Понедельник, 6 июня 1994 года.
Марию разбудил настырный звон будильника. Она открыла глаза, привычно свесила с дивана красивые ноги и огляделась. Ничто в комнате не напоминало о том, что в ее жизни произошло нечто значительное и только смутное воспоминание билось умирающим мотыльком в тающей паутине сна.
Рядом идиллически посапывал муж. Его индифферентное отношение к будильникам всегда вызывало у нее добрую зависть. Мария любяще улыбнулась, окинув взглядом профиль суженого. Ей показалось, будто что-то изменилось в дорогом сердцу облике. Черты лица вроде стали мягче и нежнее, а нижняя губа оттопырилась еще больше.
Она наклонилась и лизнула ее.
Семен почмокал губами, но не проснулся. Они были влажными и теплыми, но не это заставило жену забыть о них. Вспомнив о пришельце, Мария, словно цыганка, позолотившая себе ручку, вскочила и внимательно пошарила взглядом по комнате. В пределах видимости осьминог начисто отсутствовал и она вздохнула с облегчением. По справедливости, ей нужно было целовать его, а не мужа. В том, что все удалось, не возникало ни малейших сомнений. Ее организм не испытывал ни желания выпить, ни потребности закурить и уж тем более его не тянуло к лесбиянкам. Следовательно…
Дальнейший ход рассуждений прервал деликатный стук в дверь. Мария накинула халат и открыла.
— Благодарствую за сотрудничество, — мило прочирикал Фасилияс, покачиваясь на щупальцах.
— И тебе спасибо, — выдавила из себя Саньковская, глядя на него сверху вниз и пытаясь заставить себя наклониться и чмокнуть костяной нарост под глазом.
— Мне нужно перебраться на соседний балкон, — снова отверз нецелованный клюв Фасилияс и продолжил тем же тоном, галантности которого могла позавидовать целая свора средневековых рыцарей. — Не соблаговолите ли вы мне оказать небольшую услугу?
— Отчего же, сударь, — растерянно пробормотала Мария, подумав: «У кого он этого набрался? У меня или у Семена?..»
Пособив осьминогу, она оделась и ушла на работу.
Засидевшись у Рынды до первых петухов, друзья проснулись там же. Никто не видел Фасилияса, который, сохраняя инкогнито, тихонько пробрался в открытую балконную дверь и нырнул в свою колыбельку, то бишь, в аквариум.
— Привет, — хмуро сказал им Василий, прикрывая телом лениво шевелящих плавниками рыбок от мутного, ищущего взгляда Длинного.
— И ты здравствуй, — буркнул Самохин, озабоченный вопросом, что он делает в чужих пенатах.
Длинный не сказал ничего. Он молчал, как рудиментарный отросток, и лишь изредка вздыхал при воспоминании о чудесном сне, где Нептун был с ним единым целым, а вокруг порхали нереиды.
Шепча проклятия носкам-невидимкам, Димка встретился взглядом с хозяином. Правильно оценив его неподвижность, он двинул Длинного по ребрам, напоминая ему о его же полузабытой ненавязчивости.
Язык жестов понятен во всем мире. Приятель еще раз протяжно вздохнул издыхающим мамонтом и тоже начал искать одежду. Мысль о том, что утро настолько отличается от вечера, неприятно поразила его.
Оставшись один, Рында стянул с клетки полотенце и вздрогнул от жизнерадостного:
— Р-рецидивист!
Провидению этого показалось мало и из-за спины послышалось:
— Привет, Фасилий!
Медленно, очень медленно он обернулся, наткнулся на улыбающийся клюв и подумал, что было бы недурно догнать безвременно ушедших гостей.
Длинный, очень казенный звонок в дверь отвлек Семена от зеркала. С неохотой оторвавшись от кучи разноцветных тюбиков, он пошел на звук.
За дверью стояла вдова.
— Добр… кхгрм!.. — закашлялась она, едва начав говорить. Окончание приветствия застряло у нее в глотке, когда визуальная информация была переварена мозгами.
Да это и не было удивительным. Колоритная картина, представшая глазам врача, любого эскулапа повергла бы в шок, если он, конечно, не специализируется на патологиях. Вдова была всего-навсего участковой и больной — в черных кружевных трусиках завидного размера, просвечивающих сквозь полупрозрачную комбинацию явно с чужого плеча, — произвел на нее сногсшибательное впечатление.
Она пошатнулась и ухватилась за косяк.
— Привет, подружка! — сказал ей Саньковский противным писклявым голосов и улыбнулся умело подкрашенными губами. — Пойдешь со мной?
— Куда?! — устами врача глаголил животный ужас.
— В больницу, вестимо!
— Зачем?!
Уставший, но импозантный мужчина, страдающий от призрачных кошек, каким хранился в памяти больной, исчез. То, что предстало перед глазами, она уже вылечить не могла. Невооруженным взглядом было видно, что с головой у него нечто большее, нежели простое нервное переутомление.
— Хочу посоветоваться с врачами, как бы мне избавиться от этого, — голубоглазое страшилище небрежно тряхнуло выпирающими гениталиями.
— Как вы себя чувствуете? — решилась-таки задать вдова привычный, но весьма идиотский в данной ситуации вопрос.
— Прекрасно, подружка, прекрасно! Как сегодня погодка? — Семен вернулся к зеркалу и принялся делать феном завивку. — Да ты заходи, не стесняйся!
Врач, как загипнотизированная, послушно прошла в коридор и доложила:
— Над всем городом безоблачное небо… Ветер южный, 3–4 метра в минуту… Кошки больше не беспокоят?
— Кошки? Какие кошки?! Ах, кошечки, — промурлыкал Саньковский, любуясь своим новым профилем в зеркале. — Видела бы ты, подружка, моего осьминожка!
«Совсем беда! Вот так живет себе мужчинка, живет, а потом — бац! — и транссексуалит к чертовой бабушке…» — мелькнуло у вдовы. Пятясь к двери, она произнесла скороговоркой:
— Ну, п-подружка, мне тут еще нескольких больных обойти нужно. Погуляем в следующий раз! Вместе с осьминожиком!..
Дверь за ней шумно захлопнул сквозняк, а Саньковский молча покрутил пальцем у виска. Своему же отражению этот жест он пояснил просто:
— Странные эти вдовы. Надо бы ее с мужиком каким познакомить…
Симпатичный транссексуал в зеркале не имел ничего против.
Свежий воздух вернул Длинному дар речи. Он присел на ближайшую лавочку во дворе и с жаром принялся уговаривать приятеля плюнуть на все и отправиться вместе в магазин «Последний ареал» за рыбками.
— Ты просто не понимаешь, что такое КРАСОТА! — брызгал кипяченой слюной Длинный и размахивал руками перед лицом Самохина, не то пытаясь объяснить это понятие жестами, не то намереваясь втолковать его же, съездив другу по уху.
Димка бесстрашно кивал, блуждая взглядом в пространстве. Некоторое время он был согласен с тем, что есть на свете вещи, недоступные с похмелья, а затем вдруг напрягся и его глаза приобрели осмысленное выражение.
— Заткнись! — приказал Самохин и Длинный, поняв, что его перестали слушать, послушно умолк. — Смотри, идиот, что такое настоящая красота!
Это было сказано тем тоном, каким бормочет Далай-лама после очередного озарения, когда окружающие его монахи падают ниц, и заинтригованный приятель не мог не обернуться.
По двору, гордо подняв к небу лицо в солнцезащитных очках, шла девушка. Нет, слово «шла» казалось пошлым, банальным и совсем не соответствовало описанию процесса. Она шествовала, плыла лебедушкой, осознавшей разницу между собой и гадкими утятами. В тот момент, когда стройная и длинная нога подвернулась, едва не сломав каблук-шпильку, на лице Самохина появилось выражение искреннего сострадания.
— Вот это женщина!
Длинный поморщился, словно для него идеалом была зеленоволосая русалка, а все остальные представители и представительницы прекрасного пола были достойны внимания лишь в качестве несостоявшихся утопленников.
— Кровь с молоком! Ноги от коренных зубов!
— Тебя послушать, так она больше всего смахивает на недоенную кобылу, — весьма критически оценил степень Димкиного восхищения приятель и постарался охладить его пыл простым вопросом на сообразительность. — Ты хоть представляешь, где в таком случае должны быть эти самые коренные зубы? Лучше послушай меня.
— Похоже, что ничего другого мне в этой жизни и не остается, — пробормотал Димка вслед красавице и постарался отрешиться от всего мирского.
— Вот я тебе и говорю, что лучше заморские рыбки в аквариуме, чем отечественные лошади в постели!
— Суета сует и всяческая суета, — взгляд Самохина приобрел стоически-хрустальный оттенок. — Женщины ходят и проходят, и возвращаются на круги своя…
Ни он, ни, тем паче, Длинный не признали в прохожей Семена, который, впрочем, был уже как бы и не он.
При виде развороченной парфюмерии, варварски сваленной в кучу бижутерии, расшвырянной по всей комнате галантерее и валяющейся где попало обуви, Мария остолбенела. Возвращаясь домой, она мечтала о встрече с любящим и заботливым, очень новым мужем… с Семеном, который после вчерашнего сеанса должен был стать даже чем-то большим, чем просто частица ее, и вот! Судя по тому, как он обошелся с ее вещами, этот гад ползучий превратил его в женоненавистника!
Неожиданно Саньковскую пронзила ужасная мысль. Неужели?! Она вздрогнула, осознав, что эталоном для осьминога, имеющего самое смутное понятие о различии полов, послужило ее сознание. И он все сделал так, как она, дура, сама того пожелала. Теперь Семен точно не пьет, не курит и на других баб не заглядывается, а чувствует себя ею. А ведь было у него предчувствие, было…
Под Марией грузно скрипнул диван и она разрыдалась. От этого неблагодарного занятия ее отвлек незнакомый взволнованный голос:
— Что случилось, подружка?
Она открыла заплаканные глаза и спазм перехватил горло.
«Подружка?!»
В ее платье, которое берегла, как память о выпускном бале, над ней возвышалась чудовищная пародия на Семена Саньковского. Кучерявый, нарумяненный и подкрашенный шарж!
«Боже, он даже побрил ноги! Это и называется концом света!» — мелькнуло у Марии, переполняя ужасом душу. Факт настолько шокировал ее, что она только и смогла выдавить: