Осень умерила свой пыл, и наступила недолгая, но очаровательная пора, которую в народе называют красным или бабьим летом.
Жаркое солнце за день подсушило землю, выпило всю воду из капустных листьев. Поплыли по легкому ветерку, словно шелковые нити, размотанные из коконов тутового шелкопряда, тонкие паутинки.
Деревья, кусты, облаченные в багряно-парчовый наряд, приготовились к своему последнему торжеству. Бабье лето – пора свадеб. Одна за другой движутся по селу разукрашенные лентами и кольцами машины. А потом до утра не смолкают песни и гармонь зазывает гостей.
– Счастливой вам жизни, любовь да совет. Горько!– звучит за свадебными столами.Отшумит и отгорит золотом и багрянцем бабье лето, и вновь после короткого антракта нагрянет осень с белыми туманами и частыми дождями. И в память о золотом листопаде ветер приклеит к стеклу окна багряный кленовый лист.
ЛЕСНОЕ ОЗЕРО
Собирал в Старокрымском лесу, близ Грушевки, темно – вишневые ягоды кизила в плетеную корзинку и набрел на тихое озеро. Блеснула между стволов деревьев серебряная водная гладь, повеяло прохладой. И сразу спала усталость, веселее приблизился к воде, расступились деревья и кустарники. Перед взором предстало зеркало. Со всех сторон со склонов к нему спускались багряно-желтые деревья. Я несколько минут стоял на месте, околдованный неожиданной красотой, и в сердце зазвучал мотив:
Лесное озеро – осколок неба синий,
Застыл в оправе листьев золотой.
Нет уголка светлее и красивей,
Чем Крым благословенный и родной.
Ветер щедро набросал охапки листьев к берегам, и они заскользили по глади маленькими смолисто-золотыми корабликами осенней флотилии. Я присел на нагретый лучами, покрытый у самой воды изумрудной прозеленью камень .
Огляделся. Вокруг было необычайно тихо. Не обнаружил даже следов от костров, которые, после себя обычно оставляют туристы, лишь узенькая тропка уходила в глубину леса.
Набрал горсть кизила и погрузил его в воду. Когда поднимал, одна ягода рубиновым камешком скатилась с ладони и медленно опустилась на дно. Пусть она станет монеткой – залогом возвращения к озеру, очаровавшему меня своей красотой.
В ПАНТИКАПЕЕ
Октябрь рисует акварели: от ярко-красных, багряных, пурпурных и палевых до золотисто-оранжевых и желтых… Какое богатство оттенков, плавных переходов из одного цвета в другой. Скромна палитра художника в сравнении с яркой палитрой крымской осени.
Если весной цвета в природе четко выражены: зеленый, белый, розовый, сиреневый, то осенью пылает гамма красок. Она быстро меняется под солнцем, для которого земля, как огромный мольберт, а лучи – кисти в руках невидимого художника.
О радость красок! Снова, снова
Лазурь сквозь яркий желтый сад
Горит так дивно и лилово,
Как будто ангелы глядят…
Эти пронзительно светлые бунинские строки пришли на память, когда с вершины одного из холмов я смотрел на сверкающий в холодных лучах солнца город с нацеленными в зенит стрелами кранов. Он раскинулся внизу в золоте деревьев, заглядевшись в лазурь морского плеса. Вот вблизи водной станции мелькнул белый, парус, а летом их было как чаек в синем просторе, вдалеке вспенил воду катерок.
Как знать, довелось ли поэту Ивану Бунину наблюдать подобную картину и вообще побывать на легендарной керченской земле, но одна, из его строк «свежо тут дует ветер из простора сарматских диких мест», как будто родилась из воздуха Керчи.
Стоят прозрачные в янтарных лучах деньки, сгорающие в пламени красок. Но близка, близка пора обжигающе – холодных норд-остов, когда вздыбленные ветром волны разыграются даже в заливе . Солевые брызги обрушатся на берег. А каково рыбакам на путине в грозном сонме стихий моря и ветра.
Камениста земля, хранящая в недрах металл, пронизанная суровыми ветрами, во все времена рождала людей стойких, мужественных. Глубоки генетические корни нынешних керчан, прочна связь поколений. Столетия пронеслись над древним Пантикапеем и другими городищами в трудах, в сражениях, в борьбе за жизнь.
Спускаюсь с горы Митридат узкой крутой тропой между валунов. В древних развалинах, в расщелинах меж вросших в землю камней, где есть хоть малость скудной почвы на жестких, как проволока, стеблях кипень иссиня – сиреневых крохотных соцветий. Удивляюсь откуда столько выносливости, жажды жизни, ведь все лето и начало осени были сухими. Желтыми лепестками, словно опустился золотистый рой ос, осыпана сурепка. Тишь витает над Пантикапеем– маленьким островком в центре бурной стремительной жизни.
Лишь заплутавший средь домов близкой улицы, задорный ветер залетел сюда и перешептывается с сухими травинками. Сколько их смешалось с почвой, с камнями, укрывая слой за слоем предметы прошлого. Трепещет на ветру серебристый лох с желтоватыми бусинками плодов. Залетевшая откуда-то стрекоза стрижет прозрачными крылышками над синими соцветия, радуясь последнему теплу.
У выложенного серыми камнями желоба-водостока обрядился оранжевыми плодами шиповник. А у каменных кладок, где по предположению археологов, находились дома ремесленников, желтым пламенем взметнулись кусты кленовой поросли. А вот и древний колодец с ржавой решеткой, прикрывшей его ствол. Разве что осенние дожди одарят влагой. Сколько сил затратили землекопы, чтобы в камнях пробить ствол. На вес золота ценилась пресная вода.
Правее причудливыми изваяниями громоздятся огромные глыбы. Поднимаю несколько черепков с потускневшей поверхностью. Когда-то весело вертелся в мастерской гончарный круг, и умелые руки мастера подчиняли себе глину.
Цепь моих размышлений оборвалась, когда неподалеку от входа в городище я увидел художника. Он лишь на миг вскидывал свой пристальный взгляд на две колонны с перекрытием, а затем на мольберт, чтобы коротким мазком запечатлеть подмеченную деталь.
– Время безжалостно. Оно разрушает даже камень,– говорит он. – Пусть хоть на картинах останутся лики прошлого. Люди должны знать свои истоки.
Лазурью отсвечивает высокое небо. Но скоро оно загустеет, словно выстиранное дождями в синьке. Улетят, наполняя сердце щемящей грустью, перелетные птицы. Первые заморозки посеребрят землю. А пока я читаю книгу осени, полную грусти и очарования.
В САДУ
Осень подкрадывается незаметно, словно рыжая лисица, вначале невидимая для глаза, а затем полыхнувшая огненно-оранжевым хвостом. В первые дни властвует лето, и листва на деревьях и кустарниках зеленая, но нет-нет и блеснет на солнце желтый листок, напоминая о том, что наступает золотая пора увядания и скоро все вокруг затрепещет в богатом разноцветном убранстве. И, отдавая дань земле-матушке, звонкими монетами станут падать вниз листья багряных кленов, желтых акаций и тополей. Деревьям, кустарникам, цветам жалко расставаться с листвой, но таков суровый закон природы.
Удивительно, благодатно в эту пору в саду. Далеко разливаются серебряными бубенцами смех и голоса сборщиц урожая. В воздухе плывет пряный запах краснобоких и желтых, медовых яблок. Плетеные корзины, ведра в загоревших руках быстро наполняются сочными плодами, вобравшими в себя благодать крымской земли и энергию солнца. Вот перезревшее яблоко с самой верхушки дерева, где оно столько дней нежилось в солнечных лучах, глухо упало в пожелтевшую траву. И следом за ним наклонилась девушка.
Из-под голубой косынки с лукавым озорством блеснули черные, как маслины, глаза. А ее подружка очаровала васильковой синью взгляда. С затаенной улыбкой гляжу на них, юных и чарующих своими взорами.
Яблони, словно руки, выпрямляют свои ветви, отягощенные крупными плодами. Их розово– лиловая кора матово светится в лучах еще теплого солнца. А я думаю о том времени, когда налетит холодный ветер листопада, просторно, прозрачно и неуютно станет в саду. Деревья, словно на гравюре художника, безмолвно и грустно застынут в просини неба. Лишь кое-где долго будут светляками пламенеть оставшиеся яблоки и багряные листья, пока налетевший ветер не собьет их.
«ЗМЕЕЛОВ»
В ласковую пору золотого бабьего лета я вышел на берег залива, ощутив свежее дыхание розы ветров. В ярких бликах солнца на мелководье, шевеля зеленовато-бурыми плетями водорослей, набегала легкая волна. И тут же откатывалась назад, чтобы возвратиться снова. Я окинул взором бирюзовый простор. Вдалеке по проливу у темной полоски косы Тузла проходили в Азовское море и в обратном направлении суда: танкеры, сухогрузы, изредка рыболовецкие сейнеры.
В заливе скользили яхты, виндсерфинги, вспарывали воду гребными винтами прогулочные катера. В двухстах метрах от берега, то появляясь на поверхности, то уходя вглубь, выгнув черные блестящие тела, два дельфина, охотились за кефалью, любимым лакомством.
Я тоже, охваченный азартом охотника, решил заняться древним промыслом. Наладил удочку, насадил на крючок креветку и забросил леску со свинцовым грузилом в воду. Сфокусировал взгляд на поплавке из гусиного пера. Вскоре поплавок стремительно ушел вглубь и в тот же миг я взметнул бамбуковое удилище. На крючке, сверкая серебром, извивалось какое-то непонятное существо. Длинное и по форме не похожее на рыбу. Неужто змея? Перехватив леску, я оглядел добычу и пришел к выводу: это не змея, ведь обличье рыбье, плавники и рыбий хвост.
Так это ж сарган!– вспомнил я иллюстрации об обитателях Азовского моря. Обычно этот вид рыбы, очень вкусной в вяленом, копченом и жареном качестве, водится в определенных, известных лишь бывалым рыбакам, местах. А это какой – то приблудный и попался на креветку-рачка, которого обожают и другие его собратья. После этого случая сарган мне больше на мелководье Бочарки не попадался.
Однажды зацепилась камбала-глосса, наверное, мигрировавшая из Сиваша и акватории Арабатской стрелки. Чаще всего клюет бычок во всех своих разновидностях, а в отдельные периоды, с изумрудно-желтыми переливами зеленуха.
Но змею мне все же удалось поймать на удочку. Не верите ? Я бы и сам не поверил, если бы не убедился в этом воочию. Обитающие в прибрежной зоне эти земноводные пресмыкающиеся, в летне-осеннюю пору любят охотиться на бычков в теплом, пронизанном лучами солнца, мелководье. Я забросил леску с наживкой и закрепил удилище в камнях, а сам занялся добычей деликатеса мидии, очень богатой белком.