В каждой росинке пылало и тут же угасало пламя заката. Я искал следы той, чей ласковый облик и нежное имя не смогли стереть ни время, ни пространство. И это трепетное воспоминание согревало сердце.
Вдруг на фоне небосклона увидел двоих. Это были Он и Она. Сейчас и тропинка, и мерцающие в небе крупные звезды принадлежали им. Все повторяется в подлунном мире: и любовь, и счастье, и разлука…
СЛАДКА ЯГОДА
Середина звонкого быстротечного лета. Не за горами тот день, когда наступит осень – золотоволосая девочка с плетеным лукошком в руке. А пока лето еще напоминает о себе терпким привкусом смородины на губах, воскрешая картины детства.
Ранним утром, когда солнце медленно поднималось в золотистой дымке над горизонтом, я с друзьями отправлялся за смородиной . Малиновый свет струился на черепичных крышах села. Над ним огромной чашей было опрокинуто бирюзовое небо. В нем, радуясь простору, парили, щебетали и пели птицы.
Мы шли по лесополосе. Буйно цвела желтая акация. Ее сладковатый запах плыл в воздухе. Травы и цветы купались в чистой росе. Резали воздух прозрачными крылышками стрекозы, кружились над поздними соцветьями пчелы. Дикая роза огненно-красными лепестками пила росу. По соседству с ней разрослась кудрявая смородина. Зеленые ветки усыпаны тысячами сочных красных и черных ягод. В каждой бусинке отражается солнце. С щебетом и чириканьем лакомятся ягодами птицы.
До самого знойного полудня бродим в зарослях смородины. Горсть в лукошко, две – в рот, пока не появится оскомина.
Сладка ягода. Ее привкус и сейчас напоминает о родном доме, о звенящей мелодии крымского лета.
КОЛОКОЛ НЕБА
Посветлели, отодвинулись ранее дымчато-туманные дали. На востоке занялся рассвет. Горизонт и небосклон озарились малиновым заревом. Потом краски слегка посветлели, словно разбавленные художником на палитре. Солнце, красное, как созревшая мякоть арбуза, медленно поднимаясь, оторвалось от земной тверди. Яркие лучи полоснули по крышам домов, отразились от стекол окон, засияли на глади тихого пруда, застывшего светлым оком на околице села.
В это ранее утро слышу, как со стороны кузницы доносятся гулкие удары молота о наковальню. Потом разливаются перезвоны молоточка. Звуки переплетаются, образуя музыку кузнечного дела. Кажется, что торжественный звон исходит от высокого и огромного колокола неба. Словно тысячи серебряных колокольчиков запели от прикосновения солнечных лучей. И в унисон этой мелодии запело сердце.
Вхожу в раскрытые настежь двери кузницы. Горн пышет жаром, пылают красновато-лиловые угли. Вижу сосредоточенные лица кузнецов. Они увлечены работой – отковывают красную полоску металла. Под их точными ударами она обретает форму детали. Прошу одного из кузнецов:
– Откуй мне подкову на счастье. Мастер кузнечного дела дружелюбно улыбается, и я слышу в ответ:
– Запомни, каждый человек – кузнец своего счастья. Я благодарно киваю и выхожу на простор. Запрокидываю голову вверх, где, разрезая лучи солнца, парят гордые и сильные птицы. Наверное, для счастья нужны доброе сердце и сильные крылья.
СЕРЕБРИТСЯ КОВЫЛЬ
Вдоль откосов железнодорожного полотна, натянуты, как струны стальных рельсов, столько долгих лет живет в полосе отчуждения не тронутая плугом земля. Ранней весной, едва сойдет снег, зарождаются, а летом благоухают, раскинувшись пестрым ковром, цветы и травы.
Осенью полыхают багряно-желтым костром, сгорая, чтобы со звоном капели возродиться вновь. Извечный круговорот жизни, подобный восходу и закату солнца. Но всегда неповторим, ярок, многолик и неожиданно радостен…
И снова ясноликий июнь бредет по проселкам и травам. В открытые окна вагона поезда-тихохода на участке от Семи Колодезей до Керчи ветер приносит пряные запахи степи. В пологие склоны косогора вросли, словно разбросанные рукой Геракла, мшисто-зеленоватые и серые камни. Они похожи на овечью отару, прилегшую отдохнуть. И вдруг впереди… Озеро? Нет, не озеро – засеребрилась поляна. Ковыль – верный спутник степи – низко стелется, блестящей ртутью растекается по земле. Ветер словно гребенкой приглаживает струящиеся нити. Все другие травы и цветы отступили перед ковылем, не дерзнув яркими красками нарушить его разлив. И поэтому поляна светится, как зеркало озера, окаймленного разнотравьем. Ветер ласкает седые пряди.
То там, то здесь, словно исполняя танец маленьких лебедей, рассыпались на лугу хрупкие ромашки – балерины. Плетется, цепляясь усиками за колючие ветки шиповника с лиловыми цветками, розовый душистый горошек. Вижу, как пчеловод обкашивает траву в зарослях дикой смородины и шиповника. Трава веером рассыпается под узким лезвием косы.
Возле коновязи у белопенной акации, утонув оглоблями в траве, приткнулась двуколка с намотанной на втулки колес травой. Чуть поодаль пасется лошадь, рядом, вскидывая тонкие ноги, резвится красногрудый жеребенок. Редкая для нынешнего индустриального времени картина, хотя нет худа без добра. Из-за изношенности машин, тракторов и комбайнов и отсутствия средств на приобретение новой техники и горючего, крестьяне все чаще обзаводятся гужевым транспортом.
Лошадь на подворье фермеров, крестьян нынче не является большой редкостью. В одном селе, мне сказывали земляки, живут несколько осликов – трудяг. Так один из них горластый Орфей раньше петухов устраивает односельчанам утреннюю побудку своим громким, как Иерихонская труба, голосом. Любители поспать ворчат на хозяина парнокопытных, но ослу не прикажешь, у него свой режим.
Наблюдая за сельскими ребятишками, оседлавшими скакунов, с теплотой в сердце вспоминаю ту далекую пору, когда с ровесниками верхом на конях уходили в ночное. В углях костра пекли картошку. Очарованные тишиной, стрекотом кузнечиков, замирали под высоким звездным небом. Тогда на полевой дороге легко было отыскать подкову на счастье.
Ощущение первозданности природы, загадочности и волшебства… Многим нынешним детям, подросткам это чувство неведомо. Чаще всего они видят пейзажи из окон вагона, автобуса или легковушки. А хорошо бы пробежаться по траве и ощутить животворящий ток земли, ласковость ее шершавых, пахнущих цветами и травой ладоней. Серебрится ковыль. Радует взор, согревает сердце.
У ТИХОЙ ЗАВОДИ
Светлое око в зеленом обрамлении, шелестящего на ветру камыша. Таким с высоты птичьего полета видится озерко в микрорайоне Марат. В нем отражены и бело-мраморные каравеллы облаков, и розовость рассвета, и алый полог заката. Стайка вездесущих мальчишек расположилась с удочками на берегу. С десяток глаз напряженно следят за поплавками. Хитер карась, норовит с наживкой уйти в камыши. Не один зазевавшийся рыболов потерял крючки, вонзившиеся в упругие стебли. А вот и удача – мальчишка ловко вскинул удилище. На леске блеснул золотисто-оранжевый карась. Сколько восторга в ребячьих глазах!
Двое других пацанов, забравшись на деревянный плот, гребут к середине озера в надежде, что где глубже, там и рыба крупнее. Путь им пересекла выплывшая из камышей дикая утка с маленьким выводком и тут же, почуяв опасность, спряталась у противоположного берега.
Вблизи закачались в зеленоватой воде упругие стебли. Это прилетела тонкоклювая камышовка. Глядит на рыболовов, кося бусинку глаза, готовая вот-вот вспорхнуть.Медленно, как песок в часах, течет время. Неподвижно зеркало воды . Угасла теплая летняя заря, и как будто приблизилась причудливым силуэтом Митридатская гряда.
Последний рыбак, лишь потому, что уже не различим поплавок, покидает берег. А в озере светляками проклюнулись звезды.
ИВУШКА ПЛАКУЧАЯ
Стояли погожие солнечные дни и теплые ночи, шедшие на убыль – ни дождя, ни тумана. С близкого моря легкой прохладой веял норд-ост, тесня знойный воздух к цепи древних курганов в окрестностях Керчи.
По едва приметной тропинке я направился к голубовато-зеленой чаше озера, окаймленной изумрудной оправой, шелестящим на ветру камышом. На стеблях сочной травы, белых соцветиях тысячелистника, синего цикория, желтой сурепки и вьющихся плетях душистого розового горошка ни одной росинки. Небо безоблачно, голубое поблекшее в жарких лучах летнего солнца и поэтому никаких признаков на дождь.
И вдруг, войдя под зеленый шатер ивы, я ощутил упавшие капельки влаги. Обратил взор вверх и несколько капель почувствовал на лице. Так это же плакучая ива, словно невеста, но не в белоснежном, а в светло-зеленом нежном наряде. И почему ей вздумалось проливать слезы? Может в оправдание своего названия или в предвестие близкой перемены погоды, с сухой и солнечной на дождливую и хмурую?
Возможно, через соцветия и листву избавляется от избытка влаги? Почва и трава под ивой были влажные.
Я приблизился к озеру. На тихом зеркале воды, в дальнем затоне, тревожа его кольцами волн, плавала дикая утка с молодым выводком– шустрыми утятками. Она добывала корм, ныряя вглубь. На берегу прогалины, освобожденной от камыша, замер рыбак с удилищем в надежде на улов карасей, окуней или хотя бы пескарей.
На поплавке из гусиного пера устроилась вездесущая стрекоза, а на берегу у самой воды разрослась ива. Ее ветви зелеными длинными косами ниспадали к воде. Она загляделась в затон, любуясь своим отражением. Слезинки мелкими прозрачными бусинками падали в водоем, словно морось дождя.
В народном творчестве, сказках, песнях и сказаниях, в произведениях писателей, поэтов, художников и музыкантов, ива предстает в образе одиночества, грусти и нелегкой доли. Если березку или рябину и тополь сравнивают со стройной девушкой (поэзия С.Есенина, повесть Ч.Айтматова «Тополек мой в красной косынке» и др.), то иву с женщиной трудной судьбы. Так и хочется подойти, прикоснутся к ветвям и утешить, но не во власти человека изменить издревле отведенную ей роль.
Плачет ивушка, благоухает тонким ароматом акация, роняет пух тополь – у дерева каждого своя планида.
БОЧАРКА
Предрассветье – время, когда крупные звезды, россыпью усеявшие небосвод, не успели поблекнуть и челн луны еще не уплыл за окоем, – самая лучшая пора для рыбной ловли. Вот и я, прихватив удочку, тороплюсь на камни Бочарки.