Стоит она торжественная и гордая в искрах-блестках. Пошевелиться боится, чтобы не обронить хрупкое кружево. Все в белом: и крыша дома, и калитка, и скамья, на которой еще недавно желтели разлапистые листья клена – дань золотого листопада. Следы осени, надписи – метки о нежных свиданиях замела зимушка-зима.
Жаль потревожить белизну снега, его первозданность. Но я прокладываю до калитки первую цепочку следов. Юркие воробьи серыми комочками жмутся к теплым оттаявшим трубам.
Яркое солнце золотым бубном плывет над отдаленной лесополосой, над тихой, окрашенной в пестрые цвета равниной.
Выхожу на улицу по нетронутой дороге. Крепкий морозец обжигает лицо, бодрит, и в памяти всплывают есенинские мотивы:
Я по первому снегу бреду.
В сердце ландыши вспыхнувших сил.
Синей свечкою вечер звезду
Над дорогой моей засветил…
Да, в сердце ландыши, от которых тепло и на морозе. Я словно вижу тончайшие контуры этих великолепных цветов, вдыхаю их аромат, и становится нетленной связь времен года.
Первому снегу все рады, но скоро к нему привыкнут. А мне хочется, чтобы каждый снежный день зимы воспринимался, как первый. Тогда в сердце постоянно будут цвести ландыши…
РОДНИК В ЛЕСУ
Довелось как-то в студеную пору побывать в лесу. Пересек небольшую поляну и словно в сказочный дворец попал. Стройными колоннами устремились в выцветшее блеклое небо сосны. Стоят величавые. Изредка сбросит охапку снега и выпрямится ветка. Мягко поскрипывает снежок.
В лесу светлое очарование и затишье. Я поднялся на пригорок. Внизу – небольшая ложбина, поросшая кизилом и шиповником. Когда я осторожно раздвинул усеянные красными светляками ягод и шипами лозинки, перед взором предстала родниковая заводь. Она была похожа на огромную серьгу, скованную ледяным обручем оправы. Сквозь колеблющуюся толщу воды увидел, как из глубины бьют струи и кольцами разбегаются на поверхности, ломая тонкую корочку льда у края заводи. Я наклонился к роднику, и в лицо повеяло теплынью. Зачерпнул сложенными лодочкой ладонями воду, пригубил. Она была удивительно хороша. Какое это прекрасное творение природы – родник!
Человек, сам того не замечая, низко склоняется перед ним, прежде чем напиться, утолить жажду. Снег у заводи сплошь усеян следами. Они цепочками тянутся из разных сторон леса. Видно, не одного меня поманил, очаровал родник. Может, побывал здесь красавец – гордый крымский олень или прибегали напиться пугливые тонконогие косули, другие лесные питомцы. Всех щедро одарил родник.
Ночью, когда чутко спит лес, в глубине родника купаются серебряные звезды. Вот поэтому они зимой такие чистые и яркие.
Расставаясь с родником, я даю себе слово, что непременно вернусь к нему весной, когда под лучами солнца сойдет снег и тысячи ручейков устремятся в готовое русло.
По его краям шелковисто зазеленеет трава-мурава, ярко вспыхнут сотканные из лучей сначала подснежники, а затем и ландыши, закипят над заводью лилово-белые соцветия шиповника среди резных клейких листочков. В предчувствии столь дивной поры и родились эти строки:
А мне любить, а мне жалеть до слез
Лиловый цвет шиповника и роз…
Одаренное родниковой водой, все оживет и потянется к солнцу, радуя и восхищая своей красотой. На лоне природы я думаю, как порой, человеку не хватает родниковой чистоты, глубины и щедрости, чтобы, соприкасаясь с людьми, оставлять о себе добрую и светлую память.
ХРУСТАЛЬНЫЙ ЗВОН
В любую пору года красиво, живописно окаймленное камышами озеро, расположенное поблизости керченского жилого микрорайона Марат. Оно отражает: то бирюзовое в солнечную, то свинцово-серое в непогоду, небо.
После оттепели и тумана в дневное время ударил мороз. Желтовато-бурые сухие стебли камыша оказались в прозрачном панцире, водную поверхность сковал тонкий лед. Лишь в середине оставалась широкая полоса незамерзшей воды, облюбованная несколькими дикими утками, выводок которых появился еще летом и к зиме подрос.
С моря налетел ветер и зазвенели, словно воспроизводя звуки органной музыки, стебли камыша, соприкасаясь друг с другом. Озеро – огромная сверкающая люстра, сквозь призму которой преломились лучи яркого, но холодного солнца. Нынче на его берегах пустынно, а летом с ранней до вечерней зорьки они были усыпаны ребятишками с удочками. Да и взрослые нередко коротали здесь время.
Увлекло и меня это занятие. Глядя на озеро, вспомнил забавный случай. Вечером, расположившись в укромном месте, забросил леску с приманкой на крючке. Поплавок замер на тихой малиновой от всполохов заката воде и, вдруг заплясал, ушел вглубь. Я подсек и ощутил, как под тяжестью зазвенела леска, выгнулось бамбуковое удилище.
«Коряга или крупная рыбина», – предположил, медленно подводя леску к берегу. Вот на мелководье показался темный панцирь, и, упорно упираясь лапками, на берег выползла попавшаяся на крючок черепаха.
– Этого мне еще не хватало, – произнес я, отцепил и отпустил «улов» в воду. Тортилла исчезла в глубине, а я продолжил рыбалку. Опять после недолгого ожидания поплавок скользнул вниз. История повторилась. Видно, очень понравилась черепахе приманка – скатанная в шарик мякоть хлеба. Не которые гурманы обожают суп из черепахи, я, не поддавшись искушению, отпустил ее в родную стихию, а сам переместился на другое место. И вскоре был вознагражден – несколько отливающихся серебристой чешуей карасей оказались в моем садке.
…Застыло озеро в ожидании летней поры, когда окаймленные зеленой стеной камыша, берега огласятся звонкими голосами. Нынче же лишь ветер звенит хрупким и недолговечным хрусталем.
СКВОРЦЫ ПРИЛЕТЕЛИ
Неустойчивая крымская зима: то мороз сковывает льдом озерца и пруды, то наступит оттепель, звеня капелью. По низкому небу наползут тучи, пролившись на землю, улицы, скверы и крыши домов мелким дождем. Теплая зима сбила с толку и перелетных птиц, мигрирующих не по календарю, а по инстинкту, чуткому к температурному режиму. Раньше срока, – впрочем, это происходит часто – прилетели скворцы, огласив голые кроны высоких акаций и тополей. Их прилет – первая примета приближающейся весны. Именно скворец, а не ласточка, как утверждает народная молва, является вестником весны.
После обильных дождей, согретые лучами по-весеннему яркого и щедрого солнца, покрылись изумрудной зеленью склоны возвышающейся над Керчью Митридатской гряды.
Еще неделя – и проклюнулись бы первоцветы, анютины глазки и другие нежно – хрупкие создания природы.
Но крымские весенние месяцы горазды на сюрпризы. За ночь земля покрылась пушистым снежным ковром и все приобрело сказочный вид. Ветер намел сугробы, по которым пролегли первые цепочки следов. Возвышенности и склоны облюбовали ребятишки с санками, лыжами. Кое-кто из них попытался слепить снежную бабу, но тщетно.
… Издали я услышал щебет птиц и всплески воды. Подошел поближе и увидел десятка два скворцов. Несколько птичек, взмахивая крылышками, купались в озерце – промоине над трубой теплотрассы, другие, взъерошенные ходили по кромке наста.
«Скворцы-моржи – необычное явление», – подумал, наблюдая за участниками купания. Рядом на проталине из почвы пробилась сочная зеленая трава. Скворцы, приняв ванну, старательно почистив перья, успели полакомиться стебельками. Часть из них устроились на дереве.
Подошел и опустил ладонь в воду. Она была теплая и слегка парила словно из гейзера. «Смышленые все же братья наши меньшие, устроили себе по прилете в родные края банный день», – улыбнулся я их находчивости. Решил было продолжить путь, как из квадратного оконца подвала высотного жилого здания выпрыгнули два кота: оранжево-рыжий и пепельно-серый. Привлеченные птичьими голосами шумом, они, крадучись по снежному насту, осторожно приблизились к теплой купели.
Их янтарные и зеленые зрачки заблестели азартом хищников в расчете на легкую добычу.
–Прочь! – замахал я на них руками. – Так то вы, неблагодарные встречаете первых вестников весны. Они, нехотя, нырнули в оконце к теплым трубам своего пристанища. А с неба опять стали планировать снежинки, вспушивая белый покров, заметая следы. Подумалось о скворцах, синичках и других пернатых, которым нелегко раздобыть корм в снежную студеную пору. Чтобы весеннее небо, кроны деревьев наполнялись певчими голосами, щебетом, радующим слух, необходимо подкормить этих отважных посланцев весны.
«МЫШАТА» В БОРУ
В начале февраля после обильного снегопада наступила типичная для крымской зимы оттепель, солнце за сутки съело снежный покров. Лишь в затененных местах, в ложбинах и рытвинах сохранились, словно заплаты на прогалинах с изумрудно-нежной зеленью белые лоскутки.
В полдень я наведался в урочище, что в окрестностях старой крепости. Сосны с зелеными иглами и молодые дубки потерявшие лиственный наряд, пьянили смолисто-хвойным воздухом. И сюда сквозь кроны, устремленные в низкое сизое небо, проникли лучи солнца.
Но снега на сухой некошеной траве сохранилось больше, чем на полянах и других открытых местах. Под ногами мягко пружинит скопившийся годами наст из сухих сосновых иголок, листьев, веток валежника. Разбросаны шишки и глянцевые желуди. Тишь и благодать в урочище. Я заметил, что у стволов сосен наст разворошен.
«Неужто дикий кабан в поисках желудей или сладких корней разрыл почву? – предположил я, но взгляд зацепился за несколько затаившихся грибов с пепельно-серыми круглыми шляпками. – Никак «мышата»? Очень похожи на серых живых существ, давших им название и столь же неуловимых».
Чтобы их обнаружить под влажным слоем из иголок, листьев, нужен глаз-алмаз. Так вот почему разворошена почва возле стволов сосен, где предпочитают в своеобразных парниках (даже в зимнюю стужу) прятаться «мышата». Версия о диком кабане отпала. Срезав десятка два грибов на белых хрупких ножках, я набрел на грибника с ведерком и палкой– клюкой. Вооружившись ею, он ворошил листву и иголки, разыскивая грибы.