– Не жалко золота? – глянула ей в глаза Ирка.
– Жалко. Но папачос мне говорил, что за все надо платить. Не платят только очень богатые, а я пока еще наверх не вылезла. Ну, жизнь продолжается. Возможно, папачос мной гордился бы. Комбинация простенькая, но идет успешно. Шустрилу уже, к слову, упокоить успели, пока ты стриглась. Он выперся аккуратно на патруль. Так что понеслось по кочкам расследование, преследование, туе-мое.
– А я и не слышала стрельбы!
– Патрульники с арбалетом ходят, кроме автоматов. Лупить очередями в лагере давно уже отучились. Это вначале психовали. Сейчас уже пообтерлись.
– Ты не боишься, что разберутся быстро? – Ирка побледнела, потом испугалась еще больше, вспомнив про собак и прочие детективные приемы.
– Забей. Тут на всякое публика насмотрелась. Приезжего укусила крыса. Это бывает. К тому же он эпилептик. Картина ясна, и понятно, рыть носом землю наши не будут. Не до того, знаешь ли, тут тебе не совок. Никто и не почешется, а его дружкам суетиться золотишко помешает и завтрашний отъезд. Ты, короче, язык на привязи держи, не трепись сдуру. И все будет пучком. Тебе ведь неинтересно трепаться? – остренько глянула кудрявая.
– Шутишь?
– Нет, не шучу. И потом не вздумай чего-нибудь про шантаж думать или еще что. Мы ведь друг друга понимаем?
– А то ж! – вполне искренне сказала Ирка. И потом спросила: – Слушай, ты вообще в курсах, тут когда мусоровоз на свалку ездит?
– После обеда, часа в два. Иногда раньше, в час. Ты это к чему? К тому, что ты должна была с ним на свалке встречаться?
– Ага, ты ж слушала, о чем мы говорим.
Брюнетка захихикала:
– Хорошо бы ты смотрелась на свалке. В оранжевом шарфике и с вещами.
– Вот же подлец! – искренне возмутилась Ирина.
– Рада, что ты оценила юмор и приколы покойного, – глотнула снова из фляжки брюнетка.
К удивлению Ирки (и некоторому огорчению тоже), никто не стал уговаривать ее остаться. Получила от бригадира бумажку с откреплением от отряда. Сходила, получила на КПП пропуск на выезд с конвоем.
Держались все отстраненно, и потому она утром собрала вещички, стараясь не забыть ничего своего, и ушла, даже не позавтракав. Нетерпение жгло пятки и стесняло дыхание. Конвой, к ее удивлению, еще не собрался полностью, машины стояли враскоряку, грели двигатели, и в воздухе воняло соляркой, несколько мужиков бегали и переругивались довольно громко. Остальная публика сидела по кабинам или курила на свежем воздухе, позевывая и поплевывая.
Она не стала вникать в суть перебранки, постаралась разобраться, кто тут главный (высокий и сутулый), сунулась было к нему, но он слушать не стал, махнул рукой в сторону потрепанного «КамАЗа» – дескать, сядь туда и не отсвечивай. Странный был «КамАЗ» – на грязном брезентовом верхе четко была видна нарисованная бело-красная круглая мишень. Чистенькая, словно мытая.
В кабине сидел жилистый поджарый мужик в ментовском камуфляже. Поглядел очень неприязненно, потом спросил:
– Чего тебе? – и глянул, как ножом отрезал.
– Филимонов сказал сюда сесть. Меня зовут Ира!
– Твою ж мать! – с чувством выругался культурно мужик и плюнул в открытую форточку. А потом выскочил из кабины и куда-то быстро сдернул, прихватив из кабины автомат.
Тронулся конвой только через три часа. Курсом на Питер, на Кронштадт.
Ирка глядела в окно, и вся эта операция с покойным весельчаком Шустрилой таяла, словно вчерашний сон. Впереди были новые проблемы, но на сердце стало спокойно.
Дмитрий МанасыповКувалды по акции!
Город, середина осени… Ветер срывает желтые листья в парках и скверах и заодно крышу у тех, кто предрасположен. Унылая пора, воспетая при творческом (только ли?) запое «нашего всего» в деревне Болдино. Недели абсолютного нежелания мыть машину, начинать ремонт, делать годовой отчет и… и все остальное на свете делать, ведь просто лениво. Дни, когда цинично-меркантильным старшеклассницам и студенткам хочется стихов и глупой любви от френд-зоны, а сотрудникам ППС – отпустить молодого подозрительного кавказца… просто так, как в советском мультфильме про переходящий букет. Период обострения инфекций, ослабления иммунитета и повышенной нервной чувствительности.
Сентиментальное, романтичное, опасное и красивое время года. Осень в городе полна многим… прозрачным воздухом с паутинкой, засыпающими деревьями, мягким желтым светом ночных фонарей, так подходящим для прогулок, детским смехом во время прыжков в груды опавших листьев… с прячущимися в них битыми бутылками вперемешку с использованными шприцами-инсулинками.
Чего только не может случиться осенью, чего только не может произойти! Кто-то, брошенный девушкой, пойдет и найдет ей замену, а кто-то возьмет нож и отправится на ночные улицы… Кому-то, вдохновленному полетом желто-оранжевых волн осеннего лиственного шторма, захочется сесть в парке и написать шедевр маслом, акварелью, гуашью, да хоть темперой. А кому-то давно осточертело жить на оклад, тупить ночами в Сети, завидовать Сереге из соседней квартиры – и придет в голову идея ограбить инкассаторов… Да, много чего может произойти осенью, вернее – могло бы произойти раньше, не сейчас. А сейчас…
…Гера щелчком отправил наполовину скуренную сигарету в кусты. Сейчас можно не бояться возгораний и прочих лесных пожаров – дождик накрапывает…
Но Гера зачем-то встал, дошел до еще дымящегося бычка и втоптал его носком ботинка в землю. Повернулся с виноватым выражением на своей подвижной физиономии, развел руками в ответ на незаданный вопрос:
– Да стыдно чего-то стало…
– Стыдно, у кого видно. – Резинкина хохотнула, пинком отправив банку из-под колы вниз. – А тут чего?
– Я знаю? Кустик жалко стало… – Гера вздохнул.
Вот, блин, с утра весь из себя какой-то расстроенный и чуть ли не плаксивый.
– А жалко у пчелки, – протянула нахальная малолетка, поправив смешную шапчонку. – А пчелка…
– Дура.
Друг развернулся и пошел в сторону «Капута», чуть ссутулившись. Ремень винтовки свободно болтался на плече, и ему, сразу видно, было на это глубоко наплевать.
– Хреновастенько вышло… – Резинкина почесала кончик носа и вприпрыжку – невысокая, с плотненькой фигурой, смешная – побежала за ним, извиняться.
Вмешиваться в разговор никто не стал. А извинения проходили как-то странно. Гера стоял, прижавшись лбом к холодному «Капуту», снова дымил, а Резинкина скакала рядом, размахивала руками, изображая флотского семафорщика. Такие вот дела, нервы на пределе. И немудрено, учитывая все произошедшее. И просто тяжело, сейчас всем нам тяжело.
Срывы случаются постоянно, только успевай реагировать, если сам, конечно, в норме. Вот сегодня по какой-то совсем мелкой причине с самого утра приплющило именно Геру. Надо было развеяться, отвлечься, но не сегодня. Сегодня не до того, вопросы решаем серьезные. Ладно, помирятся, никуда не денутся. Оглянулся, охватив взглядом всю панораму, которую с «вертолетки» видно хорошо. Хотя в дождь город не такой четкий, как обычно, когда погода хорошая.
Октябрь, но солнце палит, как в июле. Плохо, что скоро зима, а время ушло. Но по-другому явно никак бы и не вышло. Можно подготовиться к войне за собственное выживание так, как сейчас? Последние полтора месяца показали единственно верный ответ: нет, нельзя. И думается, что все и везде вышло одинаково. Недоверие, неверие, опоздание, осознание и только после всего этого милого набора выживание.
Результат этой срани стоял на бывшей вертолетной площадке, всей своей вытянутой и остроносой махиной. Еще два месяца назад это показалось бы бредом. А сейчас норма, для нас, во всяком случае.
БТР «восьмидесятка», выкрашенный в защитный цвет и с еще свежей золотистой полосой хитрой вязи по корме и бортам: «Железный Капутъ». На броне сидела хмурая Сова, ковырявшаяся складной вилкой в банке корнишонов. Корнишоны попались ядреные, запах уксуса пробивался даже через дождевую свежесть. Срок годности заканчивался, а Сова их любила. От этого тоже становилось грустно. Такая мелочь, стеклянная банка с надписью «Дядя Ваня», а уже в прошлом.
Остатки беседок и легких домиков, летом выраставших здесь как грибы после дождя, чернели обгоревшими остовами. Неделю назад здесь рубились одичавшая толпа местных и отделение спецназа, прилетевшее за инженерами цехов завода имени Кузнецова. Сегодня нам еще пришлось отстреливать десяток «топтыгиных», бродивших по округе. А у меня здесь свадьба была. Уже давно, в жизни, которая осталась далеко позади, закончившись чуть больше шести недель назад.
Вечер последнего дня сдохшего мира
Кондиционеры в кабинете работали хорошо. Хотелось вообще не выходить из офиса, остаться прямо здесь, смотреть онлайн-трансляцию футбольного матча, предварительно сходив за пивом. Но желание – это одно, а вот его реализация…
Солнце палило абсолютно нещадно, видимо решив наверстать упущенное. Первый летний месяц дарил нам исключительно эксклюзивное ощущение тропиков и сезона дождей. Иногда с неба вместо ливня вниз опускалась настоящая живая стена. Один шаг из машины в сторону подъезда или крыльца – и все, словно искупался.
Однако стоило начаться июлю – ситуация резко изменилась.
Просыпаешься рано утром, желая вдохнуть свежего и бодрого утра, а получаешь тычок объемным кулаком духоты. На! И осознав, что жалюзи вчера вечером не опустил, плетешься в сторону душа. Липко, влажно, б-р-р-р, пот сразу по спине. Так что июль с августом свое взяли, превратив нашу область в филиал пустыни Гоби… или Сахары… Жарило так лихо, что из одежды хотелось надеть в лучшем случае шорты, да и то лишь выходя на работу. Но мы ж серьезная организация…
Пятница? Пять ноль-ноль? Все, валим!
Хорошо, что маялся от жары не один, а то бы точно скопытился. Гера нагрянул внезапно, свалился тем летом как снег на голову. То ли Москва его достала, то ли еще чего, но компания на время двухнедельного одиночества мне оказалась обеспеченной. Так уж совпало – ему вдруг взбрело в голову нагрянуть точнехонько в тот день, когда мне отпуск не подписали… в отличие от некоторых.