– Я хочу тебя увидеть…
В эфире сначала было секундное молчание, потом тот самый голос ответил:
– Я тоже.
Веронике захотелось уехать прямо сейчас, сесть на попутку, автобус, на что угодно, чтобы переместиться в пространстве туда, где был этот голос, чтобы услышать его вживую, ощутить его тепло, посмотреть в глаза, вдохнуть его запах. Но Кирилл не торопился, а Станислав Николаевич, закончив переговоры по телефону, вновь уединился с кузнецом Николаем. В итоге выехали в город они уже к вечеру, Станислав Николаевич был в приподнятом настроении и не замечал вялости Вероники.
– Кирилл, ты сможешь выделить людей на раскопки? Надо человек десять, но чтобы тихо. Со стороны властей я постараюсь прикрыть, но лучше, чтобы никто не знал. Место там, как я понял, глухое, жилья поблизости нет, полиция присутствует только в виде приезжего участкового. Это замечательно.
– Смогу, только платите. А что искать будем и где?
– Скажу тебе позже. Мне надо поднять архивы, посмотреть, где Поляков последнее время копал. Изучить местность, решить, где закладывать первые шурфы. Эх, давно я не работал в поле, ну, ничего, опыт, как говорится, не пропьешь, найдем.
– Вы скажите где, я тоже знаю много, подскажу, может, – настаивал Кирилл. Глаза его заблестели, он чувствовал, что такой человек, как Садомский, зря землю рыть не будет, там точно есть клад.
– Всему свое время, Кирилл, всему свое время… Да, Николай сказал, что там он видел еще одного копателя-любителя. Конечно, предупредил его, что нельзя, припугнул ответственностью, но все может быть. И оказывается, именно этот копатель передал ему книги. Это нехорошо, если о чем-то знают двое – значит, знают все.
– Так о чем знают-то? Вы толком расскажите.
– Потерпи, Кирилл, все расскажу. Пока мало информации. Пока мне надо в Питер.
Глаза Станислава Николаевича блестели, в них был виден отблеск золота и счастья, которое это золото несет человеку. На Веронику он не обращал никакого внимания, отбросив мысли о ней на второй план, тем более что с ней всё было решено: море, песок, солнце, немного романтики, секс и, возможно, женитьба.
В том самом ресторане в центре Санкт-Петербурга вновь сидели два человека, один из которых был Станислав Николаевич Садомский, а второй явно старался держаться в тени, хоть по его одежде и манерам было видно, что человек непростой, далеко не бедный, и может быть, даже входит в какой-нибудь список «Форбс». Они пили великолепный чай, который наливал им сам хозяин заведения, соответственно одетый индус.
Наполнив чашки и по традиции добавив молока из серебряного молочника, индус отходил, зная, что второй, тучный мужчина просто так в его ресторан не приходит, ведет серьезные переговоры и мешать ему не стоит. Тем более что за дверями ресторана скромно стоял «Бентли Континенталь» со стыдливо чернеющим невдалеке «Ленд Крузером», возле которого внимательно наблюдали за происходящим в окрестностях молчаливые крепкие люди в темных костюмах.
Таинственный человек шумно отхлебнул чаю из чашки, прищурил затёкшие жирком глаза и первый начал беседу.
– Я прочел вашу рукопись. Достойна уважения. Можно писать диссертацию или хотя бы научную работу, – человек усмехнулся, – но мне кажется, что вы дали мне её не для оценки своего ума и таланта, не так ли?
Садомский скромно кивнул головой.
– Так, и что же, вы считаете, что в этом фолианте написана правда?
Садомский вновь кивнул головой.
– Перестаньте, вы же, насколько я знаю, деловой человек и предпочитаете работать, имея в распоряжении факты. А тут увлеклись средневековой беллетристикой. Я вас не узнаю, Садомский. Выкладывайте, что у вас есть ещё, кроме художественной литературы. У меня самолет в Лондон через пару часов. Времени мало, друг мой.
Станислав Николаевич вздохнул, как делают это люди, которые вынуждены общаться с умами несколько отличного от их развития, и ответил вопросом:
– Вы внимательно прочли?
Толстяк кивнул утвердительно.
– Тогда вы понимаете, о чем речь. Первое: вы должны мне три миллиона рублей, я думаю, эта сумма вас не смутит.
Толстяк скептически улыбнулся:
– Смотря за что.
– Вот за это. – Садомский выложил из портфеля золотое блюдо.
Собеседник небрежно его взял, внимательно рассмотрел.
– Из ваших запасников? Что-то раньше я не замечал за вами склонности к клептомании.
– Нет, блюдо из местности, где были найдены книги. Седьмой век, Сасаниды.
– И?
– Второе, по оценке моего лучшего эксперта, книга тоже седьмого века. Теперь сопоставьте факты, батенька.
– Не может быть… – медленно протянул второй собеседник, уже внимательнее разглядывая артефакт.
– Понимаете? Диссертацию свою, я думаю, отложу до лучших времен, а вот всё, что стоит за этим, необходимо начать решать немедленно.
– Ну что же, я переведу вам сумму сейчас, – толстяк порылся в коммуникаторе, – вот, прошу, а дальше связывайтесь со мной, я прилечу через две недели, финансирование будет. Интересно… Но фактов немного, конечно.
– Я найду факты, – уверенно произнес Садомский, – вы убедитесь в моей правоте, поверьте.
– Договорились. – Толстяк протянул руку, давая понять, что аудиенция окончена, кивнул хозяину ресторана, что счет оплачен, и вышел на улицу. Станислав Николаевич блаженно улыбался. Его коммуникатор пискнул, сообщая, что три миллиона рублей упали на счет, а в душе играли фанфары. Теперь будет всё – и деньги, и слава. А жена потом приложится.
Глава 4
Текст старинной книги, переведённой кандидатом исторических наук Садомским С.Н. со среднеперсидского
Меня зовут Настуд. Мой отец был магом, мой дед был магом, и я стал магом, да, видимо, не освоил всего искусства. Ибо не решил главного, а сделал неблагое. Истина – лучшее благо. Благо будет, благо тому, чьё Истине лучшей благо. О Сраоши, наставь меня на путь истины. Дай мне благую мысль, дабы возникло благое слово, и смог я благое сделать перед лицом смерти, которая унесет меня в поля, где тучные стада охраняют умные собаки, где души ждут сражения с Ангро-Манью, где уже все мои товарищи, что вышли со мной в этот путь.
Я был магом храма огня Атур Гушнасп, где священное пламя озаряло наши души, и магов, и дехкан, и самого шахиншаха, да будет его царствование счастливым и долгим, не как моя жизнь. Когда мой отец ушел в одинокий дом говорить с Заратустрой о боге, я вошел в стены храма и остался. Я знал уже письмо и три языка, я читал старые таблицы из глины, а потом листал шкуры с письменами. Я знал благое слово, так я думал тогда, я мог управлять ветром в долине, я молился Ахуре святому и Спента Манью, что сделали наш мир осязаемым, влили души в прах наш. Мне казалось, я знаю много, я понимаю Заратустру, я вижу Бога. Все не так. Истина – лучшее благо, а нет истины в мыслях моих. Я видел храмы, я видел храм Анахиты, дерзко возвышенный над дворцом Бехистан, я помню его и скорблю о содеяном мною, но не могу принять покаяние, владеет мной Друдж, Ангро-Манью наслал на меня дэвов, и нет у меня сил противостоять им. Сейчас я песчинка в море пустыни, что осталась далеко на юге, а ветер занес меня туда, где даже песчинка не может стать собой, а суждено ей пропасть в белой пелене севера, в стране Вайжда, что сотворил Ахура-Мазда для всех людей, да многопагубный Манью установил там зиму страшную и холодную на погибель всех праведных. Что мне остается перед смертью? Бояться? Я боюсь. Но разве это надо? Молиться? Я молюсь. Но я молился и до этого, да к чему всё? Огонь скоро погаснет, а жизнь моя завершится. Одно меня греет – я пишу эти строки, и, может быть, через тысячи лет кто-то узнает правду, зачем я теперь здесь. А раз узнает, то поведает мою историю другим, они узнают истину, а истина – благо, и душа моя соединится со всеблагим богом, и я буду жить вечно.
Итак, я был магом храма Атур Гушнасп, куда часто приходил шахиншах и молился огню. Однажды он заметил меня и призвал. «Настуд, – сказал он, – ты умен и молод, ты должен сопровождать меня, потому что верховный маг стар, мысли его путаны и непонятны. Даже сам Заратустра был толкователем законов Ахуры для людей, пусть и ты будешь толкователем слов для меня. Я молод, как ты, мы будем вместе, я хорошо держусь в седле, ты тоже, я не умею читать по-авестийски, я не умею говорить на этом языке магов, ты переведешь мне, я должен знать обо всем, что творится в моих шахристанах». Так сказал мне шахиншах, прозванный Парвиз – победоносный. Что я мог возразить? Я шел за ним после везде, где он хотел быть, я знал всё, что знал он, я спал в его дворцах, я жил в столице Тисфуне, я не знал бед, а знал лишь негу и блаженство подле него. Возможно, это было началом моего конца. Когда император Византии послал к шахиншаху свою дочь Мириам, я не принял её, но кто спросил меня? Я песчинка пустыни. Когда приходили люди из Византии и говорили о нашем огне дерзко, ссылаясь на Мириам, принося свои кресты и молясь человеку, который давно умер, почему шахиншах не прогнал их, а слушал? Но зачем я сотрясаю воздух, кто слышит меня? Итак, я был маг, приближенный к блистательному шахиншаху, и как-то раз он воскликнул, устав от неги:
– Мой друг Настуд, а не поехать ли нам на берег Тигра, где шумят деревья и девы купаются на закате дня? Я много трудился, я устал, если выедем сейчас, то достигнем берегов реки как раз к закату.
Я согласился сопровождать шахиншаха, стража последовала с нами, но великий Парвиз остановил их:
– Нет, воины, следуйте в отдалении, не посыпайте наши лица пылью от копыт своих скакунов.
Воины склонили головы, мы сели на двух прекрасных жеребцов и галопом понеслись из душного Тисфуна в сторону, где Ахура сделал деревья густыми, а воды Тигра тихими и теплыми. К вечеру дня мы достигли лагуны, где стоял шатер, поставленный слугами для шахиншаха в тени каштанов и кипарисов, в шатре был накрыт ужин, а с реки доносились голоса купальщиц. Шахиншах отказался вкушать и поспешил на берег, оставив воинов распрягать коней и ужинать, увлекая меня, простого мага, за собой. Будь проклят тот час, когда я пошел за ним! Пригнувшись, как леопард, Парвиз крался по кустам, я шел следом, не понимая, зачем шахиншаху скрываться, но вскоре голоса купальщиц приблизились, и сквозь склоненные ветки я разглядел великолепное: в мелкой лагуне, прогретой за жаркий день лучами солнца, отца огня, детищем Митры священного, мечущим лучи в Ахримана, купались девы, одна была в прозрачной тунике с золотыми нитями, прочие же резвились в брызгах Тигра совсем нагими. Та дева, что была в тунике, приказывала остальным, мы слышали ее повеления издалека, наслаждаясь видами: