеймс Элли, когда она спускается в гостиную в своей униформе для магазина. Этим утром ей нужно отправиться на работу, и она с беспокойством смотрит на брата, скачущего на диване.
– Я сделал это! – продолжает Джеймс. – Я придумал эксперимент. Он просто потрясающий. Но для него мне кое-что потребуется.
– Надеюсь, ты не собираешься снова взорвать дом, – говорит бабушка из своего кресла.
Элли бросает на нее сердитый взгляд. Глэдис толком не объяснила, зачем скрылась вчера из дома таким странным образом: сказала, что «просто хотела прогуляться». Элли все это кажется чрезвычайно подозрительным, но, как бы то ни было, никаких плохих последствий это не имело, и бабушка ведь, в конце концов, сама вернулась домой. Конечно, ее трюк с подушками не может не вызывать беспокойства, но Глэдис уверяет, что ей просто нужно было пойти подышать воздухом и она не хотела, чтобы они волновались.
– Бабушка права, – говорит Элли Джеймсу. – Больше никаких взрывов.
– Мне просто нужно немного пластилина, – сообщает Джеймс. – И несколько коробок. И еще светодиоды. Наверное, Дэлил может раздобыть их в школьной лаборатории.
– Я могу принести тебе коробки из магазина, – говорит Элли. – И пластилин там тоже есть, в отделе игрушек. А что ты придумал?
Джеймс излагает свой план, и бабушка приходит в восторг:
– По-моему, здорово!
– Да, – соглашается Элли. – Идея вроде хорошая.
Она читала на сайте условия конкурса, и там было написано, что претендующий на победу эксперимент должен быть «полезным в практическом и социальном плане». Идея Джеймса, как кажется, вполне отвечает этим требованиям.
– Это майор Том тебе подсказал?
– Нет! – восклицает Джеймс. – Это я сам придумал! Он просто подтолкнул меня к этому.
Элли задумывается на минуту.
– Знаешь, на самом деле идея отличная. Ты молодец, Джеймс! – Она покусывает губу. – Черт возьми, ведь это правда наш шанс!
– Но нам еще нужно подтвердить в школе, что я буду участвовать, – напоминает Джеймс. – Они ведь приглашали на встречу нашего родителя или опекуна.
Элли кивает.
– Я схожу туда в понедельник утром. Мы попросим бабушку написать письмо с согласием, и я скажу им, что она не смогла прийти сама, потому что занята… какой-нибудь благотворительной работой или чем-нибудь в этом роде.
Бабушка издает радостный возглас из своего кресла и запевает: «We are the champions, my friends! We’ll keep on fighting to the end!»
Элли смеется и, подтолкнув локтем Джеймса, присоединяется:
«We are the champions, we are the champions!»
«No time for losers!» – выкрикивает Джеймс, потрясая в воздухе кулаками.
«Because we are the champions of the world!»[12] – заканчивают они все вместе, и бабушка распевает вибрато, держа последнюю ноту, которая обрывается лишь тогда, когда раздается резкий, официально звучащий стук во входную дверь.
Элли и Джеймс переглядываются.
– Интересно, кто бы это мог быть? – произносит бабушка.
Джеймс осторожно выглядывает из-за занавески и замечает сначала машину, припаркованную за фургоном их отца на улице, а потом видит фигуру, стоящую у двери. Он смотрит на Элли и судорожно сглатывает.
– Это полиция.
40Неизвестное лицо
Полицейский – высокий мужчина средних лет. Когда он снимает свою фуражку, пристроив ее на согнутой руке, Элли видит, что волосы у него седые и редкие. Она знает его – по крайней мере, его лицо ей знакомо. Он стоит у двери, окидывая взглядом их маленькую гостиную и поочередно глядя на Элли, Джеймса и Глэдис.
– Вы не возражаете, если я присяду? – Полицейский кивает в сторону дивана.
Лицо Глэдис морщится.
– А я вас знаю. Вы приходили арестовывать нашего Даррена.
Так вот откуда Элли его знает. Он давал показания в суде, но очень кратко – просто чтобы сообщить, что Даррен Ормерод сразу же признал свою вину в совершении преступления и с самого начала согласился сотрудничать со следствием. Но зачем он пришел к ним сейчас?
Внезапно ее лицо становится мертвенно бледным. О боже! Неужели что-то случилось с отцом? Воображение рисует ей ужасающие картины, мелькающие одна за другой: драки, избиения в душевой, самодельные ножи, вонзающиеся в живот, Даррен, лежащий весь в крови в своей камере. Элли опирается рукой о буфет, чтобы не упасть.
Что же теперь будет, если он действительно умер? Что с ними будет? Их отправят в приют навсегда. А не только до времени освобождения отца. Затем на нее обрушивается шквал других мыслей. Есть ли там страховка? Выплатят ли им что-нибудь? Выдержит ли бабушка этот шок? И, о боже, если отец умер, то должны быть похороны. Где его похоронят? В тюрьме? Или его можно будет похоронить рядом с мамой? И кто будет заниматься всем этим? Она должна взять это на себя? Нет, она больше не может, не может. Она прямо сейчас, прямо там упадет на пол, и все. Это выше ее сил.
– Так я могу присесть? – снова спрашивает полицейский.
Элли вспоминает его имя. Полицейский констебль Кэлдербэнк. «Но почему он не просит меня присесть? – думает она. – Ведь так всегда делают в фильмах, когда приходят сообщить плохую новость». Констебль Кэлдербэнк улыбается Глэдис:
– И я бы не отказался от чашечки чая.
Глэдис откидывается на спинку своего кресла: