И она отличалась от всех остальных женщин на земле. Была она – и все остальные. Остальные – за границей его интереса и понимания.
…Нет, Джахан он тоже никогда не понимал, но не понимал радостно, с удовольствием, признавая это непонимание, как будто она была высшим существом. Его земным притяжением.
Вот она сказала: я тебя провожу, и он моментально подчинился. Не просто подчинился, а с восторгом и замиранием сердца, можно сказать!..
Они пошли по тёмной улице в сторону церкви, сквозь голые ветки лип просвечивали фонари.
Джахан молчала, и Хабаров молчал тоже. Так они шли довольно долго, а потом она сказала:
– После задания я подаю в отставку.
Хабарову показалось, что на него упала липа. Прямо на голову. Джахан сбоку взглянула на него.
– Я решила, что ты должен узнать об этом первым.
– Спасибо за доверие.
– Ты руководитель группы.
…Зачем я это сказала, пронеслось у неё в голове. Какая разница, руководитель он или нет. Почему меня тянет его бесить?.. Я уже давно должна быть спокойна. Я спокойна с тех пор, как приняла решение, что больше ни за что и никогда. Слишком трудно мне дались все те разы, когда его убивали. Его убивали вместе со мной. Только он выжил, а я нет.
– А… мы? – неожиданно спросил Хабаров, на которого упала липа. – Как же мы… останемся?
– Не смей говорить мне таких вещей.
И они опять пошли молча.
…Ничего-ничего, говорил себе Хабаров, с натугой волоча за собой свалившуюся липу, как-нибудь. В голове было пусто.
– Я поставлю в известность начальство, как только мы закончим дело.
– Я понял.
– И не осуждай меня.
– Я не осуждаю.
…Он должен осуждать, должен!.. Он должен убеждать, что ее решение глупо, что ей нечем будет заниматься в отставке, никто из них не способен вместо службы выращивать на даче кабачки!.. Он должен орать, что группа сформирована давным-давно, и её переформирование – целое дело, и ещё неизвестно, удастся ли!.. Сколько примеров, когда группы распадались из-за смерти или серьёзного ранения одного из членов, потому что оставшиеся не могли найти взаимопонимание с новым игроком!..
…Почему он ничего этого не говорит? Почему молчит и только дышит как-то странно.
– Я тебя удивила? – осведомилась наконец Джахан.
– Несколько, – согласился Хабаров, и это не подходящее ему слово заставило её остановиться и взять его за руку.
– Посмотри на меня, – велела она.
Он посмотрел.
– У тебя оловянные глаза.
– Стеклянный, оловянный, деревянный, – проговорил Хабаров. – Исключение из правила русского языка.
– Я больше не стану жить придуманной жизнью, Алексей.
– Другой у нас не будет. Неужели ты не понимаешь?.. Это, – он поискал слово, – как монастырь. То есть навсегда. И мы все с этим согласились.
– Много лет назад! – перебила она.
– Много лет назад, – повторил Хабаров. – Возвращайся. Поздно уже, и у тебя там… химический процесс. Он идёт как идёт.
И, высвободив руку, быстро пошёл вперёд. Джахан не стала его догонять.
Хабаров шёл сначала по одной стороне тёмной улицы, а потом перешёл на другую. Пустота в голове отдавалась и резонировала в такт шагам.
…Всё же он жил от задания к заданию, зная, что рано или поздно они встретятся – все вчетвером. В этом был смысл, и в этом была его сила. Он как будто пережидал, понимая, что ничего не кончилось. А теперь получается, что кончилось. Джахан так решила. И ей нет дела до Алексея Хабарова, который должен отныне жить как-то по-другому, зная, что его вызовут на задание, а её больше не будет.
Никогда.
Словно она умерла.
Он всегда был уверен, что она не позволит себе умереть раньше его.
Она никогда не позволяла себе пошлостей!..
Он вышел на освещённую синими фонарями площадь. За церковной оградой, словно ледяная, блестела брусчатка. Над чугунными двустворчатыми вратами сиял лик, подсвеченный лампадой. Хабаров остановился и посмотрел на лик. И врата, и этот подсвеченный лик вдруг показались ему входом в другое измерение. И он, пожалуй, знает, как там – светло, просторно и ожидание хорошего, самого лучшего.
Хабаров обошёл церковь по кругу вдоль решётки. За колоколенкой начиналось тёмное кладбище, каменные кресты угадывались за стволами старых деревьев. В отдалении светилось оконце, должно быть, поп с попадьёй чаёвничали у себя дома. В зарослях темнели сараи, притулившиеся к белой церковной ограде.
Алексей Ильич почуял неладное до того, как понял, что происходит. Он был очень хорошо подготовлен!..
Пригнувшись, он перебежал освещённое место и оказался в темноте под щелястой стеной сарая. Послышался глухой удар, от которого вздрогнули хлипкие доски, то ли стон, то ли всхлип, и ещё как будто подскуливание. Потом в сарае тяжело заматерились, словно камни посыпались.
– …твою мать, отвечай, когда спрашивают! Чё он тебе говорил?! Ну?! Память отшибло, так я напомню!
Снова бульканье, всхлип, невнятное бормотание, а потом кашель – страшный, навзрыд.
И другой голос:
– Ты гляди, Серёг, как бы он того… не отъехал.
– Да он здоровей тебя! Хорош прикидываться, дедуля! К тебе сегодня мужик подходил, чужой, не местный! Давай, давай, крути мозгой, вспоминай, твою мать! Чего ему надо было!.. Чего он спрашивал у тебя?!
– Сы… сынки, – прокашлял третий голос. – Забирайте чего есть, только не бейте больше! Больно мне… Не знаю никакого мужика, мало ли их за день подходит… Не помню я…
Хабаров под стеной сарая огляделся по сторонам. Ему нужна палка. Самая обыкновенная палка – хорошо бы, не сразу сломалась.
– Серёг, погодь, говорю, отъедет он!..
– Твою мать, ты ещё!.. Давай, дедуля, бормочи, а то опять больно сделаю! Высокий мужик, куртка нараспашку! Чё он тебе дал?! Чё ему нужно было?!
И снова короткий глухой удар, стон и бульканье.
– Про собачку спрашивал, – прохрипел третий голос. – Как звать…
– Давай собаку сюда! Волоки, сказал! Если ты, дедуля, что следует не вспомнишь, я кобеля твоего прям щас начну на куски резать!
За стеной раздался визг, громкий и страшный, и кто-то взял Хабарова за плечо.
Джахан умела так появляться – словно происходил акт материализации.
Она вопросительно кивнула снизу вверх. Хабаров показал на пальцах – двое. Она кивнула в обратном направлении, утвердительно. Хабаров выломал из куста толстый прут. Быстро и бесшумно они подобрались к хлипкой дверце и стали по разные стороны.
Хабаров прутом сильно застучал по стене. Внутри снова обвалился тяжеловесный мат, и дверь наотмашь распахнулась. На пороге, подсвеченный сзади, возник приземистый качок в куртке с закатанными рукавами.
– Чего тут такое, твою мать?!
Хабаров хлестнул его по лицу. Качок схватился за щёки, остальное доделала Джахан. Алексей Ильич даже не стал смотреть, что именно. Он точно знал, что у него за спиной всё будет сделано чётко и аккуратно.
Он шагнул в сарай, второй попятился от него к стене, зацепился ногой и чуть не упал.
– Ты кто? – спросил он перепуганно.
Хабаров не стал отвечать, ударил два раза. В лицо – от злости, и по шее – чтобы успокоился. Тот закатил глаза, покачался и рухнул ничком.
Давешний дядя Саша, которому Хабаров выгреб из кармана всю мелочь, боком лежал на топчане. Нечесаная борода была залита кровью, рубаха тоже в крови, пятнами. Он с присвистом дышал и дрожал всем телом. В углу на тряпье валялся пёс, то ли дохлый, то ли оглушённый.
– Джо?
– Пусти, я посмотрю.
Она моментально переложила старика на спину, оттянув веки, по очереди посветила фонариком в глаза, задрала рубаху и ощупала рёбра. Старик зашёлся кашлем и стал подтягивать ноги к животу.
– Тихо, – велела Джахан. – Тихо, тихо.
– Только не бейте больше, детушки, – прокашлял старик. – Сил нет терпеть, помру…
– Дядь Саш, это я, – сказал Хабаров. – Помнишь, утром?..
Старик разлепил залитые слезами глаза и уставился на Алексея.
– Так ты, выходит, жив, – выговорил старик. – А я думал, прикончили они тебя.
– Серьёзных повреждений нет, – сказала Джахан. – По крайней мере, я не вижу. Рёбра целы. Рука вывихнута. Вот так нажимаю, больно?
– Больно, дочка.
– А так?
– Всяк больно.
– В больницу? – спросил Хабаров у Джахан.
– Сначала я обезболю. Потерпите ещё немного, дедушка. Вот так полежите и подышите, раз-два, раз-два. Лёш, посмотри за ним.
И она исчезла, как и не было её.
Старик на топчане тяжело дышал – раз-два, раз-два. Его мучители лежали у стены параллельно, видно, второго Джахан приволокла с улицы и устроила рядышком, и признаков жизни не подавали.
– По твою душеньку приходили, – проговорил старик с натугой.
– Я понял, понял, дядь Саш.
– Глянь, чего там напарник мой. Убили его?
Хабаров оглянулся на собаку, подошёл и присел на корточки. Пёс дышал мелко-мелко. Как давеча Джахан, Алексей Ильич ощупал грудную клетку, рёбра и лапы. Пёс не шевелился, но дышал. Открытых ран на нём не было.
– Жив, – сказал Хабаров. – Дышит.
– Христом Богом просил, не бейте. Собаку, божью тварь, пощадите. Да разве ж они пощадят?..
Он закашлялся, изо рта пошла кровь. Хабаров подложил ему под голову подушку в ситцевой грязной наволочке. Старик с трудом отдышался.
– А я им, не знаю, мол, ничего, дал мне денежку прохожий и пошёл себе… А они бить, да по зубам прямо. Я, грешным делом, уж решил, что они тебя того… порешили и меня следом отправят.
– Ничего, – сказал Хабаров пустым голосом. – Ничего, дядь Саш, ещё поживём!..
Джахан оттеснила его плечом, закатала деду рукав и аккуратно поставила укол. Разорвалась стерильная упаковка, в сарае запахло антисептиком и как будто йодом.
– Сейчас вот здесь заклеим, а тут перевяжем, – бормотала Джахан успокоительно. – И поедем потихонечку в больницу.
Она положила на кровоподтёк салфетку и сверху залепила пластырем.
– Лёш, помоги мне.
Вдвоём они подняли деда на руки и дотащили до машины, стоявшей возле сарая нараспашку, двигатель работал.