– Уточните. Как разобраться, что добро, а что зло, что правильно, а что нет, и как заставить людей делать только добро, решив этот вопрос? – Алексей приподнялся с подушки, не обращая внимания на боль в спине.
Павел Леонидович задумался, глядя на пустой стакан из-под водки.
– Как? Если люди будут знать, что не они творцы всего сущего, а лишь песчинки, что даже добравшись до вершины иерархической лестницы, они не станут самыми великими, что если они получат все золото мира, они не станут счастливыми и уважаемыми, потому что кто-то все равно будет стоять над ними, кто-то, не поддающийся человеческому разуму, и если в конце концов люди поймут, что они не властны над собой, природой, вселенной – они начнут искать путь к познанию этого непознаваемого. И тогда, согласно Кьеркегору, все люди выйдут на уровень хотя бы религиозно-философского развития. Тут я бы с ним поспорил по поводу того, что это последний уровень развития личности. А при этом уровне субъективного отражения действительности разумом, человек начинает осознавать правильность своих поступков по отношению к мировому сознанию, как бы выразился Бехтерев. И вот тогда, возможно, мы бы стали жить совсем по-другому. Но это совершенно невозможно. Ибо весь наш опыт говорит о том, что бога нет. А стало быть, и думать про это смешно и наивно. Так что борись за место под солнцем, не задавай вопросов и соблюдай правила сосуществования, которых, как я заметил ранее, нет.
– Грустная картина, – задумчиво произнес Алексей.
– Есть альтернатива – стань религиозным. Там все по полочкам разложено, правда, достаточно наивно, но если тупо верить, то вполне сойдет.
– Я не могу. Не принимаю церкви. Мне кажется, что там слишком много коммерции и государства.
– Церковь – оплот морали в государстве. Государство аморально, церковь, как часть государства, берет эту проблему на себя. А деньги в материальном мире нужны всем. Ну, раз не принимаешь, то думай. Есть еще один лучик в беспросветности материализма.
– Какой же? – спросил Алексей. Павел Леонидович налил себе водки, осторожно выпил, крякнул, и улыбнувшись в светлеющее окно, ответил:
– Поиск истины. Ведь истина существует. Теории всего лишь выдумки, а истина еще не найдена. И если ты найдешь ее, хотя бы для себя, то поймешь, как самому жить, по каким правилам. Хотя лучше бы кто-то нашел ее для всех, истину в последней инстанции…
Солнце уже настойчиво стучалось в засиженные мухами окна, хотя сам диск еще скрывался где-то за краем лесов и рек. Первые лучи разбудили Петровича, который, скрипнув дверью и половицами, зашел в домик, покашляв:
– Кхе, на реке тишь, ветра нету пока. Пора бы, а то раздует северный – волна, не приведи господи. Поехать бы. Ты как, парень?
Алексей кивнул, вставая с кровати, Павел Леонидович проводил его добрым взглядом:
– Ну, прощай, мой ночной собеседник. В больницу сходи, как приедешь, а то я скобки поставил плоховато, не врач.
Он пожал руку Алексею, и тот вышел с Петровичем, вдыхая аромат трав и лета, влаги и мокрого преющего дерева, такой прекрасный и успокоительный. Петрович усадил его в старую «казанку», завел немудреный моторчик, который закашлял не с первого раза.
– Так ему лет-то сколько, уж в утиль пора, а новый не дают, денег нет, – оправдался за моторчик Петрович, включил реверс и плавно повел лодку по зеркальной поверхности Камского залива навстречу огромному морю, начинающемуся от Пожвы, становящемуся бескрайним напротив Чермоза и сужающемуся уже у Добрянки, куда и правил Петрович свою старую лодку.
Вероника, прилетев в Пермь, даже не пыталась найти Станислава Николаевича. Почему-то она не хотела ему звонить. Перво-наперво она заехала к маме, удостоверилась, что с ней все в порядке, покушала ее пережаренных шанег с картошкой, выслушала все стариковские проблемы, не перебивая, выпила чаю и убежала к себе. На сердце почему-то было неспокойно, что-то тревожило. Наконец, определив причину тревоги, как последствия солнечного удара в Испании и возникших видений, Вероника схватила телефон и набрала номер Алексея. Тот ответил почти сразу.
– Алеша, напои меня кофе, пожалуйста, – попросила почему-то Вероника, хотя кофе совсем не хотела, считая, что в ее возрасте кофе портит цвет лица.
– Давай, только не пугайся меня, – послышался в телефоне смущенный голос Алексея.
Они встретились в маленькой кофейне в старо-советской части Перми, на площади с фонтанами и помпезным дворцом, украшенным фигурами летчика, летчицы и счастливых советских богов-тружеников. Кругом кучковались голуби, мамаши с детками, старички и просто праздношатающиеся местные жители. Вероника уже сидела за столиком под навесом, когда подъехал Алексей, вышел из машины и пошел к ней. Когда он подошел поближе, Вероника ойкнула и чуть не выронила чашку с кофе: голова Алексея была перевязана, рука тоже, и шел он прихрамывая.
– Господи, Алеша, что с тобой случилось?
Алексей улыбнулся, как бы давая понять, что ничего страшного, но, как и любой мужчина, решил не пропустить возможности заронить каплю жалости в женское сердце:
– Два сломанных ребра и сотрясение. Но уже всё заживает.
– Как это случилось? – тревожно выспрашивала Вероника.
Алексей лишь махнул рукой. Врать про подвиги ему было не с руки, а рассказывать правду не хотелось – ничего интересного в ней не было. Но при этом у Вероники в груди возникло какое-то новое чувство, чувство того, что Алексею очень не хватает тепла, участия и сострадания. Веронике вдруг стало его так жаль, но не обычно, как жалеют побитую собаку, а как-то по-женски, возможно, по-матерински. У нее даже слезы на глаза навернулись, и она украдкой смахнула их платком.
Ей захотелось прижать его к груди, погладить по голове, пропеть песенку, какую пела ей мама еще в детском садике, убаюкать и уснуть вместе с ним, со взрослым мужчиной, но все еще таким ребенком, чтобы тепло ее тела залечило его раны, физические и душевные. Нет, это было не влечение к мужчине, скорее невостребованный материнский инстинкт. Теперь Вероника и сама не могла определить, как назвать свое новое, возникшее именно сейчас чувство. Пока она обдумывала его, Алексей болтал о чем-то нейтральном: о погоде, что не особо радовала, о воде, которая начала падать в реках, о поисках кладов и немного о работе. Вероника слушала вполуха и ей было вполне комфортно и даже иногда интересно. Она отвечала ему изредка, глядя в глаза, которые светились жизнью, рассматривая руки, сильные, загорелые, очень даже красивые, пробегая взглядом по чертам лица, казавшимся ей почти римскими. Отчего же она раньше не замечала, что он не обычный, а вполне привлекательный?
Алексей неожиданно предложил:
– Вероника, давай поедем вместе куда-нибудь… На природу… Я научу тебя искать сокровища.
Вероника посмотрела на него и кивнула. Почему она согласилась – сама не знала, сокровища ее не возбуждали, природа уже делала все намеки на скорое наступление осени, было прохладно, часто накрапывал дождик, грозящий перерасти в нормальный уральский нудный ливень, и комфорта на этой природе, такого, как летом в жару, ждать уже не приходилось. Вероника любила тепло, но все равно решила поехать, то ли из-за этого непонятного нового чувства, то ли из-за нежелания вспоминать про испанские вечера со Станиславом Николаевичем. Про них она решительно старалась забыть, может быть, на то время, пока не определилась. Фигура Садомского после кофе с Алексеем отодвинулась на второй план, то ли испанский бред подействовал – она не знала, и вообще, состояние ее было несколько истеричным и неопределенным.
– Ну, в выходные заеду. Поближе куда-нибудь рванем, а то погода не очень, – Алексей пытался завлечь Веронику легкой дорогой, но она была уже полностью согласна, и даже находила в этой будущей поездке некое удовольствие.
В ближайшие выходные они встретились у ее дома, Алексей, уже без повязки на голове, только с немного выбритой макушкой, измазанной зеленкой, суетливо открыл дверь, посадил Веронику на переднее сиденье и уверенно помчался по направлению к одному ему известному месту. Дорога вилась серой лентой, как назло, закапал дождик, но быстро закончился; по бокам неслись уже желтеющие смешанные леса, иногда перебиваемые вечнозелеными елями, полями, то перепаханными под пары, то зеленеющими озимыми. Тучи ползли по небу, напоминая о скорой осени, мокрой, противной, грязной и темной, но Вероника привыкла, ведь за осенью будет зима, белая и чистая, когда все становится вновь красивым и холодным, и когда так приятно после мороза зайти в теплую квартирку на ее этаже, налить горячего чая и закутаться в плед на диване с хорошей книжкой.
Когда машина въехала в деревню, простучала подвеской по когда-то асфальтированной улице, Вероника неожиданно узнала место. Это была та самая деревня с новой церковью на берегу, на полуострове, где она первый раз увидела Алексея и куда приезжала ещё раз с Садомским.
«Странно, почему-то все пути ведут сюда», – подумала она, но не придала этому значения. Река за церковью была свинцового цвета, по поверхности воды неслись белые барашки волн. Алексей пересек мост, отвернул на грунтовку, проехал между старыми домиками, огражденными темными заборами из штакетин, и выехал на небольшую полянку прямо у воды.
– Прибыли, – объявил он, – сейчас соберу прибор и пойдем во-он туда, – указал он на оголившийся из-за спуска воды участок берега. Тот выглядел довольно непрезентабельно: грязным, глиняным и заиленным. Пока Алексей копался в багажнике, Вероника вышла и зябко укуталась в плащик – с реки дул сильный ветер.
– Вот, сапоги надень, я взял тебе, а то тут глина, кроссовки запачкаешь, – Алексей протянул ей старые резиновые сапожки. Она послушно надела и пошла вслед за ним на берег, ноги увязали в глине. Вероника старалась идти поближе к заросшему травой крутому склону, на котором стояли на косогоре несколько домов, похоже, дач небедных горожан. Алексей махал металлоискателем, то и дело копая лопатой в месте какого-то особого писка прибора, который, как казалось Веронике, пищал почти всегда.