Он только плечами пожал. Но в глазах у него плясали огоньки. А ветер снаружи игриво рычал, словно наполовину прирученный зверь, который все еще с легкостью может напасть на того, кто за ним ухаживает. Я чувствовала, как быстро бьется мое сердце, такими сердитыми маленькими поверхностными толчками. Вспыхнувший во мне гнев был совершенно иррациональным, но я отчетливо его чувствовала, как чувствовала и то, что этот ветер вновь готов сменить направление. Я даже прошептала маленькое успокаивающее заклинание: Кыш-кыш, исчезни!
Но по лицу Ру я уже понимала: этот ветер мне ничем не умилостивить. И взгляд у Ру был такой спокойный и неумолимый. И еще эта змея, что сама себя пожирает, начиная с хвоста… Словно мы живем для того, чтобы постоянно совершать одни и те же ошибки, чтобы отталкивать от себя тех, кого любим, чтобы двигаться дальше, хотя нам хочется остаться, чтобы молча ждать, когда нужно говорить. В той жизни, которую мы сами для себя выбрали, которой мы следуем, единственной постоянной величиной являются утраты. Утраты, которые в итоге съедают все остальное – как та змея съедает в итоге самое себя.
– Ты собрался уезжать?
– Да, Вианн, пора.
Мой голос звучал ровно, но был полон ненависти.
– Это из-за завещания Нарсиса? Из-за того, что тебе придется быть опекуном Розетт и заниматься ее собственностью?
Наверное, так и есть, думала я. Ру всегда выводила из себя одна лишь мысль о необходимости владеть землей. В мире Ру всякая собственность опасна; но еще более опасны длительные отношения с людьми. В мире Ру жизнь скользит мимо, как бы лишенная трения и похожая на реку: как и река, она подхватывает всякий плавучий мусор, потом тихо, осторожно выкладывает его на берег и устремляется дальше.
– Я обязательно встречусь с солиситором, – пообещал Ру. – И обязательно позабочусь, чтобы у Розетт не было никаких неприятностей.
– Я совсем не это имела в виду. – Теперь мой голос стал похож на опасно поблескивающее лезвие бритвы. – Ты нужен Розетт вовсе не из-за этого куска земли. Ты нужен Розетт, потому что ты – ее отец.
Это я зря сказала. И он, разумеется, взорвался:
– Только в тех случаях, когда это устраивает тебя, Вианн! А в остальное время мне не ясно даже, хочешь ли ты вообще, чтобы я был рядом с вами. Ты же как чертов флюгер! Рабыня ветра. Подчиняешься каждому его порыву. И я никогда не могу толком понять, что тебе нужно. Скажи, Вианн, чего ты хочешь?
Мне хотелось попросить его: останься! И я тут же услышала голос матери, которая напоминала мне, что так будет всегда, что за все нужно платить…
И я сказала:
– Я хочу, чтобы ты был свободен.
– Но я всегда был свободен, – пожал плечами Ру.
Я вспоминала птиц на фоне неба и запах пригоревшего шоколада, и мне так хотелось сказать ему: не уходи, но я больше не могла вымолвить ни слова.
– Значит, все кончено? – спросила я, помолчав.
Он кивнул:
– Да, Вианн. Мне так кажется.
Сказал и исчез – как та стая птиц, промелькнувшая в солнечных лучах.
Глава третья
После ухода Ру я села за кухонный стол и заплакала. Я никогда не плачу. Я никогда не плачу. Но слезы все текли и текли, оставляя на выцветшей от старости деревянной столешнице темные пятна, похожие на крупные капли дождя.
Все дело в том, думала я, что Ру превратился для меня во что-то вроде этого стола. Такой же постоянный, зависимый, отмеченный многочисленными шрамами в результате длительного использования. В общем, за все эти годы я пришла к выводу, что Ру полностью принадлежит мне. Но я ошиблась! Ничто мне не принадлежит. Все, что у меня есть, взято в аренду или взаймы. Этот магазин. И кухонный инвентарь. И даже рецепты. Всё – за исключением Розетт.
Я знаю, кого надо винить. Моргану Дюбуа. Имя, безусловно, вымышленное. Мне бы следовало сразу это понять: мои имена ведь тоже постоянно менялись, подобно временам года. У меня даже выработался некий инстинкт, позволявший мне видеть сквозь слой повседневности то, что скрыто в глубине. Но в Моргане я ничего разглядеть не сумела. Я видела только черных птиц и переплетенные побеги земляники с листьями, цветами и ягодами.
Ее принес к нам нехороший ветер. Мне сказали об этом и карты Таро, и пары́ шоколада. И пока я наблюдала за ней исподтишка, она успела завить кольцо перемен. Нарсис оказался первым. Ру – вторым. Подобно сказочному Крысолову, она наигрывает на дудочке свою мелодию, и головы послушно приподнимаются, и глаза сияют ей навстречу, и в воздухе завиваются спирали конфетти. А она, умелый Крысолов, все продолжает играть, и в ее мелодии каждый начинает чувствовать зов ветра, смену времен года, танец быстротекущих дней. Сперва эта мелодия очень проста, обманчиво проста и обманчиво приятна. Но постепенно она развивается, становится широкой, как река, грохочет, как ток крови в висках, а потом превращается в мощную приливную волну, и верхом на этой волне мчится Моргана Дюбуа, не ведающая ни горя, ни утрат; безжалостная и ненасытная…
И хуже всего то, что я понимаю: я и сама могла бы стать точно такой же, если бы не мои дочери, которые держат меня, как якорь. Я тоже могла бы превратиться в некое существо, в котором нет ничего человеческого, которое пожирает жизнь тех, кто его окружает. Неужели поэтому Моргана вызывает у меня такой страх? Потому что слишком сильно напоминает мне ту женщину, какой могла стать и я? Да, я могла бы стать такой, если бы сама позволила этому случиться. Но если мне все же предстоит стать кем-то еще, не может ли Моргана Дюбуа занять мое нынешнее место?
В подобном изложении все это, конечно, выглядит довольно нелепо и неуклюже. И все же мы с ней оказались очень похожи – просто зеркальные отражения друг друга. И таланты у нас весьма схожи. Мы обе вечно вьем кольца перемен. Обе способны извлечь из души человека то, что ему необходимо в себе увидеть – мужество, силу, умение прощать. И, разумеется, никакая не случайность, что мы обе чем-то торгуем. Такие, как мы, торговали своими изделиями и своим мастерством еще до того, как римляне вторглись во Францию; до того, как возникли Монсегюр и Ла-Рош-о-Фе[25]. Мы торговали и с повозок, и вразнос. Или обменивали свой товар на что угодно. Тогда это был, конечно, не шоколад, тогда и шоколада-то никакого не было.
И что теперь? Я всегда уверяла себя: шоколад лучше всего, он и действует гораздо нежнее. Этакая почти безвредная форма магии, похожая на одомашненное животное. Вот только совершенно ручными животные никогда не становятся. Кошка ночью совсем другая, чем кошка днем. А если кошка ночью пересекла твою тропу, то это знак, исполненный весьма мрачного смысла.
Когда я нарисовала тот круг из песка, Розетт было едва ли дня три от роду. Тихий ребенок, моя маленькая Розетт. И такой она была по крайней мере до тех пор, пока не переменился ветер. Но тот ветер следовал за нами по пятам, он непрерывно дул в течение многих месяцев, и в воздухе частенько порхали снежинки, и я была совершенно измучена, и Анук все время спрашивала, почему мы покинули Ланскне. И когда я увидела ту кошку, это показалось мне неким знаком; и я вместо того, чтобы спеть ей песенку моей матери – ту песенку, которая делает кошек ручными и начинается словами: Où va-t-i, Mistigri?[26] – позволила ей пересечь тропу, проложенную мною в снегу, а ее голос использовала в своих целях…
Врачи сказали, что это cri-du-chat[27], генетическое заболевание, означавшее, что моя дочь навсегда останется не такой, как другие дети. Ее плач, точнее кошачье мяуканье; ее маленькая, деликатной формы головка; трудности с ее поведением и обучением, которые могли с возрастом еще усугубиться, – все это признаки того, что ребенок страдает cri-du-chat. Кое-кто искренне восхищался моим мужеством, однако эти люди понятия не имели, какое облегчение я испытала, узнав диагноз дочери. Мою девочку никогда у меня не отнимут! Хуракан пронесся мимо нас!
Но за все нужно платить. Наш мир пребывает в хрупком равновесии. Если один ребенок остается с тобой, то второй тебя покидает. Появляется некая женщина; мужчина говорит: «Прощай». А теперь еще и эта безмолвная, но исполненная смысла конфронтация: chocolaterie и тату-салон смотрят друг на друга, находясь на одной площади, и оба посылают соблазнительные призывы:
Попробуй. Испытай меня на вкус. Проверь.
У каждой из нас своя манера речи, и все же мы обе говорим на одном языке; как на одном языке говорят колокола на нашей церкви и муэдзин в мечети Маро; и каждый призывает своих верующих: Найди меня, повернись ко мне лицом, почувствуй меня.
Эта порция шоколада, конечно, загублена. Отвратительный запах подгоревших какао-бобов похож на застарелую вонь дома, опустошенного пожаром и загаженного бродячими кошками. А случалось ли хоть раз, чтобы искусство Морганы обратилось против нее самой? Ошибалась ли она когда-нибудь, создавая свои тату? Сейчас в ее салоне вроде бы обманчивое спокойствие; ярко-розовым светится новая вывеска. Но кто знает, что творится там, за витриной? Возможно, и она наблюдает за мной, выжидая, каков будет мой следующий шаг? Она же понимает, что нажила себе врага. До того как ее посетил Ру, мне еще хотелось списать свою тревогу на счет собственных вечных преувеличений. Все это – и магическое свечение у ее дверей, и шепотом произнесенные угрозы, содержавшие вызов и долетевшие до меня с той стороны площади, – еще могло оказаться вполне невинным. И я, несмотря на дурные предчувствия, смогла бы, наверное, как-то с ней смириться. А может, со временем мы могли бы даже друзьями стать. Но теперь, после этого, повернуть назад уже невозможно. Этот городок не способен вместить нас обеих.
Когда-то, еще до появления в моей жизни Зози, я, пожалуй, подобной опасности вполне могла и не заметить. Я тогда была куда более доверчивой. И почти позволила Зози завладеть мною. Теперь опыта у меня куда больше. Теперь я должна сразу же, не колеблясь, повернуться к любой угрозе лицом. Впрочем, сейчас я слишком много времени потратила даром. Моргана уже успела занять господствующую высоту. Интересно, как скоро Розетт услыш