– Управляющего зовут Бруно Олегович, – продолжала Елизавета, понизив голос. – А его заместительницу Наталья Сергеевна.
Она налегла на тяжёлую дверь – все двери в этом здании казались тяжёлыми, – решительно прошла через пустую приёмную и заглянула в кабинет:
– Можно, Бруно Олегович?
Из кабинета донёсся голос, довольно сердитый, слов Макс не разобрал. Елизавета улыбалась растерянно, кивала и продвигалась назад, в приёмную. Чего доброго их сейчас выставят вон!..
Макс перехватил дверь, зашёл в просторное и светлое помещение и сказал очень вежливо:
– Прошу меня извинить, я без предупреждения. Госпожа Хвостова любезно вызвалась меня проводить, я тут человек новый.
– Вы Шейнерман?! – спросили из-за стола, и произошло какое-то движение, вернее даже воздвижение, загородившее свет, – человек-гора поднялся на ноги. – Вы же он! Или нет?
– Да, – согласился Макс. – Он – это я.
– Я пойду, – тихонько проговорила Елизавета.
– Подождите, – велел он. – Вы мне нужны.
…Ох, это правда. Так и есть. Она ему нужна.
– Проходите, проходите! Вот уж гость так гость! Вот неожиданность какая! Бруно Черпухин, здешний директор! Какими же судьбами вы к нам?.. И без предупреждения!..
Человек-гора, улыбаясь во весь рот, далеко вперёд протянул руку и так, с вытянутой рукой, пошёл к Максу.
Макс на лету подхватил мощную ладонь и пожал.
– Чай? Кофе? Может, бутербродов? Как же мы не знали! Лиза, детонька, выручай, секретарша сегодня в детском саду, у внука выпускной бал! Представляете, теперь везде балы, даже в детсадах! Что дальше будет, непонятно!
– Спасибо, мне ничего не нужно, я просто так заглянул… познакомиться.
– Да как это так – не нужно, что значит не нужно! Лиза, детонька, давай, давай пошустрей! Всё, что есть! И Наталью Сергеевну разыщи, она где-то в запасниках. Или, может, в экспозиции!..
Елизавета Хвостова посмотрела на Макса смеющимися глазами и выскочила из кабинета, на ходу разматывая свой шарф.
Громкоголосый и курпулентный директор хлопотал над Максом, как наседка. Таким макаром он, пожалуй, переполошит весь курятник!..
– Да вы не стесняйтесь, Максим… как вас по батюшке?
Макс сказал, что не нужно батюшку, и сел за длинный полированный стол, торцом приставленный к директорскому. Прямо перед ним на противоположной стене оказалась картина – очень хорошая. Макс посмотрел, отвернулся и ещё раз посмотрел.
– Какими же судьбами к нам? – продолжал хлопать крыльями директор. – Что привело, так сказать?.. У нас музей достойный, хороший, но ничего особенного, не из ложной скромности говорю, а со знанием дела! Таких специалистов, как вы, у нас не бывает никогда!..
– Я иногда езжу в музеи, – сказал Макс. Это была чистая правда. – Именно в достойные и хорошие!.. Прада, Эрмитаж, Орсе и все остальные – совсем другая история.
– Другая, другая, – подхватил директор. – Абсолютно другая!
Он пристроился напротив и то и дело оглядывался на дверь, словно был не уверен в своих силах и ожидал подкрепления.
Зачем явился знаменитый эксперт, он не понимал и видел в этом подвох. Кто его прислал? Зачем его прислали? Может, случилось что-то, а он, директор, об этом даже не знает? Может, готовится ревизия фондов или назначение нового руководства? Может, он проштрафился по-крупному и даже не догадывается об этом? Сейчас работать, особенно в культуре, всё равно что по минному полю с завязанными глазами идти – не знаешь, когда рванёт, то ли сейчас, то ли через час, и где рванёт, то ли в стороне, то ли под ногами!
Директор нервничал, шумел, двигался, крутил в пальцах карандаш и в конце концов сломал его пополам.
– Я во Владимире недавно был, там отличный музей, в Саратове прекрасная галерея, – говорил Макс неторопливо. Он знал: чем медленней и размеренней говоришь, тем быстрее успокоится собеседник. – А здесь, в Тамбове, у меня приятель жил, давно приглашал приехать. Цветаев, директор библиотеки. Не знакомы?
Бруно Олегович уставился на Макса:
– Пётр Сергеевич?! Как же не знакомы! Разумеется, разумеется, только ведь с ним… беда случилась… недавно… Вы не осведомлены?
Макс вздохнул:
– Осведомлён. Приехал и вот, не застал.
– Да, такое горе, такая потеря! И специалист большой, и человек превосходный, отличный человек!.. Немного нелюдим, но книжным людям это свойственно.
– Вы с ним дружили?
Бруно развёл огромными ручищами и опять покосился на дверь. Где там эта Лизонька застряла, чёрт её побери, и Наталья Сергеевна не идёт!..
– Как вам сказать, чтоб не соврать! И дружить не дружили, и приятельствовали не слишком… тесно. На областных конференциях по культуре встречались, в Ленинград ездили, то есть в Петербург, конечно! Там «круглый стол» собирали по развитию русской провинции. Он к нам в галерею школьников направлял, это такая у него затея была, хорошая, между прочим, затея!.. Как начинают, допустим, «Кавказского пленника» проходить, так в библиотеке чтения, а у нас батальные художники того же, так сказать, периода. Экскурсию, значит, проводим! Это сам Пётр Сергеевич придумал и воплотил!.. И такая нелепая смерть! И так не вовремя! Впрочем, вовремя ведь никогда не бывает…
Макс сочувственно кивал.
– Да что ж это дамы наши не идут! – в сердцах прервал себя директор. – А вас что интересует, Максим… как по батюшке? Да, да, просто Максим! Может, особенное что-то хотите посмотреть?
– Выставку двадцатых годов с удовольствием, – сказал Макс. – А специализируюсь я на мирискусниках.
– Это нам известно, это мы знаем! У нас коллекция небольшая и не слишком приметная, но покажем, всё покажем!..
– А это кто писал? – Макс кивнул на стену.
– Что писал? – Бруно оглянулся и удивился, как будто увидел картину первый раз. – Это наш местный художник, молоденький совсем! А что? Почему вы спрашиваете? Неприличная, да?.. Плоховатая?
На картине были изображены осевшие сугробы, серые тени, белое небо, какое бывает только самой ранней весной в тихие и тёплые, неподвижные, словно затаившиеся дни, небольшая церковь за покосившимся штакетником, а на переднем плане возле штакетника поленница дров. Максу казалось, что из рамы тянет запахом талой воды и мокрого дерева.
– Отличная работа, – сказал Макс искренне. – Просто превосходная!
– Ну спасибо, похвалили! А я думал, ругать станете! Тут ведь… всё просто, понятно, а сейчас чем непонятней, тем лучше… Это Илья Кондратьев писал, нашенский, говорю же, коренной. У самого Матвея Вильховского, говорят, учился. Хотя Вильховский учеников не берёт. Он же величина!
– Величина, – согласился Макс. – Ещё какая.
– Пётр Сергеевич эту работу тоже выделял, – с особой доверительной интонацией проговорил Бруно. – Нравилась она ему. А художник совсем мальчишка!
В коридоре зазвучали шаги, заговорили голоса, и в кабинет ворвалось сразу несколько человек под предводительством дородной запыхавшейся тётки в зелёном платье.
– Не может быть! – задушенным голосом начала тётка с порога. – Мне говорят Шейнерман, а я не верю! Бог мой! Теперь я и глазам своим не верю! Девочки, это сам Максим Шейнерман! К нам!
Ворвавшиеся следом девочки тоже стали ахать и знакомиться, Елизавета Хвостова притащила поднос с чашками и печеньем в вазе. На тарелке лежали бутерброды, с одной стороны с сыром, а с другой с колбасой, и Макс подумал, что она так по привычке разложила – у её в доме всё поделено пополам, и у половин разное назначение.
…А у сыра и колбасы – разное назначение?..
Из шифра Цветаева следовало, что к Тамбовской художественной галерее нужно отнестись особенно внимательно. Макс Шейнерман, который никогда не игнорировал собственную интуицию, чувствовал, что напал на правильный след. Но где именно искать? И как, если за ним наблюдает целая толпа зевак!
Подвалы, запасники, архивы, чердаки, кабинеты – может быть всё, что угодно! Или… не может?..
Макс пробыл в галерее несколько часов. Он выпил чаю – от кофе отказался решительно, – немного порассуждал о европейских художественных течениях, многословно порассуждал о живописи начала двадцатого века, погулял по выставке, оценил работы местных молодых художников – ничего равного церкви со штабелем дров там не было, сделал вид, что не заметил, как ушла Елизавета Хвостова, обещал завтра зайти ещё раз и откланялся.
Ему нужно было подумать.
Даша крутилась вокруг салона красоты под названием «Офелия» довольно долго. Изучила все входы и выходы, пересчитала сотрудников, вернее сотрудниц, и посетителей – посетительниц, конечно! Сотрудниц было много, а посетительниц почти совсем не было. Салон явно из дорогих, никакого «бесплатного маникюра при заказе педикюра», а всё наоборот – при входе охранник и ваза с искусственными цветами размером с охранника, зеркальные стены, стеклянная стойка, чёрный плиточный пол, на стенах плакаты с красавицами. Плакатные красавицы были хорошо видны с улицы.
Вероника Гуськова, зазноба Паши-Суеты, ранее спасённого от смерти, прикатила на золотом кабриолете с поднятым верхом. Солнце нестерпимо сверкало в золотых боках. Кабриолет был неизвестной марки, Даша не смогла определить ни издали, ни вблизи.
Вероника приткнула кабриолет капотом к стене «Офелии», так что по тротуару теперь было не пройти, хотя места вокруг сколько угодно, долго выбиралась из салона, прикидывая, как бы поудобнее утвердить на выщербленном асфальте десятисантиметровые шпильки, а потом ещё дольше копалась в леопардовой сумочке, выуживая тёмные очки. Нацепив их, Вероника огляделась по сторонам, повесила сумочку на локоть, придерживаясь рукой за крышу машины, осторожно обошла кабриолет, взобралась на две ступеньки и вошла в салон.
Охранник поклонился, и там, внутри, сразу забегали.
Даша ещё немного покаталась на самокате вокруг. Ей нужно было знать, куда пойдёт дорогая гостья – к парикмахеру или на маникюр. С улицы всё было отлично видно.
Провожаемая поклонами, гостья прошествовала к парикмахерскому креслу, мастерица услужливо повернула его, чтобы было удобней сесть, и тут же другая мастерица подкатила столик со всякими маникюрными принадлежностями.