– В седьмом классе. Но тебя, зубрила, помню прекрасно! – Витольд, который внезапно превратился в хорошего старого знакомого и перестал быть подозрительным типом с большой дороги, от души похлопал бывшего одноклассника по плечу. – Это благодаря тебе я смог сдать математику с первого раза!
– Да-да, за тобой до сих пор должок, – хитро прищурился Анджей. – Как-нибудь я тебе его припомню.
– Очень надеюсь, что это не будет касаться Эвы? – Витольд опустил глаза.
– Нет, Эва у нас на выданье.
– Я тебе дам «на выданье!» – вмешалась возмущенная Эва. – Я уже как-то раз слышала такие слова. Ты меня уже как-то раз отдал в добрые руки! Может, хватит уже, а?!
Анджей внезапно посерьезнел.
– Насчет этих рук ты можешь не волноваться. Витек, возможно, был не очень силен в математике, но он как никто заботился о своей матери и сестрах, когда от них ушел отец. Сколько лет тебе было, братишка, когда ты стал главой семьи?
– Да ладно, – Витольд, смущенный, покачал головой. – Дела давно минувших дней… Девчонки давно выросли, они теперь счастливые жены и матери…
– А ты?.. – начал было Анджей и замолчал, потому что его дернули за рукав. – Ну хорошо, ребята, вы тут забавляйтесь копанием ямок, а мне надо возвращаться в Варшаву. Кому-то ведь надо работать, чтобы другие могли развлекаться. Как-нибудь встретимся, попьем пива?
– Не знаю насчет пива, но обязательно встретимся, – ответил Витольд с улыбкой и проводил растроганным взглядом отъезжающий автомобиль. – Совсем не изменился, – произнес он то ли Эве, то ли себе и повернулся к ней: – Покажешь мне свой дом?
Ноябрь
Это Витольд придумал название.
– Земляничный домик, – так он сказал, стоя на поляне, утыканной маленькими зелеными кустиками, которые весной сплошь усыпаны белыми цветочками с золотым солнышком внутри. – Ты счастливица – это действительно прекрасное, удивительно место, – добавил он, и я растаяла, как ванильное мороженое, потому что ничто меня так не радует, как комплимент в адрес моего обожаемого домика. – Вот тут отличное место для пруда, – продолжал он, глядя вокруг цепким взглядом профессионального художника, который видит все вокруг таким, каким оно должно быть и будет, а не таким, какое оно сейчас. Потому что сейчас все вокруг представляло собой довольно жалкое зрелище, тем более в этот промозглый, серый ноябрьский день.
С тех пор Витольд бывает у нас часто.
У нас – это у меня и моей мохнатой банды, которая полюбила его чуть ли не больше собственной хозяйки (но все-таки не больше!). Они всегда встречают его с радостью – особенно щенки. Хотя Тося тоже к нему благоволит.
Сегодня он возвращался из Вышкова, где делал проект для нового ресторана, и решил заехать ко мне, потому что от Вышкова до Урли рукой подать. Так он говорит.
Как по мне, так пятнадцать километров – это совсем не рукой подать.
Но что толку спорить с человеком, который за рулем.
Я вообще-то тоже за рулем… местами. Время от времени выезжаю на трассу по одному маршруту: дом – магазин и обратно. А в последнее время собираюсь с духом, чтобы поехать на ближайшую бензоколонку. А то Гучик опять встанет где-нибудь посреди поля, и тогда потребуется помощь еще одного Витольда, а мне одного хватит.
Он мне нравится.
Я имею в виду Витольда (не Гучика). Он такой… прямо воплощение спокойствия. Я думаю, если бы враг стоял у ворот, он бы предложил своим славным, очень мужским голосом: «Собирай орешки про запас. И начинай копать землянку».
Потом вручил бы мне лопату, а сам пошел бы сражаться за родину.
Вот не знаю, что бы он сделал в случае конца света, но знаю точно – это было бы так же логично и продуманно, как орехи и землянка.
Сегодня утром он мне был послан, наверное, небесами, потому что желудок мой совсем прохудился. Я еле на ногах стою из-за сегодняшних приступов рвоты. Меня эта книга в гроб вгонит…
Но книга была ни при чем.
По крайней мере, Анджей искренне надеялся на это, когда ехал вслед за каретой «скорой помощи», которая забрала Эву прямо из офиса.
Она уже с самого утра выглядела неважно: неестественно бледная, глаза покраснели, пошатывалась – он встретил ее у автомата с кофе. Через час она появилась в дверях его кабинета, попыталась что-то сказать – а в следующую секунду он уже ловил потерявшую сознание девушку и бережно укладывал ее на полу, попутно вызывая «скорую помощь».
В себя она начала приходить, когда у дома раздалось завывание сирены.
Врачи измерили Эве пульс, быстренько взяли кровь на экспресс-анализ и без дальнейших раздумий повезли ее в дежурную больницу.
Анджей сидел теперь у постели дремлющей под капельницей Эвы, прижимая у губам ее безжизненную, почти прозрачную ладонь.
«Что ты наделал, кретин! Что ты с ней сделал! – ругал он себя на чем свет стоит. – Уже давно надо было понять, проклятый эгоцентрик, что она себя работой уморит. Она уже несколько недель еле на ногах стоит, худая и без конца бегает к унитазу тошнить, хоть и уверяет всех, что все в порядке, что это просто стресс… А ты, конченый ты идиотина, вместо того чтобы…»
– Поздравляю! – вдруг нарушил ход его мыслей голос врача, который как раз вошел в комнату.
Анджей поднял голову, веки Эвы затрепетали.
– Поздравляю вас! Вы скоро станете отцом!
Обратно Анджей ехал на своем золотом «порше» на автомате. Где надо – тормозил, где надо – поворачивал, переключал скорости, пропускал фуры. Но все его внимание было приковано к съежившейся на пассажирском сиденье Эве.
Когда врач, принявший его за любящего мужа, объявил им эту новость радостным голосом, Анджей сначала остолбенел, а потом расхохотался. Но смех тут же замер у него на губах, потому что шепот Эвы:
– Нет, нет, этого не может быть, нет, нет… – превратился в отчаянный вопль.
Доктор выскочил из палаты как ошпаренный, а Анджей остался один на один с шокированной и впавшей в отчаяние девушкой. Совершенно растерявшись, он мог только молча обнимать ее. Пока она его не оттолкнула.
И вот она сидела в машине рядом с ним, на первый взгляд – совершенно спокойная. Только по щекам, не останавливаясь, текли слезы. И она даже не пыталась их вытирать.
– Эва… – начал Анджей и откашлялся, потому что голос отказывался повиноваться ему. – Это… – Он хотел спросить, не Витольд ли отец ребенка, но потом вспомнил, что Эва познакомилась с Витольдом каких-нибудь пару недель назад и, зная принципы, которых она придерживалась… хотя, видимо, не так давно она от этих своих принципов отступила.
– Эвусь… – снова попробовал он: он должен был задать этот вопрос. – Ты… тебя… обидели?
Она бросила на него короткий взгляд и покачала головой.
Анджей вздохнул с облегчением: он нашел и убил бы гада, который посмел дотронуться до его сестренки без ее согласия и обидеть ее.
– Это кто-то, кого я знаю? – продолжал он спрашивать, пытаясь вытащить ее из того состояния апатии, в котором она пребывала.
Но она только еще крепче обхватила себя за плечи и отвернулась к окну.
– Эвушка, – мягко напомнил он, – ты ведь мечтала о ребенке.
При этих его словах она буквально застонала – словно от физической боли.
Да! Мечтала! С детства, всю жизнь она мечтала стать мамой. Счастливой матерью – и счастливой женой. Она мечтала об этом! О теплом, уютном доме, о любящей семье, о муже, детях, собаке и коте. Мечтала, да! Пан К. ребенка не хотел – все говорил, что «еще рано». Ну да – для нее, Эвы, рано. А вот для молоденькой соседки – прямо в аккурат. А потом это «еще рано» превратилось в «уже поздно». И Эва осталась одна – без семьи, без дома и без желанного малыша.
Неужели ей грозит судьба ее матери?!
Одинокая женщина с дочерью на руках, которую «пригрел» вдовец с тремя детьми: кухарка, уборщица, иногда – любовница и всегда – прислуга за все…
И неужели тому комочку, маленькому, который сейчас зрел в ней, в ее утробе, предстояло так настрадаться в жизни, как ей самой?
Ну нет. Ну нет. Она не позволит этому случиться… она не сделает этого ни с собой, ни с ним…
– Слушай… – Это снова был Анджей. Да что ему надо? Почему он не может просто оставить ее в покое?! Проклятый, вонючий, эгоистичный самец – такой же, как все остальные! А он продолжал: – Мы что-нибудь придумаем. Ты только… пожалуйста… не делай ничего плохого… ничего, что нельзя было бы исправить… без моего ведома, ладно? Эва?
Без твоего ведома?!
Да кто ты такой есть, вообще-то говоря, чтобы я тебя слушалась и ставила в известность?! И где ты был, когда я водкой глушила боль и любовь к тебе, а?! Возвращайся к своей Каролине, а меня оставь в покое!
На самом деле она не сказала ни слова.
Они проехали поворот на Жадов, потом свернули к Урли.
Еще совсем чуть-чуть, пару минут – и она будет у себя, в своем милом домике, и там…
А дальше она не знала, что будет делать.
– Эва… если будет нужно… ты, пожалуйста, имей в виду… я готов дать этому ребенку свою фамилию. Я его признаю своим.
Она впервые за все это время прямо взглянула на него.
Он смотрел на дорогу, а на лице у него была написана такая решимость, которая очень не помешала бы сейчас ей самой.
– Только не делай ему… не делай ничего с собой. Ладно, Эвусь?
Эва вытерла глаза дрожащей ладонью.
– Ты что же, готов рискнуть любовью Каролины, беря на себя ответственность за мой грех?!
В ее голосе звучала горькая ирония, но и это было лучше, чем недавнее немое отчаяние.
– Ну какой такой грех-то, слушай! – нервно ответил он. – Мы же не в Средневековье все-таки живем, а в двадцать первом веке. Так ты этого боишься? Осуждения?
Эва снова уставилась в окно.
Про осуждение она пока не думала. Она вообще с того самого момента, как услышала радостный голос врача, могла думать только об одном: что скажет мама?! Как она перенесет это падение дочери? Как перенесет то, что дочь повторяет ее судьбу? Нет, не будет ни криков, ни долгих раздумий – мама скорей всего просто умрет от отчаяния, потому что именно этого она больше всего и боялась с момента рождения Эвы: что ее дочка проживет свою жизнь так, как она сама. Как подстилка у ног нелюбимого и нелюбящего мужчины.