– Странный? В каком смысле?
– Ну…
И я, собравшись с духом, рассказала ей всё, что смогла. Лишь особенно гадкие подробности – об использованной прокладке или о том, что и как засовывали мне в рот, – упаковала в обёртку поэстетичней.
Когда я закончила, лицо Канаэ недоверчиво сморщилось.
– Н‐не понимаю… Ты хочешь сказать, он был твоим бойфрендом? Любовник школьницы – студент из универа? Так это же классика!
– Что-о? Да нет же, я совсем не об этом! Говорю тебе, это был маньяк, извращенец!
Канаэ насмешливо фыркнула.
– Ой, да ладно! Чего только не насочиняешь от неразделённой любви! Тем более в одиннадцать лет. Да ещё к такому красавчику. От его фоточек по телевизору у многих девчонок срывало крышу… Ну надо же! В жизни бы не подумала, что на такого, как он, поведётся такая, как ты!
– Я на него не велась. Я его ненавидела. До тошноты…
– Ну да, только отшить забывала, верно? Так кто же тогда виноват? А если ты так сильно его ненавидела, зачем сама забралась к нему в дом? Логичный вопрос, не так ли?
– Да, но ведь…
– Даже если такой красавчик и правда к тебе приставал – представляю, с какими бабочками в животе ты сдавала ему бастион за бастионом… Так что не строй из себя жертву из мыльной оперы, я тебя умоляю!
– Да нет же, Канаэ! Я говорила совсем не об этом!
Канаэ шумно вздохнула.
– Тогда о чём ты вообще со мной говорила? И, главное, зачем? От твоих фантазий у меня уже голова идёт кругом!
После этого Канаэ начала сторониться меня. Уже на следующий день в школьном коридоре за моей спиной прошипели:
– Говорят, она патологическая лгунья!
Как я узнала позже, эти слухи старательно распускала Канаэ.
На второй «каминг-аут» я решилась уже в универе, когда моя подруга Михό пожаловалась мне, что её часто лапают в электричках. На сей раз я выбирала себе жилетку вдумчиво, осторожно – и предпочла собеседницу, которая знала, что такое быть жертвой.
Конечно, я опасалась, что и она может обвинить меня во лжи, как Канаэ. Но всё-таки собралась с духом и описала ей всё, что тогда случилось со мной, как случай из криминальной хроники – сухо, последовательно, без прикрас. Я не стала говорить ей ни о смерти сэнсэя, ни о том, что могло бы вызвать к нему сочувствие. Мой рассказ строился только на том, за что стоило пожалеть меня. И хотя в нём не было ни слова неправды, кажется, в представлении бедной Михо мой обидчик получился вовсе не гордым юным красавцем, а жирным и омерзительным типом лет сорока. С таким образом в голове ей было легче воспринимать мою трагедию адекватно, и стоит отдать ей должное: Михо, в отличие от Канаэ, жалела меня на всю катушку.
– Ни черта себе… Какая гадость! Поверить не могу!.. О, Нацуки… Как же ты натерпелась, бедняжка!
Поначалу её сочувствие и правда радовало меня. Но через пару лет – когда я перешла на второй курс, затем на третий, а заводить своего парня всё не спешила, – забота Михо о моей персоне начала принимать весьма неожиданные формы.
– Послушай, я знаю, через что ты прошла, но… может, тебе не стоило бы так замыкаться в своём одиночестве? По-настоящему ты отомстишь ему, если станешь счастливой сама! Не забывай: чем горше ты стонешь над своими болячками, тем радостней он торжествует!
– Ну да… – соглашалась я с ней, как всегда. Но с мужчинами знакомиться не собиралась.
– Ты, конечно, прости, что ковыряю так глубоко, но… он ведь даже не требовал, чтобы ты отдалась ему полностью, верно? Так что я не совсем понимаю, в чём суть твоей травмы. Меня, например, постоянно лапают в поездах, и это такая мерзость, что просто мозги каменеют. Но что делать? Каждому из нас приходится с чем-то смиряться! А если из-за таких козлов ставить крест на личной жизни – человечество вымрет уже через сотню лет! Я‐то ещё ладно, а с моими подружками в поездах вытворяли такое, что после хоть в петлю лезь! И что ты думаешь? Теперь они все с бойфрендами! Все люди на свете стараются оставить плохое в прошлом и искать радость в будущем, Нацуки. Все, кроме тебя. За все четыре года в универе ты не заговорила ни с одним парнем. Это очень странно, тебе не кажется?
Скорее всего, она была права. Но я лишь рассмеялась – и ничего не ответила.
Вскоре после этого Михо пригласила меня на стрелку, но, когда я пришла, рядом с ней уже сидел какой-то парень.
– Это кто? – спросила я.
– Да вот, хотела вас познакомить… – хихикнула она и повернулась к парню. – Не удивляйся, она немного побаивается вашего брата… Но ты же говорил, что любишь невинность, так? Мне кажется, из вас получилась бы классная пара!
Я уставилась на неё. С такой каменной физиономией, что парнишка испуганно заёрзал на стуле.
– Это кто?! – повторила я.
Теперь я не понимала вообще ничего: ни кто такая сама Михо, ни за каким дьяволом ей нужно, чтобы я обязательно с кем-нибудь спарилась.
Отвернувшись, я пошла прочь. Но успела услышать, как парень за моей спиной рассмеялся и произнёс:
– Я, конечно, говорил, что невинных ценю больше, чем ветеранок, но… такой вариант – это уже чересчур!
Конечно, я понимала, что выполнить своё назначение как инструмента для Человеческой Фабрики мне не суждено. Оставаясь в душе попихамбопианкой, я не могла понять земляноидов до конца. Здесь, на Земле, молодые женщины должны влюбляться и совокупляться, – а те из них, кто этого не делает, получают маркировку «одиноких зануд», которые «тратят свою жизнь впустую» и ещё обязательно «пожалеют об этом позже».
– Упущенное нужно навёрстывать! – повторяла мне Михо то и дело. Но я всё никак не могла понять, какой смысл заниматься тем, чего мне делать не хочется.
Наша подготовка на Фабрике завершалась, и скоро нас должны были выпустить в Большой Мир. Хорошо подготовленные экземпляры делились опытом с теми, кто был ещё не готов. Моей наставницей оказалась Михо.
Логика земляноидов не укладывалась у меня в голове. Хотя, будь я и правда одной из них – жила бы себе, как Михо, следуя зову собственных генов… Не сомневаюсь, это была бы очень мирная и безопасная жизнь.
Приближалось Рождество, на улицах рядами выставляли зелёные и белые ёлки. Система включала режим Большой Любви. Те, кто не испытывает любви, должен её симулировать. Что было раньше – Система или Любовь? Этого я не знала. Но постепенно уяснила, что любовь – это и есть система навыков, созданная земляноидами для разведения самих себя.
Я села в электричку, доехала до станции «Мирай Нью-Таун» – и на выходе из турникетов наткнулась на семью Игасаки-сэнсэя, раздававшую очередные листовки. Люди шагали широкой рекой, не замечая в упор перекошенных горем лиц пожилой супружеской пары, и неловко уворачивались от старческих рук, торопливо совавших им в пальцы бумажки с требованиями сообщить какую-то «правду». Сразу после инцидента над горем родителей убиенного Игасаки-сэнсэя обрыдался весь город. Но время шло, а неуёмная парочка всё протестовала, рассовывая свои бумажки, пока не превратилась в местных блаженных.
Проходя мимо, я покорно опустила взгляд, свято надеясь, что они не узнают меня, и зашагала домой.
Знание о том, что организм, унаследовавший их гены, убит, озадачивает людей и сильно их возбуждает. Энергия скорби и ярости приводила семью Игасаки-сэнсэя в движение, начиная со дня его смерти и до сих пор.
Вокруг станции всё было уже совсем не так, как в детстве: нависали торговые центры, бурлили бутики, радостно шумела толпа. Вокруг всё блестело от рождественских декораций, среди которых разгуливали, держась за руки, дети с родителями и влюблённые парочки в школьной форме.
День за днём Фабрика прилагала всё больше усилий, чтобы разнести по белу свету идею о том, как же это прекрасно – влюбляться, и как же здорово в результате этой влюблённости произвести на свет ещё одного земляноида.
Мой репродуктивный аппарат давно настроен и готов к работе. И срок годности его не вечен. Если я не буду делать вид, что пользуюсь им для процветания Фабрики, от меня начнут избавляться.
Утром, когда я проснулась, муж суетился в прихожей, уже готовый к отъезду.
– Может, позавтракаешь на дорожку?
– Да ладно, я уже вызвал такси. Вернусь через день… Выполню, что задумал, и сразу назад.
– Что ж. Удачи тебе!
Едва он исчез за дверью, сверху спустился Юу.
– А Томоя где?
– Уехал.
– Что, уже? Я же сказал ему, что у меня для него подарок!
– Он так торопился…
Юу вздохнул.
– Ну тогда… я и сам после завтрака уеду отсюда.
– Куда?
– Прогуляюсь под горой. Заночую в гостинице.
– Но… почему? Зачем?
– Ты что, и правда не понимаешь, почему нас нельзя оставлять в этом доме один на один?!
Наши с мужем слова до Юу не долетали. Что бы ни творилось вокруг, он прислушивался только к сигналам Большого Мира. Его форматирование завершилось успешно, и я завидовала ему.
– Может, в гостиницу лучше мне? Это же я здесь главный паразит!
– Но ты не водишь машину! Автобус ходит только раз в день. Легче мне уехать! – бросил он раздражённо и поплёлся в ванную.
Что ж, подумала я. Раз от меня сплошные неудобства, хотя бы завтрак приготовлю нормальный. Я двинулась на кухню, но с улицы вдруг послышался звук подъезжающего автомобиля. Я вышла из дома посмотреть, кто это, и увидела незнакомое оранжевое авто.
Из машины вышел загорелый мужчина. Завидев меня, он несмело шагнул в мою сторону с явным подозрением на лице.
– Ёта? – вырвалось у меня, как только я узнала его. Ёта был старшим сыном дядюшки Тэруёси – и главным заводилой всех летних забав моего босоногого детства.
– Нацуки? – удивился он.
Я кивнула.
– Что ты тут делаешь?
– Провожу с мужем отпуск!
– А где тогда Юу?
– Да в доме же…
Ёта был явно чем-то встревожен. Но тут из-за двери выглянул Юу.
– О! Ёта? Как раз вовремя! Может, вместе позавтракаем? Я выезжаю, как только поем!
– Не вопрос, но… где же муж Нацуки?
– Ты всё пропустил. Он только что уехал по делам в столицу, до завтра его не будет. В