Его история побудила Младшего задуматься о людях, живших в море и живших морем.
Только ли в заработке дело? Или человек привыкает к этому ритму, к этим традициям и среде… и твёрдая земля после этого уже не кажется такой желанной и родной?
Вот взять хотя бы боцмана. Все знают, что у Бориса остались внуки и ещё какие-то родственники. Он их любит, иногда рассказывает про них, показывает фотокарточки, говорит, что его там, на берегу, ждут. Но почему тогда, чёрт возьми, он десять месяцев из двенадцати проводит тут, в холодных волнах Балтики? Неужели ему не хочется пожить в окружении родных стен и родных людей?
А некоторые особо и не скрывают, что у них на берегу никого близкого нет. Конечно, в подушку по ночам не плачут… находят разные утешения. Но что-то есть в этом неправильное.
Значит, надо постараться не вляпаться. Не привыкнуть самому. А то вдруг затянет. Это пока кажется, что ужас, ужас. Многие ругают такую жизнь, но стабильно записываются на следующий рейс. Даже когда кормить на берегу некого.
Впрочем, ему ли говорить про отсутствие родных стен? Ему, выбравшему дорогу добровольно. Куда? Один бог знает. Но даже это неточно.
Младший чуть приуныл, узнав, что далеко они не пойдут, и Британии, Исландии, а тем более Гренландии он не увидит.
– Не переживай. Ничего там интересного, – махнул рукой Скаро. – Я видел Лондон. Остров почти мертвый, аборигенов мало, много где уровень радиации до сих пор высокий.
– А океан?
– Такое же море, только без краёв. Я в нём ботинки помыл. На удачу. Я даже в Евротоннель заглядывал. Думал, там золото спрятано, раз туннель в честь монет назвали. Надевал аквалангу. Ни хрена. Одна ржавчина и кости, кости, кости.
– А Исландия?
– Тоже мало обитателей. Только деревушки. Мы там были. Холодно. Видел тюленей и пару человек, натуральных эскимосов. Не знаю, где там жил Ивар. Хотя Исландию не бомбили. Наверное, вымерзла. Её правильно назвали, льда там много. А Гренландия… какой идиот назвал ее «зелёной землей»? Там льда ещё больше. Летом путь туда свободен, хотя и опасен из-за штормов и случайных айсбергов… но делать там нечего. Местные жители промышляют охотой на морского зверя и разбоем.
– А дальше?
– До Нового Света вроде никто из наших не добирался. Наверное, его придётся открывать заново. Из Канады вроде кто-то приплывал, раз или два. Регулярных рейсов точно нет. Невыгодно, опасно. Я слышал о чуваке из Швеции, который дошёл до северо-западного побережья, хотел повторить путешествие древних викингов. Но проплыл возле берега «Дистрикт оф Коламбиа» и у места под названием Новая Англия повернул назад. Говорит, уровень радиации до сих пор неполезный. Животных там видел, людей – нет. Возможно, дальше от берега есть поселения, он не проверял. К югу возле Виргинии было лучше, но высаживаться не стал, у него горючее кончалось, а тут ещё с берега обстреляли... С радиацией шутки плохи, – рассказывал Скаро. – Но странно, что она ещё где-то держится. Я бывал в местах, по которым ядерное оружие отработали. В разных странах. Почти везде природа уже очистилась настолько, что живность стадами бродит. И растения мясистые, жирные…
– Если фон до сих пор есть… это значит, взрыв атомной станции был, или хранилища отходов. Либо грязной бомбы, – объяснил Младший.
– Грязной? Это с неё прямо грязь льется? Никогда не слыхал о таких.
Сколько же краёв обошел этот молдавский румын, при всей его кажущейся простоте. Если, конечно, не врал. А он мог. Даже по поводу своей национальности. Саша постепенно понял, что Скаро – нечто среднее между Тартареном из Тараскона и Гаргантюа. Но эти книги Данилов читал по диагонали, поэтому чаще вспоминал мушкетёра Портоса.
Любителей поесть и выпить полно, а вот если к этому добавляется желание рассказывать о своих подвигах – это как раз такой пример.
Ещё Скаро знал кучу поговорок. Матерился редко. Зато любил едкие шуточки про разные народы.
«Заходят в бар еврей, русский и немец…».
Иногда все начинали смеяться ещё на этом предисловии, потому что ясно, что ничего хорошего не выйдет. Иногда он шутил на грани фола: «Упал человек одной нации с дерева. А почему до земли не долетел? Веревка помешала».
Порой ему хотели набить морду, но он обычно выходил победителем. А поскольку на самом деле себя ни к одной национальности не причислял, ответить ему симметрично было трудно. То есть Скаро был тем самым интернационалистом, который всех людей в грош не ставит.
*****
К Голландии не пошли, а повернули к северу на Треллеборг, что в Швеции.
По пути тоже хватало зрелищ.
Один раз долго плыли мимо огромных паромов с надписями на разных языках, мимо танкеров для сжиженного газа и нефти, мимо буровых платформ, похожих на здания на опорах посреди моря.
Многие из них были взорваны, хотя никакая взрывная волна с суши сюда бы не достала. Да и вряд ли эти взрывы были ядерными – воронки в металле выглядели так, будто взрывались тактические ракеты.
– Это не мы. Это всё подлые англосаксы, – вещал Николаевич, собрав свою компашку, – Союзников не пощадили, лишь бы нам не досталось. Наши платформы возле Калининградского побережья тоже расхерачены.
По изрезанному заливами берегу тянулись относительно населенные земли. Все деревни жались к морю. Их можно было различить по дымкам. И по лодкам, с которых ловили рыбу в прибрежных водах. Парусные шхуны отходили от своих гаваней чуть дальше, но не забирались в море, как мог себе позволить «Харальд» и другие корабли с мощной двигательной установкой.
Судя по всему, биосфера мирового океана тоже пострадала изрядно и не восстановилась полностью, хотя люди забирали из нее на несколько порядков меньше, чем до Войны. Но все равно её запасы были существенным подспорьем для тех, кто тут жил. По сравнению с истощённой и местами отравленной сушей, море – настоящее богатство. Да, попадались и в выловленной рыбе радионуклиды и химия… но к этому относились философски – «все мы смертны».
Не случайно узкая полоса вдоль берега заселена почти везде, кроме самых северных и самых отравленных районов.
Люди здесь жили тем, что можно было добыть с моря, и не обязательно это была рыба или морепродукты. Выброшенные на берег суда и их обломки тоже приносили много интересного.
К одному из таких мест Младшего все-таки однажды взяли. За ничейным лутом. После они должны были догнать траулер, который как раз «выбирал» раскинутые сети.
Это оказалось совсем не весело. Было тревожно, что с кораблем что-то случится, либо что он уйдет, и они его не догонят. Или у лодки мотор откажет в открытом море, или ещё какая напасть приключится. На небольшом сухогрузе ничего мало-мальски ценного не нашли, только ерунду. Выдрали какие-то запчасти в машинном и на мостике, да перенесли в лодку несколько тяжёлых плотно запечатанных банок, то ли с краской, то ли со смазкой. Боцман сказал, что много с этого не получить, но с паршивой овцы…Груза давно и след простыл.
Вечерело. Разбили лагерь, поставили палатку. На берегу, конечно, не на судне. Моряки очень суеверны и боятся призраков больше, чем пиратов.
Шаман и Юхо наловили леммингов.
– Я слышал, эти звери кончают с собой от невыносимости бытия. Бросаются со скал в море. Совсем как люди.
– Чушня. Только если дать им пинка. Эти твари не дураки, и воды боятся… А они неплохо жира накопили к зиме. Коку понравятся.
Ещё они видели на песчаной косе вдалеке тюленей. Младший хотел бы посмотреть на их детенышей, судя по картинкам, они мимимишные. Но на песке валялись только две взрослые особи. По словам Скаро, два самца.
Этим увальням крупно повезло, что их было всего два. Хотя корабль не специализировался на добыче тюленей, не пропадать же мясу и жиру. Но, пока люди колебались, те лениво прошлепали к воде и были таковы. Вот если бы они нашли настоящее лежбище… как понял Александр, команда превратилась бы в охотников. Про природу как-то никто не задумывался, и запретов от экологов больше не было, как и самих экологов.
Ещё они увидели на берегу оленя. Неясно только, благородного или северного. Но в любом случае, северная фауна теперь хорошо чувствовала себя там, где её раньше не было.
– Пока мы тут лямку тянем, наши там рога нам наставляют, – сказал Василий.
Норвежцы его вряд ли поняли бы. Это русское выражение.
– Мне в этом плане легче, чем тебе, Васька, – сказал Скаро, хлопнув по плечу женатика.
– Ага. Как и Юхо. Ему вообще легко. Одной проблемой меньше.
Кто-то шибко грамотный однажды пошутил, что Финн от человека на четыре хромосомы отличается, а даун – всего на одну. И он, мол, только на лицо нормальный, а по сути – мутант. Шутка очень злая, и скажи шутник это Юхо в глаза, схлопотал бы дырку от ножа.
Вообще, мутации – больная для многих тема. Раньше можно было если не вылечить таких людей, то хотя бы анализы генетические сделать, чтобы знать, от чего умрёшь. Дед рассказывал Саше, что ещё до Войны только более-менее распространённых синдромов знали десятка два, а всего было несколько сотен, а то и тысяч болезней в результате отклонений в структуре молекулы ДНК. А теперь, наверное, совсем здоровых людей не осталось. Только проверить это уже некому. Обычный-то врач – редкость, а врач-генетик – вообще из области фантастики.
– На судне много одиночек с нормальным кариотипом (Младший знал такое умное слово), которые в виде дамы сердца имеют журнал.
Похохотали. Но как-то невесело.
– А может, они и правы? Те, у кого журналы?… Вроде рвешься к ней… но уже на пятый день понимаешь… нет чего-то. И хочется дольше оставаться в море. А им на берегу лучше без нас, – произнес обычно не склонный к философии Вася.
– Отставить нытье! – почти приказал боцман. – Фигня это. В задницу мировую скорбь. Взбодритесь. Мы здесь ради них. И точка. Ради них.
Разогрели ужин. Полностью рыбный, но им не привыкать.
Боцман Борис, который на борту, даже во внерабочее время, даже если был чуть навеселе, даже если поучал и рассказывал, дистанцию между собой и командой всегда выдерживал. А здесь вдруг разговорился, когда они, поев, расселись отдыхать, разложив спальные мешки.