– На самом деле в моей душе пожар.
– В кафе, – произнесла Елизавета раздумчивым тоном. – Что у нас тут поблизости?.. Вон там за углом театральная забегаловка, там всегда можно встретить кого-то из артистов. Хотите?.. А если направо повернуть, русская кухня. Самовары, рушники, кринки и фарфоровые петухи. Я там всего один раз была, на дне рождения Бруно Олеговича. В подвале концептуальный бар, там подают салат «Конец света». Не знаю, почему так называется, салат как салат! И курят кальян.
– Не хочу кальян, – сказал Макс. – Давайте лучше кринки и петухов.
– Там разные водки, – словно предостерегла Елизавета. – На смородиновых почках, на бруснике. На клюкве. Бруно Олегович в тот раз прилично набрался. Не одолел. А вы пьёте?
– Куда катится этот мир, – пробормотал Макс, – евреи пьют.
– Что вы говорите?!
– Ничего. Идёмте скорей.
И они почти побежали к ресторану. Внутри было тепло и хорошо пахло – сдобой, травами и слегка щами. Стуча зубами, Макс стянул дафлкот и сунул гардеробщику. Тот почему-то величественно сказал:
– Данке шон.
– Вы похожи на иностранца, – шепнула ему Елизавета Хвостова. Её курточка была совсем лёгкой, но она не выглядела замёрзшей. Должно быть, от того, что она не волновалась.
А Макс волновался.
Они уселись за столик у окна – скатерть вышита крестиком, на подоконнике герань – и уставились в меню.
– Что здесь вкусно?
Елизавета посмотрела на него.
– Я пока не знаю, что именно вам вкусно, Макс.
Он тоже посмотрел на неё. Так они некоторое время сидели и смотрели, позабыв про меню.
– В детстве я больше всего любил жареное мясо и торт «наполеон», – сказал Макс, рассматривая Елизавету. – «Наполеон» обязательно должен быть в тридцать слоев и очень холодным! Его пекла тётя Фуфа. Иногда всю ночь. Потом его выносили на балкон, и он ждал, когда мы приедем.
– Как в тридцать слоев?!
– А однажды Чарлик, тёти Фуфин эрдельтерьер, как-то пробрался на балкон и съел примерно половину. Он бы и весь съел, но не одолел, как ваш директор водку. Утром Чарли-ка застукали спящим при входе на балкон. Вся морда у него была в креме.
– И что?!
– Все перепугались, что он объелся и умер. Поэтому его разбудили и стали поить какими-то желудочными порошками. Чарлик лакал порошки, потому что чувствовал себя виноватым. Потом тётя Фуфа обрезала у «наполеона» края, и мы его доели.
– Что это за имя – Фуфа?
– Фаина.
– А сейчас что вы любите? Вы сказали, что «наполеон» и мясо любили в детстве.
– Сейчас я люблю устриц.
Елизавета Хвостова вздохнула:
– Их здесь не подают.
– И не надо, – ответил Макс серьёзно.
Они заказали дородной официантке большую кастрюльку ухи с расстегаями, судака в горшочке и тройной очистки водку на смородиновых почках.
– Вам не обязательно пить водку, – сказал Макс, наслаждаясь Елизаветой и заказом. – Давайте шампанского закажем?
– Что такое тройная очистка? – спросила Елизавета. – Никогда не понимала!
– Вы химию в школе проходили?
Елизавета помотала головой. Она ела хлеб из корзинки, макая его в соль.
– Химичка, – объяснила она, прожевав, – поссорилась с нашей классной. И отказалась у нас химию вести. С нами два года на уроках лаборантка сидела, чтоб мы не шумели, а мы своими делами занимались. Потом всем в аттестат поставили четвёрки, чтоб не было скандала. Вкусно. И есть правда очень хочется! Хотите хлеба?
Когда принесли водку в запотевшем графинчике, а за ней уху в медной кастрюльке, и сняли крышку, и дородная официантка стала махать рукой в их сторону, чтобы дошёл аромат, у Макса в рюкзаке запищал телефон.
Он не поверил своим ушам.
Мобильный не мог и не должен был пищать.
Извинившись, Макс достал аппарат и посмотрел.
– Что-то случилось? – спросила Елизавета, оторвавшись от ароматов ухи. И вдруг встревожилась – у искусствоведа с мировым именем, который почему-то объявил, что станет за ней ухаживать и даже уже начал, было странное лицо.
– Я должен уйти прямо сейчас, – сказал Макс и поднялся, застёгивая рюкзак. – Простите меня. Если сможете.
Возле буфетной стойки он заплатил по счёту и ушёл, не оглядываясь.
Даша очнулась. Она всегда так приходила в себя – моментально и окончательно, как будто в мозгу зажёгся свет. Ей ничего не нужно было вспоминать, вызывать в сознании картины того, что произошло, – она всё помнила и знала, что случилось.
Она не вздрогнула, не зашевелилась, не открыла глаз. Она продолжала лежать точно так же, как лежала до этого, но уже – ожившая.
Ожившей Даше нужно было время, чтобы понять, где она и кто вокруг.
Она отчётливо слышала шаги и голоса, но слов не различала. Говорили очень тихо, и голоса были незнакомыми.
Рядом с ней никого не было, это она знала точно, она всегда чувствовала присутствие человека.
Сильно болела голова, в виске словно надувался шар, выпячивался, наливался, потом прорывался, и – раз-два-три, – несколько секунд без боли, а потом всё сначала. Даша посчитала, на какой секунде ей хуже всего, получалось, что на тринадцатой, и когда подошла тринадцатая секунда, ногтями впилась себе в ногу.
Боль в ноге слегка заглушила взрыв в голове, от которого Дашу тошнило, и казалось, что вот-вот вырвет. Стало легче.
Она прикинула, кто мог на неё напасть, да ещё так внезапно.
Получается, противник обошёл её, обошёл их всех!.. Оказался проворнее, ловчее и умнее.
Даша едва сдержалась, чтобы не застонать от разочарования. Она терпеть не могла проигрывать, не умела!.. Хабаров всегда ругал её за это, и Джо тоже.
Каждую тринадцатую секунду она впивалась ногтями себе в ногу, как по секундомеру, и думала, думала.
…Мотоцикл, который видел Алик-Борода возле библиотеки в день смерти Цветаева, принадлежит Паше-Суете. Что из этого следует? Цветаева убили Паша и его подручные?
Зачем тогда он навёл меня на байкерскую тусовку и Алика? Он сказал – возле библиотеки крутились мотоциклисты. Если бы он не сказал, я бы знать не знала ни о каких мотоциклистах!
Даша думала и одновременно прислушивалась к звукам, которые её окружали. Их было немного: бубнили незнакомые голоса, потом затихли, и долгое время совсем ничего не было слышно. Проскрипели половицы, стукнула дверь. За стеной, на улице, приглушенно застучал автомобильный мотор.
Кто-то уезжает. Кто-то был здесь и теперь уезжает.
На её закрытые глаза упала полоска света – Даша не пошевелилась, веки не задрожали.
Человек подошёл и уставился на неё. Она не двигалась и редко дышала.
Человек наклонился над ней. Даша чувствовала, как он сопит и смотрит, и чувствовала его запах. От него пахло опасностью и немного медикаментами.
– Алё, гараж, – сказал человек, и Даша узнала голос. – Давай очухивайся! Ты ж супермен, вумен!.. Открывай глаза, ну!..
Даша открыла глаза и некоторое время смотрела прямо в наклонившееся к ней покрасневшее лицо.
– Пусти, я встану, – сказала она, когда лицо дрогнуло и подалось вверх.
Она села – довольно осторожно, потому что не очень понимала, что у неё с головой, – и спустила ноги с дивана. В голове сразу набух болезненный шар, в глазах потемнело, и стало больно локоть, на который она упала.
…Придётся теперь мыкаться с этим локтем! Эскулапы поволокут на всякие прогревания, электрофорезы и массажи. В карте запишут – повторная травма, и на медкомиссиях будут цепляться. Даша всего этого терпеть не могла!..
– Ты резких движений не делай, снайпер, – сквозь боль в голове и шум в ушах до неё донёсся голос. – Ты теперь на моей территории, сиди спокойно.
– Я спокойна, – сказала Даша и потрогала собственную голову со всех сторон.
На первый взгляд ничего особенного. На виске, кажется, просто ссадина, царапина на щеке, довольно глубокая. В зеркало бы посмотреть, как бы шрам не остался! Даша терпеть не могла, когда наносили ущерб её красоте!.
– Говорю сразу, тут кругом мои бойцы, дом оцеплен, и по периметру люди расставлены. Дёрнешься, пристрелю, как собаку!
– Боже, какие выражения, – пробормотала Даша. – А сортир где? Или там тоже бойцы и оцепление?
Паша-Суета крепко взял её за волосы, оттянул голову назад – Даша охнула и сморщилась – и выговорил ей в лицо:
– Веди себя потише, поняла? В сортир провожу, а потом в наручниках будешь сидеть.
И вывел её в коридор. Дом Даша узнала – именно сюда она привезла раненого авторитета не далее как двадцать четыре часа назад. Привезла, затащила на крыльцо и сдала с рук на руки подельникам!
– Зря я тебе жизнь спасла, – пожалела Даша. – Лежал бы сейчас в морге тихо-мирно, никаких забот.
Паша ткнул её в спину, довольно ощутимо. Он двигался и дышал нормально, свободно, и не похоже было, что в него стреляли. Как видно, Джахан не зря старалась.
– Как ты себя чувствуешь, Паш? – заботливым тоном спросила Даша у самой двери в туалет. – Ничего не беспокоит? Повязку менял?
Толкнуть себя ещё раз она не дала. Голова была тяжёлой и мутной, локоть, зараза, болел так, что глаза лезли на лоб, но рефлексы, выработанные за годы, никуда не делись.
Паша только замахнулся, чтобы пнуть её как следует, и тут же осознал себя въехавшим лбом в дверной косяк. Вокруг него плавали какие-то огненные круги и затухающие искры.
Паша помахал руками, разгоняя искры, схватился за ручку двери и с силой потянул.
– Чего ты ломишься? – изнутри спросила Даша. – Крючок оторвёшь! Тут очередь, ты за мной занимал!..
– Выходи, – приказал Паша.
– Щас!
– Выходи, кому сказал! – В боку у него запульсировало от усилий и ненависти и ещё от удара о косяк.
– Потерпи, Паша! Я быстренько, раз-раз!..
В туалете, крохотном, загаженном, с голой лампочкой под потолком, Даша быстро проверила карманы. Ничего – ни телефона, ни денег. Деньги у неё вечно были рассованы по всем карманам, Джо ругала её, утверждая, что это «мужицкая привычка»!
Хлипкая дверца задёргалась и заходила ходуном – Паша снаружи колотил и рвался.