— Ну, кончай, — сказал он помогавшему ему опять возчику, хотя повозка была нагружена на этот раз не полностью. — Сойдет!
Он вспомнил про мусор и стал перетаскивать всякую дрянь прямо из мусорного ящика и бросать на повозку. Потом накрыл все одеялом. Сорвал бельевую веревку, оставленную на ночь Полинкинон матерью, и стал перевязывать воз.
Еще порядочная куча обрезков оставалась на прежнем месте.
Он опустил тяжелый железный щит, придавил развороченную кучу — и опять все как ни в чем не бывало. Поехали!
Повозка тронулась, и ее тарахтенье заглушило быстрое шарканье по двору стоптанных туфель старухи Кечеджи.
Разбуженная Пальмой, старуха Кечеджи-ей всегда чудились воры, пожалев будить дочь, выскользнула за дверь и, трепеща от страха, считая, что каждую минуту ее могут убить, выглядывала из-за кустов. А когда ишак потянул повозку со двора, она опомнилась, заспешила.
— Соседка! — стучала она в окно Лешкиной матери и, сложив козырьком у рта ладони, звала: — Соседка! Выйдите сюда поскорей!
Улица совсем опустела, темно в домах. Лешка шагал за повозкой, Завтра он явится к Лабоданову и небрежно скажет им со Славкой: все в полном порядке. Очевидно, надо будет выпить.
Без этого такие дела не делаются.
Двести рублей-это же независимость от матери и отчима.
Езжай, куда вздумается. У него никогда не было таких денег.
Он накупит Жужелке мороженого всех сортов. Она сказала, что любит крем-брюле. Крем-брюле так крем-брюле.
Да если бы все это нужно было делать не для «дяди Сани», а для Жужелки, он еще не такое бы оторвал.
Свернули на Торговую. Повозка покатила быстрее, и Лешка едва поспевал за ней. Здесь фонари были расставлены чаще.
И по освещенной безлюдной улице, под громкое цоканье ишачьих копыт он спешил за повозкой, как заправский ворюга.
С каждым шагом надвигалось все ближе гигантское дыхание завода, так странно ощутимое ночью.
— Садись, — сказал возчик, натянув вожжи, придерживая ишака.
Лешка сел. Возчик стегнул ишака, и тот потянул живее по спускавшейся вниз улице. Миновали поворот на мост, к заводу — самое опасное место. Дома пошли реже. Вот бывшая школа, каркас без крыши, без полов, — руины, оставшиеся еще с войны… Кончалась улица.
Кто-то поднялся со скамейки у забора. Двое. Два темных силуэта под луной на краю тротуара. Вразвалку, руки в карманах, один из них направился по мостовой, преграждая дорогу ишаку.
— Стоп! Стоп! Эй, кому говорят, не слышишь?
Другой заходил за повозку.
— Попрошу на минуту сойти.
Это еще что за номер?
— Гриша! — опешил Лешка.
Это был он, Гриша Баныкин.
Лешка слез с повозки и голосом неподатливым, не своим, стараясь держаться развязно, сказал:
— Что это я тебя встречаю без конца? Куда ни пойду — ты тут. Только всегда при шляпе, а сейчас без…
Баныкин изумился;
— Это ты?
Он что-то сказал, но Лешка не расслышал и громко спросил:
— Ты откуда тут взялся?
— Что везешь, говорю? — натянуто, отчужденно переспросил Баныкин.
Второй парень подошел и стал с ним рядом, нахально светя в лицо Лешке фонариком.
— Мусор на свалку свожу. А что?
— Это ночью-то? — подозрительно спросил парень. — Чего ради?
— Попросили люди. — Он запыхался, точно бежал.
— Подрабатываешь? — спросил Баныкин. — Так, что ли?
Лешка мотнул головой, подтверждая. У него стучало в висках, а в груди металось что-то, точно он не стоял на месте, а бежал изо всех сил. Сейчас все обнаружится. Ему было мучительно стыдно перед Баныкиным.
— Ври, да лучше, — сказал равнодушно парень и потыкал палкой в воз.
Возчик, не разбирая, что происходит, всполошенно объяснял:
— По пятнадцать рублей сговорились. Ничего тут такого незаконного нет. Один конец туда и назад: время-то ведь какое — ночь. Люди спят, а я у сна отрываю, чтобы вот его прокормить, врага шелудивого. — Он тыкал кнутом в бок ишаку.
Баныкин о чем-то посовещался с парнем, отойдя в сторону, и вернулся к Лешке.
— Ты не подумай ничего такого. — От его тихих и очень внятных слов Лешке стало не по себе. — Мы ничего такого не думаем… А только у нас есть задание. У нас тут комсомольский пост. Ты развяжи веревку.
Лешка сказал упрямо:
— Не буду.
С досадой, присвечивая карманным фонариком, Баныкин отогнул одеяло, насколько позволяла перехватывающая его веревка.
Лешка застыл, не двигаясь с места, и Баныкин стал шарить по возу и, должно быть, тут же напоролся на железо. Он крепко выругался.
— Тут ерунда какая-то навалена.
Подоспел его товарищ, тоже с фонариком.
— Да тут одно железо, — недоумевая, сказал Баныкин.
Парень неуверенно протянул:
— Что-то не так.
Тут бы Лешке сказать: мол, это всего лишь хлам, тоже идет на свалку, они бы и отстали. Его сковывало присутствие возчика. Спроси они у него, и все бы тут же обнаружилось. Но им это не приходило в голову-они были не очень ловки и расторопны. Обо всем этом Лешка сообразил много позже. А в ту минуту он почувствовал себя в ловушке. Он не сомневался — они все знают и хитрят только. Он молчал, точно все это его больше не касалось.
— Чего ты молчишь? Объясни же, что это еще за железо?
Где взял? — твердил Баныкин.
Лешка молчал.
Баныкин еще раз взглянул на него, и Лешка почувствовал, как вражда разделила их, будто они совсем чужие, незнакомые люди.
Это было давно, когда он учился еще в седьмом классе. Однажды он выкинул такой номер: не пошел на воспитательский час, а поднялся на верхний этаж, вылез из окна лестничной клетки на карниз, обхватил водосточную трубу и стал по ней спускаться.
Когда поравнялся с окном своего класса, дотянулся ногой до рамы и постучал.
Первой кинулась к окну учительница Ольга Ивановна. Это она придумала тогда название их отряду-«Впередсмотрящий».
Ребята не успели привыкнуть к такому громкому названию, а об отряде уже писали и в городе и в области. В дни дежурств по школе они старательно драили пол, терли окна. Вот и все их скромные доблести, но если б у них и вовсе не было доблестей, их придумали бы-таким притягательным оказалось само название отряда.
Лешка на уроках Ольги Ивановны стрелял бумажными голубями в девчонок или играл с Длинным Славкой в морской бой.
Раньше Лешка недолюбливал Славку, а теперь его привлекала Славкина беззаботность и пижонская манера одеваться. На переменах они, скрываясь в уборной, накуривались до одурения.
А если случалось, что их застукивали, Лешка отправлялся к завучу и клялся, что курил он один, а Славка при этом только присутствовал. Славку жестоко драл отец, когда на него поступала жалоба из школы, и Славку надо было во что бы то ни стало выгораживать.
Так вот. Он постучал ногой по раме и вызвал страшный переполох в классе, а сам продолжал сползать вниз по трубе.
Вся школа повскакала с мест. Старшеклассники старались перехватить его из окон и кричали, что труба проржавелая, не выдержит. Но он отбился от них, хотя сам чувствовал, как труба трещит и крошится. Жуть брала. Для чего он это затеял? Неизвестно. Но его прямо-таки подмывало выкинуть что-нибудь такое. Наконец он благополучно спустился на землю, как раз на стыке здания школы с детской библиотекой.
— Ты, ты — бич класса! — кричала завуч, бледная от испуга и негодования.
Подбежала Ольга Ивановна, у нее дрожали губы.
— Ты ничего не повредил себе? Как так можно! Как можно! — Она была просто в отчаянии.
Дома была выволочка.
— Люди, которые противопоставляют себя коллективу… они не нужны нам. Это балласт! С такими людьми далеко не продвинемся. — Это говорил Матюша.
Лешка смотрел, как большое белое лицо его лиловело от негодования, и кусал губы.
И опять слово «неблагодарность» пошло гулять по двору.
И опять при мысли, что у Матюши погиб на фронте единственный сын, Лешка чувствовал себя виноватым.
Что тебе надо? Чего ты хочешь?
Глава четвертая
Дальше все происходило так. Парень, который был вместе с Ваныкиным, порывался доставить Лешку в милицию, а Баныкин сказал, что он сам разберется, а двоим с поста уходить нельзя.
Повозка со скрежетом развернулась-поехали назад. Возчик был вне себя, что втравлен, как оказалось, в грязное дело.
— Как же он меня… Никогда такого паскудства не возил. — Всю остальную дорогу он подавленно молчал. Иногда только забегал перед Баныкиным, тряся своим брылем. — У меня, товарищ, третья группа… Я по инвалидности…
Поднимались вверх по Торговой. Баныкин шел рядом с Лешкой за повозкой. Он был ошеломлен и торопливо объяснял, точно оправдываясь:
— Бандиты палатку на базаре обчистили. Рулоны мануфактуры. Сегодня повсюду на выходах из города комсомольские посты дежурят. И вот, пожалуйста, являешься еще и ты с какими-то грязными махинациями.
У Лешки все горело внутри. Мелькнуло в голове: как же ему удалось проехать в первый раз? И погасло. В милицию, значит, угодил. Наплевать. Накатывалась пустота. Он почувствовал, что измотан до предела. Будь что будет.
— И кому эта ерунда могла понадобиться?
Лешка тоже этого не знал. Во всяком случае он не собирался никого выдавать. Будь что будет.
— Тебе не совестно?
Баныкин спрашивал так осторожно и сокрушенно, точно имел дело с тяжелобольным.
Лешка грубо ответил:
— Что я, девочка?
Баныкин дернул его за рукав, чтоб он остановился.
— Я сейчас взвинчен в высшей степени. — Они стояли друг против друга. Я что-нибудь наделаю, потом не поправишь.
Заявить недолго. Протокол составят — и хана, тогда привлекут.
Мне во всем этом надо сперва разобраться.
Повозка медленно отъезжала от них вверх по улице, и расстояние между ними и повозкой росло, а Баныкин все еще тяжело раздумывал.
— Вот что. Завтра же, нет, день еще мне нужен. Значит, послезавтра ровно в девятнадцать ноль-ноль явись на то место, где мы тебя задержали. Понял? Если что, я тебя где хочешь достану.