Можно было сочинить трагическую историю, только стоит ли? Правды всё равно не угадаешь, да и нет в этом нужды. Художественная правда выше реальной. Это Младший уже для себя усвоил. Можно приврать в деталях, составляя летопись, главное, верно передать дух и идею.
Гнетущее зрелище. Вымирающие северные деревни. Хоть русские, хоть финские, хоть шведские. До Войны на этом острове люди не жили, здесь был шведский национальный парк, но после катаклизмов наверняка кто-то попытался укрыться от голода и чумы континента.
Тоска и одиночество витали в таких местах в воздухе. У моря, среди ягод и грибов, люди не могли голодать. Но жилось им плохо.
Видеть это затухание угольков в печи и думать, как будет доживать последний, было тягостно. Отложенное эхо Войны. Там, где небольшая группа людей оставалась на острове или другом изолированном клочке суши, она обычно вымирала за пару поколений.
Возможно, дело не в генетике популяций. А в психологии. Человек… если он здоровый… социальная тварь.
Привязанные к своему месту, запертые не только проливами, но и просто привычкой, страхом перемен… даже если их островок не был затерянным, и мимо ходили корабли... общины всё равно ждало вырождение.
А если мужчины рода погибнут в море – то тем более, оставшихся женщин не ждало ничего хорошего. Хотя иногда могут прийти викинги и взять с собой на лодках «покататься». Но только молодых.
Вот в более крупных деревнях на материке детей было много.
– У нас на севере в таких местах бывает мерячение, – произнес неизвестно откуда появившийся Шаман.
– Это как-то с Америкой связано? – переспросил Младший.
– Нет, блин. Какая еще нахрен?..
– А… вспомнил, – заговорил Скаро, видя, что таймырец не собирается договаривать. – Мерячение… это когда смотришь на северное сияние… и вдруг хоп – ты уже застыл и впал в транс. А потом идешь к проруби топиться. Или соседей рубишь, сжигаешь дом, а после топишься. Бывает и здесь. Но редко.
– Они обычно не убивают, – пробурчал Шаман. – Обычно меряченные тихие. Как грибы. Садятся на лавку и сидят. Пока не усохнут. У женщин чаще. И в стойбище бывает. Лечится. Больше работать надо.
Младший вспомнил убыров. Но меряченные, как рассказали ему – разумны. Всё понимают, но собой не управляют в эти моменты. И это страшнее. Состояние их временное и излечимое. Если поместить такого обратно в общество, к другим людям – отойдет. Только кто же будет заморачиваться, если это островные изгои? У всех своих проблем хватает. Может, поэтому и схлопывались маленькие поселения севера.
Младший находился на палубе, когда на крупном соседнем острове Готланд они увидели огонь.
– Это чтоб никто с пути не сбился?
– Нет, это ритуал, – объяснил Скаро. – Виккане. Настоящие язычники. Кресты поджигают. Богохульники. Вокруг священных деревьев в звериных шкурах скачут, в масках. Пьют, обжираются, совокупляются как попало, – Скаро вдруг замолчал и обвел взглядом матросов, слушающих его рассказ. – Да ну вас к бесу! Чего глаза загорелись? Щас половина команды к ним убежит. Если бы только это… Еще жертвоприношения проводят. Дикари. Нехристи.
Скараоско был, по его словам, «добрым католиком». Говорил, что в детстве его с братом Милошем вылечили и покрестили бродячие монахи из ордена какого-то нового святого. Имени его он не запомнил, но в святцах, выпущенных до Войны, такого не было. Фамилия святого оканчивалась на «–овиц», только это и помнил. С тех пор он веру не менял. Был верен Святому Престолу, хоть и не знал, где тот теперь. Однако и к православию относился терпимо («у меня даже друзья православные были»!). И протестантов нормально воспринимал («когда они молчат в тряпочку»). А вот язычников не любил: «Слишком уж легко им, гадам, живется».
Саша вспомнил, что в русских землях западный обряд христианства обычно называли: «котоличество». Через букву «о». И многие думали, что это бесовская западная вера в кошек, где на церковных службах носят их лики – то есть маски, обличия.
Они миновали остров, а праздник там продолжался. Высоко возносилось священное пламя. В бинокль видны были пляшущие фигуры, среди них много мелких.
«И почему их погаными называют? Лучше уж такая жизнь, чем вымирание. Как будто у других народов в древности не было человеческих жертвоприношений…».
*****
Тянулись дни, мелькали недели. Саша уже чувствовал себя просоленным морским волком. Он увидел больше, чем за некоторые годы из прежней жизни.
Разучил много новых слов на английском и немного на норвежском, хотя вполне достаточно, чтобы общаться и с «норгами» и другими из этой солянки. Но в основном его компанией были русскоязычные. Та компашка, которая образовалась вокруг Скаро, к которой иногда примыкал и сам боцман. Они были достаточно сплоченными, хоть из разных стран и территорий, а половина вообще представляла собой гремучую смесь национальностей.
«Русская вселенная», – называл это Борис. У него была такая книжка. Она начиналась как рассказ о том, что современное человечество зародилось на восточно-европейских равнинах, а потом уже, расселившись, постепенно деградировало.
Тем временем Данилов решил пока остаться. Самому себе он объяснил так: нужно заработать на новое снаряжение. На самом же деле его просто уболтали, а он, не умея отказать, поддался. А еще хотелось посмотреть мир, то есть моря, куда они в новых рейсах должны были пойти. И посчитал, что Академия – или как там её, все эти таинственные технограды – могут подождать, если уж десятки лет ждали. Водные пространства и их берега тоже хранят много тайн, и он надеялся, что выпадет возможности везде побывать.
И если до этого они ловили рыбу, курсируя вдоль берегов Шведостана и Финки (как называли эти места матросы русской диаспоры), то скоро должны были забраться дальше на север, до Норвегии.
Саша надеялся, что поплывут и еще дальше. Ведь изредка бывало, что, следуя за миграциями рыбных стад, узнавая слухи от других рыболовов, первоначальные планы меняли, и суда забирались очень далеко. Да, это был риск. И дело было не только и даже не столько в разбойниках. На чужих берегах могло не найтись топлива, нужных запчастей или сухого дока. А еще… там могло быть такое, чего здесь они вообще не видели. Младший понял, что в головах у людей живут средневековые страхи перед «аномалиями».
И он во все уши слушал рассказы товарищей о дальних берегах.
В один из дней они работали на палубе и, пользуясь отсутствием начальства, попутно болтали. Скаро заговорил про север Норвегии. Он уверен был, что похолодание ненадолго и скоро всё вернется, как было.
И тогда Младший заговорил о своей идее-фикс. О том, что наступает глобальное оледенение.
Неожиданно товарищи посмотрели на него удивлённо.
– Ого, ты как эта, Грета Трауберг? Знаешь будущее? Я вот не знаю, что будет со мной завтра, – усмехнулся Васян. – А вообще… норги брешут, что быть провидцем – эрги. По-нашему – «западло».
– Почему?
– Потому что это женская магия, – ответил Скаро. – Все бабы так умеют, поэтому их надо опасаться. А правильный мужик, воин – не должен. Так норги считают. И только те кто в море ходит.
Младший вспомнил, что бабушка интересовалась мистикой. Да, он слабо представлял мужчину, который стал бы поклоняться таким силам. Как мог, он попытался объяснить, что его прогноз – научный. Что это – гипотеза, а не шаманство.
– Я ворожбой не занимаюсь. Знание будущего достигается путем анализа и прогнозирования.
– Ну, тады другое дело, – кивнул Борис Николаевич, подловив их за работой спустя рукава. – Давайте ноги в руки, а то без обеда останетесь!
– Это кто здесь пророк? – усмехнулся штурман Свенсон, выходя из рубки. – Ты, что ли? А можешь ты предсказать бурю, мальчик?
– Нет, конечно. Я же не синоптик.
– А вот я сегодня разложил руны. И они говорят, что будет буря.
Откуда-то выглянул Шаман и кивнул:
– Фашист прав. Будет буря. Сильная, – и ушел заниматься сетью. Свенсон только хмыкнул, но не обиделся. Возможно, для него это не звучало обидно.
Младший криво усмехнулся и тоже вернулся к работе.
И забыл бы про это предсказание, если бы к вечеру ветер не начал крепчать, а к ночи не превратился в настоящий шторм, который бушевал трое суток. Они бросили якорь в бухте, которая, похоже, капитану была отлично известна, и ветер кораблю не повредил.
«Шах и мат, материалисты».
*****
Следующие недели они курсировали не очень далеко от шведского и финского побережья. За это время с пароходом пару раз случались мелкие неполадки. Но ничего такого, что заставило бы задержаться, а тем более поспешить к берегу. Весь ремонт проводился своими силами. Рыба ловилась, но не то чтобы очень много.
Несколько раз Саша присутствовал при извлечении трала – огромного мешка из сетей, со специальными распорками, который корабль волочил за собой на приличной глубине.
Сторона эта была самая населенная из северных, но даже здесь чаще всего рядом были только «дикие берега». Туда можно было сплавать на лодке, чтобы набрать пресной воды, подстрелить пару волкособов или – если сильно повезет – дикого кабана. Норвежских лесных котов, которые тут тоже встречались, на воротник не стреляли – тотем!
Оказывается, Рыжик-Локи был как раз из таких. Понятно теперь, почему огромный, не только от ворованной рыбы. Его вырастили с котенка, и людей он терпел... с трудом. А если погладишь взрослого «дикаря» – останешься без рук. Они по характеру как пушистые шары ярости – манулы, Саша читал о них в книжках про природу, которых у него в детстве был целый шкаф.
Как-то раз Младшему показалось, что Локи ведет себя странно. Забрался на самую верхнюю площадку, ходит по рейлингу туда-сюда. И хвост трубой.
Тут матрос на наблюдательном пункте в бинокль увидел прытких существ в руинах. Сородичи. Неужели ветер принес запах, для людей неразличимый? Или какие-то биотоки. Жизнь полна непонятного.
– Skogkatt, – равнодушно произнес дозорный норг.