Бородатый мужчина вздохнул, подставил табурет поближе, осмотрел разрушения на голове Алексея.
– У тебя скобки есть?
– Какие скобки, я же не врач, я биолог, да и то не закончила.
– Ладно, вон на столе степлер, дай-ка мне, – Павел Леонидович указал Лене на стол, та с содроганием передала ему инструмент для сшивания страниц.
– Вы что, ему прямо степлером будете сшивать?
– Дура ты, Лена. А еще фельдшером назначили. Давай спирт.
– Спирта нет, только хлоргексидин.
– А спирт куда дели? Выпили?
Лена обиженно фыркнула:
– Мы интеллигентные девушки и спирт не пьём. Мне в институте не дали просто, вот и нет.
– Тогда достань водку из шкафа.
Появилась бутылка водки, Павел Леонидович вытащил скрепки из прибора, разобрал их, тщательно промыл в стакане с водкой, потом полил из бутылочки хлоргексидина.
– Так, Лена, теперь намажь ему йодом вокруг раны. Молодец. Парень, давай-ка выпей водки, – в руку Алексея лег наполовину наполненный стакан. Алексей выпил, поперхнулся, тепло разлилось в желудке и потекло дальше по телу.
– Ну, терпи.
Алексей терпел, слушая, как хрустит его кожа, протыкаемая скрепками. Иногда морщился от боли, но терпел.
– Все, бинтуй, – Павел Леонидович удовлетворенно потер руки и тоже выпил полстакана водки.
Лена тщательно перевязала голову, в конце ойкнув:
– Ой, Павел Леонидович, а у него еще в спине дыра! В него стреляли, что ли?
Осмотрев спину, обнаружили и там рану, промыли, наложили вату и перебинтовали. Алексей изрядно устал от медицинских экзекуций, а водка подействовала как снотворное. Он и не заметил, как уснул под заинтересованным взглядом девчушки Лены.
– Так кто он, Павел Леонидович? – вновь спросила Лена, глядя на похрапывающего Алексея.
– Человек, Лена, просто человек. А человек человеку всегда помочь должен, а уж потом спрашивать. Так что не болтай там с девчонками. Иди, спасибо тебе.
Лена озадаченно вышла в сумерки августовского вечера, а Павел Леонидович остался сидеть у стола, не преминув налить себе еще немного горячительного. Позже зашел Петрович, спросил:
– Ну, как?
– В больницу бы его, Петрович…
– Да как в больницу-то? На лодке – сейчас стемнеет совсем, хоть глаз выколи, на реке волна, я ни в Добрянку, ни в Полазну не пройду. До утра надо ждать, Леонидыч. А пешком-то вообще, сам понимаешь.
– Да, подождем. Ну, иди спать, утро вечера мудренее.
Алексей очнулся ночью от жажды. Кое-как встал, поискал глазами хоть что-то похожее на кран или раковину, но не нашел. За этим занятием его застал вошедший с улицы Павел Леонидович.
– Ого, поднялся. Чего ищешь?
– Воды бы…
– Вот вода, в ведре, с родника, – Павел Леонидович подал кружку с холодной вкусной водой.
Алексей с жадностью выпил, сел на стул у стола.
– Ты бы лежал, у тебя голова раскроена и сотрясение.
Алексей лег на кровать, шаря глазами по старому дощатому потолку, пытаясь сфокусировать взгляд.
– Ну, давай рассказывай, кто ты и откуда, – Павел Леонидович сел на табурет, ожидая от Алексея ответов.
Алексей вкратце рассказал, что помнил. Павел Леонидович вздохнул:
– Да, как всегда. Повезло тебе, так что радуйся. Завтра Петрович тебя на лодке в больницу отвезет, а пока отдыхай. Ты чуток крюку дал, да в нашем лесу немудрено. Лябово-то чуть речнее, а ты на запад пошел, вот у нас и оказался.
– А где я? – спросил Алексей.
– Биостанция педуниверситета Верх-Кважва. Я Павел Леонидович, слежу за девчонками, типа, куратор. Петрович, тот, что с собакой – сторож наш, да и вообще на все руки мастер. Принял тебя за туриста пьяного, тут много ездят из Шеметей. Девчонок пугают. Студентки они, на практике. Сейчас редко на практику выезжают, а раньше все лето жили. Кстати, до Шеметей тут гораздо ближе, чем до Лябово, я удивлен, что ты дошел с такими повреждениями. Ну, да все в прошлом. Водки не предлагаю, болен, а я немного выпью за твое здоровье. – Павел Леонидович налил себе немного, выпил, закусил чем-то из эмалированной тарелки, – знаешь ли, не сплю, старею. В старости спать не хочется, наверное, потому, что жить подольше стремишься, не тратить оставшееся время на бесполезный сон. А ты спи.
– Да мне тоже не хочется, – покачал перевязанной головой Алексей.
– Ну, тогда вот и собеседник ночной. Что ты с теми не поделил?
– Я их знать не знал. А не поделил берег. Знаете, надоело вечно быть толерантным и терпимым. Поплатился, видать. Если есть бог, то почему он помогает таким людям, злым, наглым, отвратительным? Возможно, потому, что у них есть чувство непреодолимой силы, потому, что они бойцы и идут напролом? Вот я попытался напролом – и проиграл. Значит, бога нет.
– Не совсем так, молодой человек.
– А как? Один умный человек сказал мне, что вся жизнь – это борьба между собственным эго и обществом. Стало быть, мое эго противоречит законам общества?
– И это не так, скорее всего, хотя я не могу быть истиной в последней инстанции. Все немного проще, если можно так выразиться. Для меня, во всяком случае, проще.
– Объясните. Почему зло всегда побеждает, почему умные люди сидят в лесу, а прочие руководят? Почему можно безнаказанно делать гадости, почему кто-то имеет возможность обманывать других, творить насилие, игнорировать простые законы общественной жизни да ездить, как попало, в конце концов, плюя на правила дорожного движения? Почему сила выигрывает у морали и добра?
– Несколько сумбурный вопрос, но в целом ясно. Итак, ты спрашиваешь, почему зло, в твоем понятии, сильнее добра, опять же, в твоем понятии?
– Я думаю, что мое понятие соответствует общечеловеческому.
– Попробую ответить. Вот я всю жизнь преподавал философию. Сначала это была марксистско-ленинская, очень понятная и простая. Все основывалось на материализме, и это было вполне доказуемо. Люди генетически схожи с основными видами животных на Земле, поэтому рассуждать об их внеземном происхождении не имеет смысла. Соответственно, у людей есть те же животные инстинкты и эмоции: страх, радость, ненависть, злоба, лень, раздражительность; те же желания – продолжения рода, принадлежности к стае, стремления к власти. Мы животные, которые лишь научились облекать свои инстинкты в красивые слова, благо, что научились говорить. И нет ничего на Земле, что бы не уложилось в рамки этой материалистической теории.
– А любовь?
– Любовь – лишь желание удовлетворить потребность в сексе, как часть желания продолжить свой род.
– А любовь к матери, родине? Дружба, в конце концов?
– Любовь к матери – инстинкт поиска защиты, оставшийся с детства. Любовь к родине – инстинкт сохранения и защиты своих охотничьих угодий. Дружба – инстинкт стаи. Так что мы живем в материальном мире и сами вполне материальны. А бог для нас – лишь способ объяснить необъяснимое. И чем меньше необъяснимого – тем меньше придуманного древними бога. Соответственно, каковы законы жизни?
Алексей пожал плечами, еще размышляя над сказанным.
– Они просты – их нет. Если ты держишься стаи – живи по её внутренним законам. Если ты перейдешь в другую стаю – приспосабливайся к её новым законам. Общечеловеческие ценности? Их тоже нет. Они разные в разных обществах. Если делить по конфессиям – то у христиан одни, у мусульман другие, у буддистов третьи, у язычников четвертые. А те, что совпадают, – не более, чем случайность, условия существования просто ожидаемо одинаковы. Попади люди на Марс – всё может в корне измениться. А раз мы живем в материальном мире, живем лишь раз, то надо прожить эту жизнь так, чтобы потом в старости не сожалеть, перефразируя Николая Островского. То есть брать от жизни всё, что она может дать. Берег не поделили, говоришь? А если можно забрать весь берег, зачем его делить с кем-нибудь? Если нет человека – нет и проблемы, зачем решать проблему более сложными способами? Если есть возможность украсть, обмануть и при этом получить выгоду – для чего же не делать этого? Вот и ответ, в материальном мире кто сильнее – тот и прав, и это подтверждается веками человеческого существования. Мы животные. Хочешь жить хорошо – будь сильным, не замечай препятствий, иди напролом по костям прочих – они исчезнут когда-нибудь все равно, так чего их жалеть. Слабый умрет, сильный выживет и будет счастлив, – Павел Леонидович замолчал, держа в руках стакан с водкой, рассматривая его желтоватые грани в свете тусклой лампы. Потом выдохнул и аккуратно выпил его весь.
– То есть вы – материалист? – прервал молчание Алексей, – но как же душа человеческая? Она как укладывается в ваши размышления?
– Душа, – вскинулся Павел Леонидович, – а кто сказал, что она есть? Что есть душа?
– Ну мы же отличаемся от животных тем, что можем думать, творить, верить, любить… Вот это и есть душа.
– Ах, если бы. Человек, воспитанный волками, будет волком, а белками – белкой. И будет отличатся от белок лишь тем, что когда у него кончатся орехи, он сожрёт белок. Где тут душа? У человека есть лишь разум, который позволяет ему более четко отражать действительность, познавать окружающий мир. А затем, пользуясь своей памятью, создавать субъективную реальность, которую мы воспринимаем как творчество или науку. Кант и Гегель, Кьеркегор и Шопенгауэр написали тома про это, и никто из них никакую душу не обнаружил, всё есть лишь проблемы тусклого разума человека. А разум – лишь электроимпульсы в нашем мозгу, не более. И все эти тома были написаны лишь для прояснения этого. Представляешь, философы клали жизнь на эшафот бесполезных исканий, вместо того чтобы найти решение вопроса, который бы перевернул всё представление о мире, – но нет, это им было неинтересно. И все тома можно сжечь в печке, потому что они абсолютно бесполезны. За триста последних лет философствований все их выводы рухнули под напором технического прогресса и торжества материализма. Сейчас главные науки – это маркетинг – как облапошить толпу, и экономика – как заработать денег. Остальное – лишь приложение к ним. Философия перестала существовать. А ведь всего лишь надо решить один вопрос – кто первый… Сознание или бытие… Вот сейчас все строят теорию возникновения мира, ищут кирпичики мироздания, но никто не ответил на вопрос – откуда взялась сингулярность? И нет ни одного человека, кто бы перевернул теории в обратную сторону и подумал: а как бы было, если бы сознание определяло бытие? Лишь церковь усиленно пичкает нас старыми тысячелетними сказками. Так вот, молодой человек, ваш вопрос решается легко, если решить основной вопрос философии.