того света – не очень-то и охотно, все, кто там побывал, возвращаются без большого желания, – а она всё время была здесь и не знала, вернётся он или нет.
– Получается какое-то свинство, – себе под нос сказал Алексей Ильич, стоя на крыльце и глядя в дождь.
В азарте работы он на самом деле забывал о себе и об опасности и даже немного гордился этим, считал, что это дополнительный штрих, нотка авантюризма, глоток молодецкой удали, и ничему не мешает! Ведь он и в самом деле принадлежит только себе и волен распоряжаться собой как угодно.
А если их двое? Что должен делать второй, покуда первый распоряжается собой на собственное усмотрение? Признать, что вдвоём они только на поверхности, а в глубине каждый сам по себе? Тогда права Джахан – нет и не может быт никаких двоих.
…Не подходи ко мне, не смотри на меня, не приводи ко мне собак и не корми меня с ложки! Ибо всё вышеперечисленное подразумевает несвободу, зависимость одного от другого во всех вопросах, не только в вопросах сиюминутных и простых. Если в мелочах всё пополам и вы всегда рядом, а в самом важном каждый сам по себе, получается, что один просто употребляет другого – в своих целях, чтобы не скучно, не одиноко, чтоб было с кем развлечься и кому поплакаться. Потом наступает момент, когда требуется ответить на серьёзный и важный вопрос – рисковать или нет, умирать или нет, выживать или нет, – и тогда один моментально забывает о втором и отвечает на своё усмотрение.
Что это, если не употребление?..
Тебе удобно и приятно – ты с ней. Тебе нужно всерьёз на что-то решиться – и её нет. Ты исходишь только из собственных соображений.
Хабаров подставил руку. С крыши текла ледяная весенняя вода, пальцы моментально занемели. Он согнул ладонь ковшиком и немного попил. Вода пахла снегом и железом.
…Что теперь делать? Я должен пообещать ей… что? Что буду осторожен? Что не полезу на рожон? Что вспомню о ней в самый ответственный момент и не дам себе пропасть?
Хабаров вдруг сильно заволновался.
Джахан кричала на него и даже топала ногой, и всё это означало, что она любит его, ничего не кончилось, и нужно просто сделать усилие и оказаться, как они и были всегда, по одну линию фронта! Он должен сказать ей, что всё понял. Сейчас, немедленно.
У него загорелись уши. Он плеснул себе дождевой воды в лицо, распахнул дверь в дом и крикнул:
– Джо! Я всё понял! Я же не знал! Джо, я тебя…
– Что ты орёшь? – негромко спросили у него из-за плеча.
Хабаров чуть не застонал.
– Я без зонта, – продолжал Макс Шейнерман, – а дождь сразу хлынул, я ноги промочил, и пальто тоже насквозь. Лёш, дай я пройду. Ты чего застыл?
Хабаров посторонился, пропуская его.
Шейнерман зашёл и стал стаскивать кеды. С кончиков волос капала вода. Он стащил один кед и замер.
– Почему дезинфекцией пахнет? У нас что, опять раненые?
– У Джо ножевое ранение.
– Макс, со мной всё в порядке, – сказала Джахан, появляясь на пороге. – Небольшая кровопотеря.
Шейнерман посмотрел на неё, потом на Хабарова.
– Вы снова подрались с гопотой? Кого на этот раз спасали?..
Джахан рассказала все, как обычно, коротко и сухо. В её изложении всё выглядело так: они упустили противника, тот оказался проворнее. Тут Хабаров её поправил – противник погиб, а не сбежал. Потерь никаких, рана не в счёт. Результатов тоже никаких – с места происшествия они ушли, ни обыскать, ни осмотреть тело возможности не было.
– Так кого вы упустили?
– Певца из ресторана «Тамбов-Палас». Нужно отработать его связи и окружение, всё как обычно.
Макс прошёл на кухню. Джахан подала ему полотенце, и он стал вытирать голову.
Хабаров присел на корточки перед пузатой чугунной печкой. В простенке были сложены берёзовые дрова, в корзине берёста. Он открыл заслонку, заглянул внутрь, аккуратно пристроил поленья одно на другое, подпёр третьим, чтобы получился «шалашик», и подсунул горящую берёсту.
– Я был у Елизаветы Хвостовой, – начал Макс, выныривая из полотенца. – Её документы я посмотрел, когда она отвернулась, всё чисто. Паспорт выдан недавно. Оказалось, в конце зимы она была в Москве, и там у неё паспорт то ли украли, то ли она его потеряла.
– О чём нам это говорит? – спросил Хабаров.
Шейнерман пожал плечами:
– Ни о чём. Со мной в Светлогорске могла встречаться или её полная тёзка, или авантюристка. Кстати, тогда мне показалось, что именно авантюристка!.. Какая-то ерунда с двумя одинаковыми Бакстами!
– С Цветаевым она была знакома?
– В библиотеку записана, регулярно ходила, брала книги по искусству. С директором знакома. Работает редактором на местном телевидении и подрабатывает переводами. Также подрабатывает в художественной галерее.
– И что? – спросил Хабаров.
– Я пока не разобрался. Но галерея тут неспроста.
Он закинул полотенце на верёвку, протянутую под потолком, понюхал кофейную турку с утренней гущей, съел из тарелки оставшийся кусок рыбы и сказал:
– Пошли, я покажу.
В его комнате весь стол был равномерно устелен исписанными листами бумаги.
Хабаров подошёл и взял один.
«Стул», «пенька», «икона», «писатель», «самолёт», «Венера», «телефон», «гаубица», «сретение», «материализм», «Урал», «мастиф», «липа», «решето», «засов», «вомбат».
– Я рассматривал прежде всего слова, написанные карандашом, – сказал Макс.
– Почему? – не удержался Хабаров, хотя знал, что Шейнерман терпеть не может, когда его перебивают.
– Потому что фамилия Хабаров в кроссворде, который я нашёл на холодильнике в доме Цветаева, вписана именно карандашом. «Добытчик и прибыльщик», уроженец Сольвычегодска, покоритель Даурских земель». Помните? Впрочем, я проанализировал все слова, не только карандашные, – добавил он, подумав.
Он взял листок бумаги и стал быстро писать, размещая слова друг под другом: «гром», «засов», «телефон», «выселок», «логарифм», «обобщение», «сноповязалка».
– На первый взгляд закономерности никакой нет. И системы тоже нет. Но если поставить их вот так… – Он снова стал писать, как-то странно смещая слова, – чтобы вторая буква второго слова была под первой буквой первого, а третья буква третьего слова под второй второго и первой первого, и так далее…
Хабаров смотрел на него с весёлым изумлением. Изыскания Макса Шейнермана всегда приводили его в хорошее настроение.
– Получается очень просто и красиво: «г», «а», «л», «е», «р», «е», «я». Правда, осталось ещё одно слово, и я пока не знаю, куда его деть.
– Какое?
– «Сретение». А на закуску – «вомбат»! Прекрасное слово, правда?
Джахан, гревшая руки о чугунный бок печки, выходившей и в Максову комнату тоже, засмеялась.
– Вомбат – дивное слово, – согласился Хабаров. – А почему?
– Потому что две последние буквы, если читать с конца, нужно совместить с третьей, а четвёртую с двумя первыми. – Макс нарисовал полукруглые дуги, чтоб было понятней, – мы получим Тамбов и галерею. Всё яснее ясного.
– То, что мы ищем, находится там? – спросила Джахан.
– В библиотеке ничего нет, – сказал Хабаров.
– В доме Цветаева я тоже ничего не нашёл, – подхватил Макс. – Скорее всего, да, в галерее. Я сегодня там побывал. Пил чай и знакомился с директором. Меня туда привела как раз Елизавета Хвостова. Она там свой человек.
– Почему их оказалось две? – задумчиво спросил Хабаров. – И там, в Прибалтике, и здесь! Случайность?
– Я не верю в случайности такого рода, Лёша. Я ещё повстречаюсь с ней и попробую выяснить…
Макс повстречался бы с ней, даже если бы ему не нужно было ничего выяснять!.. Но он не стал говорить об этом Джахан и Хабарову.
– Дашка выяснила, кому принадлежат мотоциклы, которые я видел тогда у церкви. Ну, когда со стариком разговаривал! Один из них стоит у нас за домом. На нём ездил певец из «Тамбов-Паласа», – сообщил Алексей.
Шейнерман удивился:
– Зачем ты приволок его сюда?
– Мы на нём приехали, Макс, – вмешалась Джахан. – Мне… трудно было идти. А второй мотоцикл, Алексей?
– Второй записан на Павла Лемешева.
Джахан и Макс переглянулись.
– Если он ещё жив, можно спросить, кто ездит на его мотоцикле.
– Или он сам и ездит, – отчеканила Джахан. – И тогда получается, что второго мы тоже упустили.
Тамбовские байкеры собирались на берегу реки возле заброшенного кинотеатра, на бетонном фасаде которого ещё угадывался профиль Ленина и силуэт киноаппарата. И профиль, и силуэт были выполнены когда-то из гнутого железа, исключительно художественно, и помещались напротив друг друга, так что Ленин смотрел прямо в киноаппарат. Огромные стеклянные окна, похожие на витрины, частично были выбиты, и проёмы заколочены, а там, где стёкла сохранились, их сплошь заклеили никому тут не нужными рекламными объявлениями «Куплю автомобиль б/у», «Продам участок 6 соток», «Молодожёны снимут квартиру». Объявлений было так много, что окна казались составленными из растрёпанных бумажек. Перед кинотеатром простиралась обширная площадка, когда-то выложенная плиткой, в центре её квадратный бетонный бассейн с фонтаном. Кое-где плитка сохранилась, но в основном была разбита, и из квадратных прогалин лезли бурьян и полынь. В бассейн байкеры валили пивные банки и водочные бутылки, пакеты из-под чипсов, сухарей и «кальмара сушёного», тряпки, которыми начищали свои машины, канистры из-под масла и тормозной жидкости. Таким образом, в центре площадки образовалась внушительная помойка, и байкеры сидели на ступеньках и на плитке вокруг неё.
…Естественный ход вещей, подумала Даша, заезжая на своём самокате на площадку. В центре села обычно бывает церковь. В центре города – замок или монумент, смотря какой город. В центре байкерской площадки – помойка.
Неужели им нравится?
Отталкиваясь ногой, Даша неторопливо объехала бывший фонтан, повиляла между рытвинами с бурьяном, зорко наблюдая, как замирает привычная байкерская жизнь, и все головы – в банданах, платках, лисьих хвостах, косах, касках, шлемах, шапках – поворачиваются за ней, как антенны дальней связи за баллистической ракетой!.. Под самой стеной бывшего кинотеатра в железной бочке что-то горело, чёрный дым стлался к речке по спуску, усеянному мусором так густо, что не видно было земли.