– Дядька Мирослав, чего это они? – сумел-таки совладать с подрагивающей челюстью Ромка. – Чего хотят-то?
– Шпагу достань, – прошептал ратник уголком рта. – Да не дергай. Медленно. И руку опусти. Если начнется, руби по ногам и голову пригибай, а я по верхнему уровню пойду.
Ромка поежился и медленно потянул из ножен, скрученных сыростью, чудом сохранившуюся шпагу.
– Что, так прямо и рубить? Взаправду?
– А ты как хотел? – обозлился Мирослав. – Понарошку?!
Туземцы зашевелились, расступились, и в созданный ими круг вошел приземистый мужчинка, живот которого размером и выпуклостью мог соперничать с квасным бочонком. Облысевшую голову толстяка прикрывало от солнца одно облезлое перо, на лице не было живого места, отовсюду торчали кости и щепки, кожа вокруг них лоснилась, будто смазанная лампадным маслом. Сопя и покряхтывая, он снял с плеча деревянную колоду, обтянутую грубо выделанной кожей, присел на землю, по-обезьяньи обхватил полено заскорузлыми ступнями с длинными грязными ногтями и достал из-за спины две толстые палочки, на которых были нанизаны черепа. Ромка моргнул, не поверив своим глазам! Да, черепа. Судя по форме, человеческие, а по размеру – детские?! Он аж поперхнулся и чуть не выронил оружие.
Не обращая ни на кого внимания, толстяк нежно погладил барабан по боку, отполированному множеством ладоней, и начал постукивать по нему своими ужасными палочками. Сначала совсем тихонько, потом все убыстряя и убыстряя ритм до скорости, с которой дятел долбит прогнивший ствол, выискивая толстых личинок.
Повинуясь ритму, аборигены стали вздрагивать всем телом, сначала почти незаметно, потом все сильнее и сильнее. Скоро стало казаться, что их бьет падучая. Ромка и Мирослав замерли, не в силах произнести ни слова. Они не могли оторвать взгляд от этого варварского обряда.
– Дядька Мирослав, чего это они? – спросил Ромка вполголоса. – Головами скорбны?
– Молятся, – уголками губ произнес Мирослав, озаренный внезапным пониманием. – Я что-то похожее в лесах за сарацинскими землями видал.
– А вы и у сарацинов были?! – повысил голос Ромка.
– Тихо ты, не сбивай. Люди не любят, когда им мешают обряд чинить.
Ромка замолчал и даже прикрыл ладонью рот. Аборигены меж тем довели себя до экстаза. Роняя с губ клочья пены и разбрызгивая капли пота, они подпрыгивали, высоко задирая колени, вскрикивали, некоторые падали и пытались грызть землю. Один вцепился зубами в свою палицу, оставляя на ней потеки крови из разорванных губ и десен. Толстый барабанщик закатил глаза и так самозабвенно колотил в свой барабан, что все его жирное тело ходило ходуном, как подтаявший холодец из бычьих хвостов. Воздух вырывался из могучего живота с пыхтением, перекрывающим рокот барабана и звон амулетов.
– Дядька Мирослав, а может, рванем? – не выдержал юноша. – Они уж в беспамятстве вроде.
Мирослав кивнул, внимательно огладывая туземцев и выбирая парочку пожиже, чтоб можно было раскидать их как котят и скрыться чаще.
Дикий танец внезапно прервался. Барабан стих, и толстяк бессильно уронил руки. Не размыкая круга, туземцы повалились в траву на колени и замерли, словно перед иконой.
– Сейчас есть нас будут? – шепотом спросил Ромка.
– Сплюнь, – коротко ответил Мирослав.
Индейцы начали медленно подниматься на ноги, не распрямляя при этом почтительно изогнутых спин и постоянно кланяясь, доставая до земли кончиками пальцев. «Прямо как у государя на приеме», – подумал Ромка. Но при этом они продолжали следить за каждым движением путников, не опуская копий и дубинок.
– Они нас что, за важных людей принимают? – прошептал юноша.
– Бери выше – за богов, – мрачно ответил Мирослав. – Смотри, как стелятся. Матросы на корабле о том рассказывали. Гадость! – крякнул воин, не любивший раболепства.
Ромка молча кивнул, хотя особой гадости в происходящем и не видел. Несколько легконогих индейцев сорвались с мест и, не потревожив ни одной ветки, исчезли в зарослях.
– Может, если они нас богами считают, произнесем что-нибудь торжественное да пойдем своей дорогой? Жаль, пищаль потеряли, а то грохнули бы им на прощание, как Зевс греческий.
– Не выйдет. Пока они нам все почести не воздадут, не отпустят.
– А нам-то что? Мы ведь боги, – уже не таясь, в голос, спросил Ромка.
– Э нет, если ты их почести отклонишь, значит, не бог. Для них, во всяком случае.
– Как так? Раз я бог, значит, могу что хочу делать.
– Но ты ж не бог? – спросил Мирослав.
– Нет, – грустно согласился Ромка.
– А почему?
Юноша в ответ только пожал плечами.
– Потому! – наставительно произнес Мирослав, продолжая приглядывать за окружающими их аборигенами. – Ты знаешь, что не бог. Они думают, что ты бог, потому и кланяются, но если ты их разочаруешь… – Он выразительно качнул острием копья. – Поэтому стой и принимай все их знаки внимания, будто так и должно. Понял?!
Последние слова Мирослав произнес с такой злостью, что Ромка поежился. Затем, помня о словах наставника, он быстро вернулся в прежнее положение, подбоченился и выпятил подбородок. Мирослав сделал то же самое и даже немного опустил наконечник копья.
Послышался треск, и на поляну выскочили те туземцы, которые ходили в лес. Они несли что-то вроде небольшой, наскоро связанной лестницы. К двум длинным веткам был привязан десяток перекладин из ветвей потоньше.
– Лестница какая-то, – недоумевал Ромка. – А чего так ступеньки часто? Да и лезть-то по ней куда?
Аборигены подтащили сооружение поближе к ногам путников и замерли в почтительном поклоне.
– Дядька Мирослав, чего это они?
– Лезь, – злобно прошипел тот. – Усаживайся. – И подтолкнул юношу плечом.
Чуть не порезав колени о собственную шпагу, тот бухнулся прямо на жесткие перекладины. Мирослав, не опуская копья, медленно опустился рядом. Его бугрящиеся мышцами ноги напоминали взведенные рычаги катапульт. Он в любой момент готов был вскочить и броситься в бой.
Ромка пожал плечами. Ему не случалось прежде играть роль бога или даже полубога, и все это начинало нравиться.
Туземцы подняли носилки за длинные ручки и медленно, стараясь не качать и не задевать головами пассажиров за низко висящие ветви, двинулись по едва заметной тропинке. Толстяк занял место в самом конце процессии, неся на потном плече барабан и кряхтя так, что испуганные птицы срывались с ветвей. Временами туземцы начинали петь какие-то заунывные песни и раскачиваться в такт мелодии.
Путники ехали молча. Ромка умудрился задремать, прикорнув на литом плече Мирослава, который погрузился в раздумья. Индейцы несли их в город или деревню, это понятно. Но вот зачем? Может, хотят съесть на африканский манер?
Он покрепче перехватил копье и примерился к макушкам носильщиков. Четверых-пятерых он отправит к праотцам, но останется еще человек двенадцать, с которыми сладить будет ой как не просто.
То, что их считали богами, отнюдь не гарантировало безопасности. По опыту он знал, что для многих дикарей съесть богоподобное существо – значит получить его силу, ловкость и мудрость. Зная местные обычаи и владея языком, им, наверное, удалось бы повернуть ситуацию в свою сторону. Ладно, хоть не связали. При самом неудачном раскладе можно прихватить на свидание со всевышним парочку птиц высокого полета.
«Странная штука жизнь, – думал он. – Началась около суровых вод Белого моря, среди снегов и ледяных полей, и чуть не оборвалась в пасти белого медведя, но тогда обошлось. А закончиться все может у моря голубого, среди тепла, огромных цветов и невиданных зверей».
Чуткие ноздри воина уловили целый букет запахов. Кислый дух прогорклой соломы, на которой спали десятки немытых тел, вонь отхожих мест, дымок костров, ароматы приготавливаемой пищи. У Мирослава свело живот и потекли слюни. Он сообразил, что больше суток у него не было во рту маковой росинки. До процессии стали доноситься звуки большого поселения. Стук глиняных плошек, треск рвущейся материи, пронзительные вопли младенцев, суровые окрики матерей и звонкие шлепки по голым задам.
Носильщики приободрились, прибавили ходу, и через несколько минут взору путника открылась небольшая прогалина, застроенная хижинами без стен. Стебли толстой травы были наброшены прямо на палки, вкопанные в землю. Кое-где между опорами висели большие циновки, сплетенные из той же травы, что и крыши, наверное, для защиты от ветра.
Мирослав легонько подтолкнул Ромку локтем в бок. Тот открыл глаза и долго тер их грязными кулаками.
– Чего? Приехали, дядька Мирослав? – спросил он.
– Тебе лучше знать, – ответил воин, внимательно оглядывая окрестности. – Ты тут бывал? Или не тут?
– Тут, тут. Точно, вон оттуда, из-за кустов смотрел, – оживленно зажестикулировал Ромка. – Они как раз вот оттуда…
– Хватит, – рявкнул Мирослав. – Ты теперь бог, вот и веди себя соответственно.
Ромка стрельнул в него обиженным взглядом, но больше ничего не сказал.
Весть об их прибытии разлетелась по деревне в мгновение ока, и жители стали сбегаться посмотреть на чудо. Сначала подходили только дети, потом к ним присоединились женщины помоложе и старухи, последними стали появляться мужчины, и скоро носилки словно плыли по людскому морю.
Мирослав сидел спокойно и отстраненно, а вошедший в роль Ромка смотрел гордо, как молодой петух, впервые вошедший в курятник не как цыпленок, а как взрослый кочет. Посмотреть было на что. Большинство обитателей деревни составляли женщины лет пятнадцати – двадцати. Их прелести были едва прикрыты бусами и повязками из перьев. У каждой туземки было несколько десятков украшений, сделанных из корабельных гвоздей, цепочек, зеркал и прочей скобяной мелочи, не считая традиционных, вроде перьев, раскрашенных деревянных клинышков и косточек. Некоторые протыкали себе сразу обе губы или обе ноздри. Одна щеголяла чем-то сильно напоминающим расщепленную берцовую кость, проходящую через обе щеки. Еще у одной Ромка заметил две связки пуль в плетеных карманчиках, подвешенных прямо к соскам, отчего те оттягивались почти до пупа. Но молодых, симпатичных и не очень изуродованных было все же гораздо больше.