— Я в неволе не размножаюсь! — довольно резко ответила Саньковская гордым в своем несчастье голосом представителя эндемичного вида.
На самом деле, в последнее время ей и Семену хронически не хватало денег, даже несмотря на то, что сдавали в наем квартиру матери, но она уже устала отвечать на этот вопрос, ссылаясь на экономические причины.
— Да что ты такое говоришь? Ведь не в зверинце же живем, правда, Жулечка?
Собака, в равной степени не знакомая как с радостями материнства, так и с ужасами зверинца, и вряд ли рискующая заиметь их в будущем, тоскливо посмотрела на обоих. Больше всего ей хотелось развалиться сейчас в любимом кресле у телевизора. Она уже давно была неравнодушна к кобельку из рекламы «Pedigree Pal». Радость от просмотра коммерса портило только то, что по телевизору тот бегал не один.
— Кому и СНГ — зверинец, — холодно сказала Мария.
В ее голосе не было любви к родинке. Пройдя еще несколько шагов, она остановилась и объявила старушке, что идти на базар передумала. Та предприняла попытку продолжить общение, но Саньковская распрощалась с ней и красный плащ быстро затерялся среди разноцветных прохожих.
Если в некоторых странах бродят упорные слухи о том, что миллионером может стать любой чистильщик обуви, то на своей родине Петр Дормидонтович Криворучко начинал пастухом и сделал карьеру председателя колхоза «Светлый Луч». Благодаря книге «Болезни копыт крупного рогатого скота», которую стянул у заезжего дантиста, живой рыбе и аппетиту соотечественников колхоз процветал под его бдительным руководством. Казалось, чего еще желать? Однако он желал и когда задул сквозняк, громко заявленный как «ветер перемен», у него дернулась деловая жилка.
На замечания скучающей от его отсутствия супруги, что если ее муж не перестанет заботиться о здоровье копыт, то она позаботиться о крепости его рогов, Криворучко отвечал:
— Какие возможности! Ты только посмотри!
Жена смотрела и говорила:
— Какие к лешему возможности? Здоровых мужиков в деревне раз-два и обчелся…
— У меня словно бы открылось второе дыхание! — не унывал супруг и снова исчезал из дому.
— Климакс у тебя открылся, — бормотала вслед жена и грустно вздыхала.
В общем, пока соседние колхозики возводили у себя консервные и свечные заводики да раздавали землицу фермерам, он, собрав односельчан, бухнул с их весьма условного согласия всю колхозную наличность в создание банка…
И наступил день открытия.
И пришло время быть обязательному банкету-презентации, где присутствовали сам Петр Дормидонтович, отец Агафоний, начальник военизированной охраны банка Анатолий Михайлович Вуйко и водитель бронированной своими силами машины «Ford-sierra» Владимир Карпович Перечепыгора. Была также приглашена всякая мелкая административная мелочь вроде мэра города и десятка местных депутатов. Кроме того, внимание Дормидонтыча не обминуло парочки будущих кассирш, главбуха и прочего рэкета.
Супруга отсутствовала.
Плюхнувшись по правую руку от Петра Дормидонтыча, отец Агафоний шутливо отдал честь Анатолию Михайловичу и перекрестился. Вуйко не менее шутливо погрозил ему пальцем и тоже перекрестился. Владимир Карпович старался на них не смотреть. Неприятные воспоминания буйной молодости не изгладились в памяти, хотя прошло уже несколько лет с тех пор, как свисток в спину ждал его за каждым углом.
Первым произнес речь мэр. Он отметил грандиозный вклад Петра Дормидонтовича не только в дело процветания города, но и в желудки сограждан. Желудки ему от души похлопали. За ним слово брали депутаты. Они неловко вертели его во рту и им аплодировали жиже. К тому времени, когда отец Агафоний решился поблагодарить Господа Бога за скромные дары Его и пригласил к столу, у присутствующих от продолжительных оваций уже чесались руки.
Вот таким образом с официальной частью было покончено, причем ни Господь Бог, ни, тем более, отец Агафоний обиды не затаили. Через какой-то часик господин Криворучко, убедив мэра, что банк «Дормидонтыч» будет твердо стоять на здоровых копытах для вящей славы и процветания города, обнялся с ним и затянул народно-экономическую песнь: «Ой, у полі та Банк стояв».
Пропустив по третьему стаканчику виски, кассирши Лена и Ирина ломали головы над тем, кого выгоднее развлекать — депутатов или рэкет. После четвертого женщины пришли к выводу, что особой разницы нет, и решили делать это по очереди.
Вуйко же и отец Агафоний, вспомнив прошлые одиссеи, перешли ко дню сегодняшнему.
— Ну и как тебе, Горелов, новая работа? — по старой привычке назвав священника родной фамилией, спросил бывший майор.
— Да разве это работа? — удивился тот. — Так, видимость одна.
— А зарплата?
— Божьей милостью.
— Тоже, значит, одна видимость.
— Ну, майор, не скажи…
Они сделали паузу и выпили за очередной тост главбуха.
— Помнишь, Горелов, — сказал Анатолий Михайлович, лениво жуя балык, — я тебя просил никому честь свою не отдавать?
— Помню и не отдаю!
— Однако разве перекреститься — не то же самое, что отдать честь?
— Гордыня, Михалыч, от лукавого, — надулся отец Агафоний. — Ты лучше о себе поведай. Как жил, чем жив и что здесь делаешь?
— Вышел как-то на пенсию да и подвернулась мне синекура за бывшие заслуги перед отечеством.
— Это за какие же заслуги? — ревниво поинтересовался бывший лейтенант. Его глаза блеснули воспоминаниями, не убитыми заповедью: «Не прелюбодействуй!»
— На асфальтной ниве, вестимо. Предложили, вот, возглавить службу охраны.
— И что обещают в материальном плане? — обиды поблекли перед возможностью и самому предложить банку охрану Господа Бога, дабы возглавить ее полномочным представителем.
— Обещают хорошо, твоими молитвами.
— Тогда помолюсь я опосля, — разочарованно вздохнул отец Агафоний, когда в памяти промелькнуло что-то о торговцах и храме. — Давай вздрогнем по единой!
— Это можно.
Они выпили.
— А подчиненные как?
— Ух, орлы! Не чета некоторым.
Пропустив намек мимо волосатых ушей, поп с усердием, достойным лучшего применения, продолжал допытываться:
— И какая тут сигнализация?
— Еще не знаю. Должны на днях установить.
— Что же так?
— Как будто не знаешь, что Москва не сразу строилась!
— Понятно-о…
— Ну, еще по единой!
— Воистину!
Они снова закусили.
— За вечную дружбу между МВД и Синодом!
— Твоими бы устами, Михалыч, да мед пить!
— За опиум для народа!
— За народ для опиума!
— За деву Марию!
— Ave!
— За Страшный Суд!
— И Верховную Раду!
— За Отца…
— Пусть сын отвечает!
— Дурак, ты, Михалыч!.. Сына и Святаго Духа!
— Кстати, как там его дела?
— Аминь!..
Город уже погряз в сумерках, когда к Димке Самохину постучался Длинный. На него было страшно смотреть. Старый вытянутый приятель весь осунулся, был бледен, как конь Апокалипсиса, а в глазах стояли слезы.
— Что случилось? — задал Димка на диво конкретный вопрос, стремясь получить естественный ответ. Возможно, с прилагательными он хотел поступить наоборот, но был слишком поражен метаморфозой, случившейся с индифферентным поэтом.
— Рыбки…
— Что с ними? Сбежали?!
Длинный посмотрел на него, как на ненормального:
— Луна смотрит на меня их ущербным глазом!..
— Ты бы присел, успокоился, а?
— Сдохли. Все до единой!..
— Как так?
— Батя спьяну сыпанул им вместо дафний крысиной отравы, идиот!
— Тебе сейчас выпить тоже не помешало бы…
Длинный отрицательно помотал головой. У него перед глазами все еще стояла картина, полная дохлых рыбок. Луна отражалась в рыбьих мутных глазах, когда он скармливал их бездомному коту во дворе гастронома по дороге, потому как погребение посредством спуска воды в унитазе показалось ему кощунством. Капризный кот есть рыбок не хотел. Он упирался, шипел и фыркал, но терпение пиита, потерявшего источник вдохновения, перетерло кошачий безнадежный труд…
— Ладно тебе, успокойся! Это еще не конец света! Купишь себе новых…
— За что?! Ты знаешь, сколько они сейчас стоят? А какие они были… Эх!
— Да не ной ты! — в сердцах воскликнул Самохин. — Найдем мы тебе денег!
— С кем? Я по дороге заходил к Семену. Мегера сказала, что его нет…
— Врет, стерва. Это привычка у нее такая, — Димка потер лоб и тоже присел около приятеля. Положив руку ему на плечо, он предложил, — В крайнем случае, продадим что-нибудь.
— У тебя есть что продавать? — довольно скептически и сквозь слезы поинтересовался Длинный.
Самохин отдернул руку. Это был удар ниже пояса. Всем было известно, что после того, как он три месяца назад разбил машину, продавать ему было нечего.
— Ограбишь кого-нибудь, придурок! — Димка вскочил с дивана.
— Кого? — все тем же ноющим тоном продолжал Длинный.
— Идем отсюда!
— Грабить?
— Тьфу, дурак! — подняв приятеля за шиворот, Самохин вывел его на улицу.
— Выходим ночью мы одни на дорогу…
— Заткнись!
— Куда ты меня тащишь?
— Одна голова — хорошо. Две головы, даже если одна из них твоя, Длинный, — тоже неплохо, но три — лучше!
Друг этому смелому утверждению не поверил, но ныть перестал.
Мария, полдня ломавшая голову над загадками гороскопа на работе, продолжила это неблагодарное занятие дома. С треском захлопнув дверь за Длинным, она на приход мужа не обратила никакого внимания. Дохлый кот во дворе ее здорово насторожил.
Когда в дверь снова позвонили, Семен Саньковский сидел у телевизора голодный и злой на всех астрологов в мире.
— Привет, Сенька! — довольно жизнерадостно, но с нарастающей тоской в голосе сказал Димка, завидев друга. И совсем уж печально добавил. — Как жизнь?
— Держись, — процедил тот сквозь зубы, почти не изменившиеся со времен космической одиссеи. — Заходите.